Алексей Смирнов - ПРОЩАНИЕ С ГЕРБАЛАЕВЫМ
Чем больше я вспоминаю Марка Хьюза, тем больше склоняюсь к мнению одного ядовитого вышестоявшего Гербалаева. Тот подозревал "Марека" во второстепенности и считал, что за "Мареком" стоят куда более серьезные люди.
Марек показался мне клоуном.
Он городил чушь, без конца повторяя, что мы должны продавать продукцию и вербовать людей. Это я и без него знал. Мне не терпелось услышать главное, от чего мой бизнес бы расцвел всеми цветами подбитой радуги. Я забывал, что радуга - мимолетное атмосферное явление. Марек, наверно, тоже понимал, что ему не хватит дозы для талантливой импровизации. Поэтому он постепенно превратился в конферансье, который одним за другим вызывал на сцену уже не просто крупных, а невиданных Гербалаевых, чьи имена давно сделались нарицательными. Мне самому было странно видеть, как члены божественного пантеона представляют косметику с провальным для российского рынка названием Dermajetics.
В перерывах крупные Гербалаевы, дразня мелких, водили на арене хоровод под специальную польку "Гербалаев". Им было ужасно весело, а всем остальным, по замыслу, должно было быть очень завидно.
В последний, пятый день Марк Хьюз выгнал на всеобщее обозрение динозавров: работницу номер два Джерри Цветанович (номером один был сам Марек), главного доктора компании Дэвида Катцина (у меня сложилось впечатление, что доктор давно утратил контакт с анатомической реальностью) и главного идеолога Джима Рона.
Джим Рон, явившийся прямо в длинном коричневом пальто и подметая пол хлястиком, затоптал всех. Это был гипнотизер милостью не знаю чьей. Он, как и прочие, не раскрыл ни одной масонской тайны, однако заколдовать зал ему не помешал даже синхронный перевод. К концу его речи я точно знал, что завтра же воссяду в Кремле и Белом Доме одновременно и наведу порядок. А именами остальных Гербалаевых нарекут далекие звезды сообразно заслугам этих звезд.
Окончание шабаша знаменовалось встречными выстрелами двух пушек, из которых что-то вылетело - серпантин, что ли, или конфетти.
Сцену быстренько переделали, и вышел Хулио Иглессиас, который, едва поздоровавшись, признался, что давно кушает Гербалаева, чего и всем желает. Потом запел. Под его песни, не особенно мне близкие, я покинул стадион, а Джим Рон вдруг вымелся из моего черепа. Внутри зашевелился ужас. Я подумал, что дома мне влетит за дружбу с бутылочным "Спецназом", ибо скрыть факта этой затянувшейся дружбы я уже не успевал, обзаведясь новыми друзьями. Еще я думал о двух тысячах, отдавать которые предстояло неизвестно каким местом.
Эпизод 18: Эдик Ланда
Сосед по номеру, бывший пилот Эдик Ланда, оказался неплохим человеком.
Я был из чужой команды, и Эдик не имел во мне никакого интереса. Тем не менее, он заплатил за мое кабельное телевидение, купил мне пива и даже пытался чему-то бескорыстно учить.
Поджарый, похожий на волка, он ослепительно улыбался пугающей, золотозубой улыбкой. Эдик расхаживал в зеленом пиджаке, который сверху донизу увешал значками от мировых Гербалаевых.
Он был при деньгах - при чужих, разумеется. Я в этом уверен на сто процентов.
И жил широко.
Хотя под занавес повел меня в долларовый магазинчик, где все товары стоили доллар.
Там Эдик украл носки.
Ему хотелось проверить, возможно ли это.
Я, понимая, что терять нечего, выложил предпоследний доллар за корзиночку в виде плетеного зайца. Эта корзиночка жива у меня по сей день, в ней хранится всякая дребедень.
Благодушный Эдик тоже купил зайца.
– Хороший, - мурлыкал он.
На обратном пути из Америки Эдик Ланда забыл в аэропорту пальто.
– Заяц еще тут этот сраный! - кричал он, роясь в багаже.
Эпизод 19: Москва за нами, или козни сионских мудрецов
Для серьезных Гербалаевых, которые закупили много продукции, были организованы торжественные приемы и пьянки. То есть самое-самое. Меня туда, конечно, никто не позвал - слишком мелок. А потому мне оставалось довольствоваться спевшим Иглессиасом и паковать чемоданы.
Настроение портилось. У меня зародились сомнения в ценности приобретенных познаний.
А в аэропорту нас ожидал вполне отечественный бардак. Его устроили Гербалаевы из братского Израиля.
Я впервые столкнулся с "коренными", если можно так выразиться, израильтянами. И сразу понял, что им по силам натянуть не только Египет и Сирию, но и прочих арийцев заодно с божественными славянами. Они ничуть не напоминали печальных скрипачей и стоматологов, рефлексирующих по поводу раздвоившегося отечества.
Масла в огонь, как всегда, подлила верная Америка. Израильтянам зачем-то выдали обратные билеты с открытой датой - садись, когда и куда хочешь. Они, конечно, захотели сесть в тот же самолет, что и мы. Галдя и хохоча, они вдруг все оказались впереди нас.
Мы не сразу поняли, что происходит. Мы разобрались в ситуации лишь тогда, когда в самолете улетела только половина нас.
По ходу перелета в Нью-Йорк бешенство созрело и оформилось.
В аэропорту Кеннеди к нам вышли какие-то сытые люди в костюмах и завели спесивый разговор о возвышенных материях. Тут я не выдержал. В тяжелые минуты мне уже случалось объявлять себя лидером - например, в горздраве, в 1992 году, когда нам не хотели платить зарплату. Я, помнится, организовал и направил восстание, в котором участвовало сорок человек. С таким же рвением я в одиночку отстаивал собственные права в петергофской поликлинике, где мне опять же отказались заплатить, потому что хотели себе премию.
Итак, я шагнул вперед, прицелился в белобрысого янки пальцем и обнаружил приличное знание английского языка, в котором уже давно не упражнялся.
Из всего сказанного я помню только свое зловещее шипение:
– You'll have great troubles!…
Мол, пожалеешь.
Говоря это, я ощутил, как за спиной у меня неожиданно вырос не только родной Питер, но и Москва. Она сопела мне в затылок, молила о помощи и обещала вмешаться от имени родины-матери.
Не знаю, что подействовало на этих гадов. Их бездействию могла позавидовать любая жилконтора. Может быть, они испугались troubles. Может быть, числа недовольных. Как бы там ни было, нас отвезли в гостиницу на окраине, однако жрать так и не дали, и права позвонить бесплатно тоже не дали.
Из толпы выступил Виктор Певзнер, с которым я не раз уважительно здоровался и который не обращал на это никакого внимания. К тому моменту он был уже не волк-тим, ему присвоили очередное воинское звание: Гет. Гербалаевы-Геты, чтобы раззадорить мелюзгу и сподобить ее на торговые подвиги, принципиально с ней не разговаривают.
Вообще, вышестоящие Гербалаевы любят унижать нижестоящих, дабы те тоже захотели взобраться повыше.
– Вы хорошо говорите по-английски, - Певзнер протянул мне руку, улыбаясь из-под очков. - Меня зовут Виктор Певзнер.
Так мы и познакомились, и даже завязали добрые отношения.
Разумеется, у Певзнера немедленно отыскался американский брат-адвокат, который велел подавать на авиакомпанию в суд за срыв бизнес-плана. Он сказал, что это выигрышное дело.
Может быть, он его и выиграл, действуя от лица всех нас, но я об этом ничего не знаю.
Гербалаевых рассовали по номерам. Мне достался не отапливаемый номер с минусовой температурой. Я закоченел и оголодал, как зверь. Я сожрал бы ихнего техасского койота вместе с рейнджером.
В надежде повстречать аналог олимпийского деда-сэма, который меня угощал, я слонялся по гостинице и даже наткнулся на какую-то кухню с уже накрытыми столами, но меня выгнали, заявив, что все это съедят американские военнослужащие.
Эпизод 20: Возвращение
Гербалаевы исповедуют принцип: "поставьте себя в неудобное положение".
Неудобное положение - залог мотивированности. Коммерсант начинает с песнями вылизывать горчицу из-под хвоста.
К сожалению, одно неудобное положение влечет за собой следующее.
Задолжав за полукругосветное путешествие, я переночевал-таки в том отмороженном номере, а с утра тоскливо выслушивал неуверенные планы других Гербалаевых насчет скоротечного посещения Манхэттена и покупки там удивительно дешевой видеокамеры.
Времени на Манхэттен было в обрез.
В итоге мы никуда не поехали. Нас запихнули в автобус и свезли обратно в аэропорт; там уже дожидались обозленные отечественные Гербалаевы, которых не пустили в самолет Гербалаевы израильские.
В самолете я стал соседом Иосифа Хусинского, без пяти минут пожилого, солидного Гербалаева. Хусинский был некогда детским доктором и, в отличие от меня, считал, что ему все можно, потому что он все знает. Он медленно накачивался дармовыми напитками и вдруг разбуянился, потребовал водки. Может быть, он действительно все знал, но языки не поместились в умственный багаж. Поэтому Хусинский потребовал, чтобы я переводил.
– Скажи ему! - орал он, имея в виду стюарда.
Взбешенный стюард завис над нами.
![Рон Хаббард - Поле битвы — Земля [Поле боя — Земля]](/uploads/posts/books/101739/101739.jpg)
