Неизвестен Автор - Нью-Йорк - гнилое яблоко через лобовое стекло такси
Например, я еду и вижу на драйв-вэе группу из семи-восьми молодых мужчин, склонившихся над старой машиной. Мужчины полностью в нижнем белье или в трусах и в незаправленных рубахах. По мужчинам не похоже, что они чтонибудь активно ремонтируют. Мужчины просто смотрят, стоят и смотрят. Такие мне нравятся. Они не озабочены тем дерьмом, ради которого другие рвут друг другу глотки. Это таун мексиканцев.
Или, например, ночью я оказываюсь на участке трассы между коричневыми госбилдингами. Улицы тут же оказываются захламленными. Мои фары высвечивают левый лакированный ботинок, оранжевую рубашку, старое портмоне: гнилой грэйпфрут: еще один левый ботинок: светло-голубые джинсы: разорванную шину. "Йо-йо, мэн, готта сам стаф, бразэ?" - слышу я через окно. Здесь чайнатаун черного дерна - ниггеров-африканов и примазывающихся к их госпривилегиям карибов .
Ортодоксальные жиды тоже живут зонами. И в деле помощи грядущим поколениям милитантов я скоро сделаю карту их зональных дислокаций.
Я подхожу к окну. О, божий мир в ньюйоркском варианте, какой же ты поганый! Под окном стоит Понтиак с бампером, подвязанным веревкой, два вэлфэрщика с лицами, выражающими кризис личности, делают вид, что метут проезжую часть, на торце бэйкери спрэем нарисован не батон с булками, а член с двумя яйцами. На тротуаре столько кульков, плевков и окурков, что жизненный цикл нью-йоркеров я бы описал так: "Все срет, срет, срет пока не умирает." На остановке скулбаса прямо напротив окна стоят два скулбоя с носом и с ушами. С висков, чтобы я не спутал, свисают аккуратно завитые пейсы. Мягкие, детские, но жидовские. Я, точно, проснулся среди жидов.
Ее зовут Хая. В Хае 300 паундов веса. Мало кто готов к тремстам паундам, но я готов. Хая толстая всюду вокруг и не очень чистая. Я наконец-то получил в НьюЙорке первый кусок американской задницы, и он, как и все американское, - просторный и жидовский.
Я уже неделю вожу Хаю в дом граждан продвинутого возраста. Продвинутая не сама Хая, а та еврейка, за которой Хая ухаживает, миссис Любински, чудом уцелевшая во время холокоста и прожившая после этого еще 55 лет. Все евреи во время холокоста почему-то чудом уцелели.
В Нью-Йорк-сити надо быть особенно осторожным. Евреев здесь так много, что даже президент нашей страны - еврей, Билл по папе Блит. В каждом супергастрономе у нас слева от касс кошерный корнер .
В Нью-Йорк-сити каждый, кто не негр, не хиспаник и не китаец, наверняка еврей.
Если кому-то эта статистика кажется необъективной, то для объективности я уточню: среди ньюйоркских негров тоже попадаются евреи, называется "сефарды" . У моего сексфрэнда Хаи, еврейки ортодоксальной, не заподозришь, все трое детей негритосы.
- Строгая еврейка, где ты взяла этот чернушник? - спрашиваю я Хаю, когда ее старшая с братом неожиданно приходят из йешивы раньше времени.
- Запомни: самая опасная часть человека - это рот, - учит меня политически корректная Хая.
- Знаю: если бы я был обезьяной, меня взашей прогнали бы из племени.
- Мой супруг пасст эвэй . Он был африкан-америкэн. Он был джюиш из Эфиопии.
Возраст самой Хаи тоже слегка продвинут. Ей за пятьдесят. Так что я добивался Хаю целую неделю: она вела себя как старая дева, испугавшаяся сексуальных домогательств.
Хая - набожная кошерная еврейка-пропагандистка. Она носит купку на голове, чтобы вероломные римляне, увидев красивые еврейские волосы, не сделали еврейским женщинам рэйп . Она ест мясо только парнокопытных, потому что зверей с другими ногами не было рядом с Мозесом. Она пьет молоко, при дойке которого в двух метрах стоял жид. Хая - член движения "Сделаем Америку кошерной". Она хочет спасти мир.
Я думаю, что Хая стала набожна после того, как она стала такой, как она стала. Сейчас ни один мужик не захочет посмотреть на нее дважды. А мое советское либидо как КГБ. Оно не дремлет ни с кем. К тому же я люблю особенное и питаю интерес к древним культурам.
Через неделю Хая, сидя на заднем сиденье, развязала купку и вяло вспомнила, как тридцать лет назад она отдалась первому, еще не эфиопскому, мужу. Он был негр-нелегал из Тринидада. Негру была нужна грин-карта и, чтобы жениться на Хае, гражданке США, он взял в рент авто, квартиры у него не было, и овладел Хаей на заднем диване.
Хаина страсть во время кар-секса со мной была вялой и медленной, в Хаеженщине, подумал я, чувствуется начало конца. Но это начало конца придало Хае особую сексуальность, как по-особенному сексуальна кончающаяся женщина, сидящая в баре, где одни мужики.
Наш второй раз был в койке у нее дома. На второй раз Хая возродилась к половой жизни. Мы разделись. Я взобрался на 300 паундов.
- Джизис Крайст ! - сказал я. - Покажи мне движение!
- Не лежи как гигантская кастрюля с тестом для мацы: Подними эти большие ноги из красного дерева:
- Мамочка, я не могу тебя найти:
- Что за фак! Двигай их! Тряси ими!
И Хая задвигалась. И это было движение. Она начала то вращаться, то подпрыгивать, то отскакивать. Я старался поймать ее ритм. Она делала то вращение, то вверх-вниз. Я ловил ритм вращения, но на вверх-вниз я несколько раз вылетал из седла, почти с койки на пол. Один раз, вылетая, я схватился за ее сосок. Сосок - самая неприличная часть Хаиных сексорганов. По форме, черному цвету и изношенности его легко принять за свисающую ручку поезда ньюйоркского сабвэя . Я хватался за что попало и опять возвращался на центр 300 паундов. Я то ли скакал, то ли лошадь меня несла. Я не понимал, то ли трахаю я, то ли трахают меня, но именно так и бывает при факе высокого класса.
После первых порывов Хая остепенилась и возвращается к ортодоксии. Хая говорит мне, что я трахаю ее не так, как их козлищи, что их козлищи делают это подругому. Она учит меня как именно.
Во время секса я не могу касаться голого Хаиного тела, потому что его не касался Мозес. Перед сексом Хая наглухо накрывается простыней. Я трахаю Хаю через дырку в простыне. Даже через дырку в простыне Хая не дает мне на шаббас , по субботам. Так евреи пытаются испоганить мне уик-энд.
Я иду в Хаину кухню. Хая сидит и сочиняет письмо. Вероятно, очередной общественной организации, призывающее ее членов к кошруту. Я заглядываю в письмо. Нет, я ошибся. Хая пишет приговоренному к смертной казни, чтобы он за день до смерти перешел на парные копыта.
В кухне типично еврейский пейзаж. В раковине полно воды и грязной посуды. Сверху плавают бумажные тарелки и пятна жира. Я с трудом подавляю рвотный позыв.
- Послушай, Хая, - говорю я. - Я знаю, что ты хочешь спасти мир. Не могла бы ты начать с кухни?
- Кухня - это не главное, - отвечает Хая.
Я тихо выхожу из Хаиной квартиры.
Первый человек, которого я встречаю на улице, - полноценный взрослый еврей-ортодокс - в черной кипе на лысине и в черном костюме.
В такси я быстро насобачился отличать ортодоксальных евреев от мужчин других наций, даже если они не в униформе. Они знают, что Христофор Колумб был евреем, они ходят с завитыми на бигудях пейсами, и они никогда не дают мне тип. Я называю их пейсатыми. Когда трип , например на девять пятьдесят, закончен, пейсатый дает тебе десять долларов и ждет сдачи. Я никогда не даю два квотера . Я достаю специально заготовленный мешок с пятьюдесятью пенни и бросаю его на заднее сиденье, метя пейсатому в мошонку, чтобы они поменьше размножались.
Я перевозил столько пейсатых и так их вожу, что, попади я к их богу вместе с их раббаем , он поместил бы в рай сначала меня, и только потом раббая. На проповедях раббая пейсатые спят, а у меня в тачке они после первого же поворота начинают молиться.
В машине пейсатые для безопасности садятся исключительно на заднее сиденье, и обязательно пристегиваются ремнями безопасности.
Пейсатый в униформе проходит рядом со мной. От него пахнуло подмышками. В черной плотно застегнутой холи-одежде , в черной кипе, аккуратно пришпиленной к волосам, в черных ботинках, пейсатый может идти прямо на Халловин . На Халловине он сойдет за почерневший кусок гавна без всякой маскировки. И неприятный запах уже готов. Вдобавок пейсатые никогда не улыбаются, и выражение лица у них такое, как будто они трое суток не могут посрать.
Я удивляюсь, как пейсатые могут возбуждать своих еврейских женщин. Иногда мне кажется, что у них вообще нет члена. Ссут они, может быть, ухом.
У телефона-автомата на углу стрита и авеню стоит ненормальная еврейка Сара из соседнего с Хаей билдинга и разговаривает по телефону. Сара профессионал телефонного секса. Она делает секс по телефону, потому что не все захотят увидеть у своего члена Сару лично.
- Хей, Влад, - кричит Сара. - Хочешь блоу-джоб за тридцать долларов?
Я расцениваю это как завышенное мнение еврейского народа о самом себе. Пуэрториканки делают блоу-джоб за двадцать пять.
"ВОНТ ОЙЛ? НЬЮК ИЗРАЭЛ! " - такое граффити сделано моим бритоголовым единомышленником на своде эстакады Нью-Утрихт, пересекающей Бруклин. А я, бруклинский таксист, точно идентифицировал и остальные логова.
