Евгений Дубровин - Урал улыбается
— Ты почему, собственно, такой мрачный? — почувствовав неясное беспокойство, спросила она. — И после этого ты смеешь уверять, что любишь меня. Да когда человек видит любимую, его буквально распирает от радости. А ты! Нет, это не любовь. Мог бы ты, например, ухаживать за другой, чтобы вызвать мою ревность?
— Мне такое просто в голову не приходило, — заметил он. — Честно говоря, раньше мне нравилась Верочка, но теперь…
Ах, вот оно что, Верочка! Оказывается, ему нравилась другая. Ну и непостоянство! Она сегодня же с ним расстанется, решено, пусть пострадает, пусть оценит, что потерял. Подумать только, она его любит, а он с утра питается картофельным пирогом и помнит каких-то Верочек. Нет, вообще-то он, конечно, неплохой. Прошлой осенью, к примеру, целый час ждал ее под проливным дождем — и ни слова упрека. Интересно, эта Верочка может ему снова понравиться? Едва ли. А вдруг! Этого только не хватало! И с какой стати она должна с с ним, таким замечательным, расставаться. Да ей дня без него не прожить!
— Дорогой, — нежно сказала она. — Я согласна: сегодня объявим о нашем решении маме. Не будем больше откладывать.
Виктор Горшенин
— Докатились! — закричал начальник цеха.
Собравшиеся в кабинете притихли.
— Позо-ор! — поддавал пылу-жару начальник. — За первую декаду в цехе восемь прогулов. Опять без классного места останемся. Премии не увидим. Пора с этим кончать. Пока не предложите действенных мер по ликвидации прогульщиков, никто из кабинета не выйдет.
Начальник поправил очки, опустившиеся на кончик носа, и сел.
Приунывшие мастера скребли затылки и потирали подбородки.
— Анатолий Михайлович, можно я словечко скажу? — приподнялся с места мастер первого участка.
— Говори!
— По-моему, прогульщиков надо лишать премии не на десять, а на тринадцать процентов.
Начальник насупил брови:
— Не пойдет! Не по-человечески оставлять семью без материального поощрения. Надо что-то другое.
Когда хозяин кабинета закончил говорить, со второго ряда встал бригадир третьего участка Миша Курочкин.
— Что мы нянчимся с прогульщиками, — заговорил он, — что мы их на руках носим? Не давать им отпуск в летнее время, тогда они узнают. Пусть голубчики осенью идут, в дождичек…
— А если тебя без отпуска оставить, когда ты, как с цепи, на рыбалку рвешься, что ты на это скажешь, а?
Сконфуженный бригадир спрятался за спины товарищей.
Выступавшие после него мастера ратовали за то, чтобы нарушителей трудовой дисциплины гнать из цеха в три шеи или, на худой конец, объявлять им выговор в приказе по заводу.
— Старо! — вяло проговорил начальник. — Нужно что-то действенное.
— Нашел! — заорал восторженно бригадир Миша Курочкин.
— Выкладывай!
— Я предлагаю активным прогульщикам, а их у нас восемь человек, написать заявления на отгул и сдать их в табельную.
— Что-о?
— Например, Петров сегодня не вышел на работу. Мастер берет его заявление, ставит число и подписывает. И получается, будто человек находится в отгуле.
— Что же ты это, а? — в голосе начальника послышались суровые нотки.
Мастера с беспокойством посматривали на примолкшего бригадира.
— Что же ты раньше молчал! — закричал начальник и, выйдя из-за стола, крепко обнял бригадира.
Е. Ховив
В редакцию пришло письмо: «У нас на участке грязно, захламлено. Всюду стружка, лужи масла. А у мастера в конторке стоят цветы в горшках».
Письмо было направлено в цех для проверки.
Вскоре пришел ответ: «Факты подтвердились. Цветы убраны».
Г. Семенов
— Иван Иванович! У мастера Петрова выговоры уже некуда писать. Вся личная карта заполнена.
— Сделай вкладыш. Не увольнять же из-за такого пустяка хорошего работника!
Зульфар Хисматуллин
Как один миг пролетел месяц отдыха в деревне. И вот уже настала пора возвращаться в город. А как не хотелось! Я так прекрасно отдохнул у своего младшего брата!
— Благодарю тебя, брат, за хлеб-соль да за ласку! — глубокой благодарностью пожал я его руку, прощаюсь. — Сам к нам в город приезжай. Вместе с женой непременно!
— Приедем, приедем, — заверил брат.
Я снял с лацкана пиджака значок и приколол его к груди брата.
— Это, чтобы не забыл своего обещания.
Мой скромный сувенир, к удивлению, был воспринят братом, как подарок огромной ценности.
— Спасибо, — сказал он, засияв полуденным солнцем. И тут же посерьезнев, добавил: — Отныне я твой должник, брат.
— Что ты говоришь! О каких долгах может быть речь!
— Нет, нет, это вовсе не ерунда, — горячо воспротивился брат. — А подарю-ка я тебе свой курай.
Хотя играть на курае я совершенно не умею, отказаться от подарка не посмел.
— Спасибо, брат, буду хранить как символ нашей родной сторонушки, — сказал я, беря в руки дар, а в голове тем временем заворочалась мысль: «Уж больно скромен мой значок в сравнении с кураем».
Сунулся в грудной карман и вытащил авторучку.
— Прими от меня вот это!
Брат молча повертел ручку с золотым пером, положил ее в карман и вдруг, молнией сорвавшись с места, кинулся в чулан. Он вернулся, неся на руках огромную, с доброго барана величиной, тушку гуся.
— Ты ведь уже положил мне одного гуся, и достаточно, — сказал я, пытаясь отказаться от подношения.
— Где один, там и второму место найдется, — отпарировал брат. — Бери, бери, не то обижусь.
Обижать родного брата? Никогда! Взял гуся. Однако и оставить без достойного ответа его щедрый жест я тоже не мог.
— Дарю тебе транзисторный приемник. Приедешь в Уфу — там и получишь!
Брат вперился в меня немигающими глазами.
— Спас-сибо, брат, — наконец сказал он. — Представляешь, как это будет здорово: во время сенокоса ставишь этот самый транзистор в конце покоса, сам косой помахиваешь, а тебе вдогонку несется чудная песня Фариды Кудашевой! Спас-сибо, брат! Однако пустое спасибо, что сухая ложка, рот дерет, говорят. Дарю тебе годовалого барашка!
— Что мне делать с твоим барашком? — замахал было я руками, но брат и слушать меня не стал.
— Приедешь осенью, заколем и увезешь на зиму свежее мясо.
— Прими от меня радиоприемник «Эстония», — выпалил я.
— Тогда заодно заколем и бычка от комолой пеструхи, — сказал брат.
— Считай, что телевизор «Темп» уже стоит в твоей горнице! — сделал я ответный шаг.
— Вместе с бычком и саму комолую пеструху забирай!
— Дарю тебе пианино «Мелодия»!
Не прошло и пяти минут, как мы передарили друг другу все, что имелось в наших домах. Под конец я выкрикнул:
— Прими от меня в подарок мою малометражную коммунальную квартиру в центре города!
— Я тоже тебе дарю свой дом со всеми его надворными постройками и приусадебным участком!
Наступила тишина. Наши руки сомкнулись в крепком рукопожатии. Их разняла невестка — молчаливая свидетельница нашего диалога.
…Прошло немного времени, и я вместе с семьей перебрался на жительство в село, в дом моего брата, а брат — в мою коммунальную квартиру в городе. Теперь я жду брата к себе в гости. С большим нетерпением, признаться, жду.
Перевод с башкирского С. Сафиуллина
Дмитрий Пономаренко
Я всегда о чем-нибудь мечтаю.
В детстве, например, мне не терпелось быстрее стать взрослым. Взрослые люди мне казались волшебниками, особенно после такого случая. Один из наших гостей разбил чашку от фарфорового сервиза. И его даже не наказали. Наоборот, все улыбались и говорили, что это хорошая примета. Я попытался понять, почему взрослые бьют посуду к счастью, а дети — из озорства. Но тогда это было выше моего понимания.
Когда я немного подрос, мне очень захотелось в школу. Еле дождался этого необыкновенного дня. Сначала мне очень нравилось, когда учительница обращала внимание на мою поднятую руку. Но уже через месяц я стал мечтать о другом: «Хоть бы сегодня не спросили». С этой мечтой прошли все десять лет.
И вот я — абитуриент. В этот период, по-моему, кроме мечтаний, у меня ничего не было. Я представлял, как блестяще сдам вступительные, как буду поражать способностями профессоров, как мне уже за дипломную работу присвоят ученую степень доктора… Сбылось из всего этого только одно: я стал студентом.
В первый же семестр понял: профессоров мне поражать нечем. Мечты стали попроще: как бы сдать диамат и сопромат, хотя бы на «троечку», но с первого захода.
Диплом я получил. Ну, а степень доктора была, видимо, где-то впереди. Правда, меня она больше не привлекала, теперь я жаждал подвига. Пусть произойдет, мечтал я, какая-нибудь катастрофа, и я спасу… Нет, не человечество… Мне хотелось спасти ее, Мариночку.
