Феликс Вибе - Урал улыбается
— Бывает… — сухо согласился жених. — Еще не перевелись нечестные люди, но их потихоньку изживают… Сейчас пришло новое поколение, много молодежи…
— Неужели? — еще больше удивился Кульков. — И молодежь?
— А что тут такого? У нас всякая профессия почетна… Оно так… — согласился Кульков. — Если не воровать то… Ты мне вот что объясни: и сажают их, и в прессе беспрерывно прокатывают, им — хоть бы что… Купит «Жигуля», сядет — едет, и ничуть не стесняется… А я бы так поступал: как заметил торгаша в «Жигулях», сразу: «Стой! А ну вылазь!..» Впрочем, это к делу не относится, переменим, как говорится, пластинку…
— Вот у вас профессия завидная, Митрофан Григорьевич! обрадовался жених. — Мужественная, романтическая! Бури, штормы, смелые люди!.. Все-таки отчаянность надо иметь, когда, к примеру, шторм разразится!..
— Шторм что… — махнул рукой Кульков — К штормам привыкаешь, любой салага освоится за полгода… Никакой отчаянности тут не требуется… Отчаянный, по-моему, народ — в вашей братии! Ведь всю жизнь под угрозой решетки — нервы нужны, как трос!.. А сознавайся, небось душа в пятки уходит, как на горизонте милиционер замаячит? Хотя, конечно, тоже постепенно привычка вырабатывается…
— Чего же бояться, если не виноват? — жених с тоской оглянулся на двери спальни, откуда слышался Юлечкин голос.
— Ну, все-таки… Сегодня не виноват, а завтра… Нет, доведись до меня, я бы не вытерпел постоянного страху!.. Вот был у меня некто Тимошечкин-каптер. Вроде тебя — на вид честный малый, а вдруг не вытерпел, свистнул шесть кожаных регланов!.. Так, когда следователь приезжал, сколько страху натерпелся, не приведи прямо бог! Тропическая жара стоит, а меня мандраж пробил… да!
— Вы и в тропиках бывали?
— Бывал. Вот на лесовозе «Малые Липяги» возили мы недавно доски в одну центрально-африканскую державу…
— Наверное, много приключений пережили?
— Да хватало… За границей — вот где жулье! Ихние торгаши называются шипчандлеры. За ними гляди в оба, а то на ходу подметки срежут! Не-ет, все-таки далеко до них вашему брату, то есть, я хотел сказать, отечественному ворью… Одним словом, наш торгаш против ихнего…
— Странные у вас представления о торговых работниках, — обиделся жених и встал.
— Это я так, к слову, — испугался Кульков. — Зря обижаешься… Однако, даже хорошо, что ты обидчивый такой: значит, у тебя совесть не окончательно потеряна, хоть ты и вращаешься в своей среде… А насчет торгашей, то есть работников прилавка — ошибаешься: я к ним никакой особенной ненависти не питаю, даже жалею их… И другие тоже. Говорят, даже в местах заключения их не равняют с настоящими ворами бандюгами там, домушниками всякими… К ним особый подход, их содержат на ослабленном режиме… Ведь, если рассудить, они — такие же люди, но не удержались на наклонной плоскости, и их посадили… Вот и Тимошечкин-каптер, ну точь-в-точь был, как ты, интеллигент такой же, даже стихи печатал в «Водном транспорте», потом вдруг взял да и слизал шесть кожаных регланов…
Жених нервно прошелся по комнате и, остановившись у спальни, позвал:
— Юля, ты скоро?
— Иду! — расфранченная веселая Юлечка выпорхнула из двери, сразу заметила кислое лицо жениха и враждебно обернулась к отцу:
— Чего ты тут наговорил?
— Ничего особенного… — пожал плечами Кульков. — Так, светский разговор о том, о сем… Чего вытаращилась? Вот, брат Серега, попалась тебе фурия, запасайся терпением: в мамашу вся! А вообще, чтоб долго не рассусоливать… Я человек простой, откровенный, дипломатии не люблю… Можете, если хотите, жениться, я не против, благословляю. Только я не договорил тут… Сережа, выйдем-ка на пару слов…
Выведя жениха в коридор, Кульков сказал:
— Живите, я не против… Но! Хочу заранее, по-честному предупредить, чтобы потом недоразумений не было… Узелки там, шурум-бурум всякие ко мне в дом не таскать, заранее говорю — не рассчитывай! Я живу честным трудом, государственной копейки не прикарманивал, в укрывателя краденого не гожусь… Выкинь из головы! Ясно!
Когда Юлечка с женихом ушли, мамаша Кулькова со слезами повалилась на диван:
— Так и знала! До чего верно написано в одном произведении: сердце не обманет! Что ты там ему сказал?
— Да ничего особенного… — разводил руками Кульков. — Обыкновенная светская беседа. Согласно этикету. Чего он закис, не понимаю! Совесть, видно, нечиста, на воре шапка горит… А так он даже понравился мне: скромный паренек, культурный. Не то, что тот — в мясном павильоне! Я ему делаю замечание: чего, говорю, старушке одни кости подсовываешь, харя? Или малую еще ряжку наел? А он: «Ты меня не оскорбляй!» Я, конечно, рассердился, врезать, говорю, тебе бляхой меж рогов, тебя вместо бульдозера можно запрягать, а ты старух тут охмуряешь! Попался бы мне на флоте, воровская морда…
Но мамаша Кулькова не слушала рассказ и продолжала плакать.
— Это еще что! — загремел Кульков. — Как ни старайся — все не угодишь! А ну, отставить истерики! Развели, понимаешь, матриархат!
И боцман, плюнув на светскость и этикет, начал изъясняться в таких соленых морских выражениях, что мамаша Кулькова, заткнув уши, убежала на кухню.
Плотно прикрыв за ней дверь, Кульков сел в кресло, включил телевизор и погрузился в захватывающие приключения Незнайки и его друзей…
Агиш Гирфанов
Писатель из Уфы, автор сатирических повестей «Пузыри славы» и «Пятый зуб мудрости», откуда мы узнаем о том, что он презирает славу, зато любит анатомию.
СТРАННАЯ ПАПКА
Перевели меня на новую должность — заведующим мастерскими назначили. Сидел я тогда в кабинете, со своим предшественником и принимал от него дела: бумаги разные, докладные-накладные и другую документацию. И вдруг вижу меж прочих бумаг папку со странным грифом: «Зубы Адельгарея». «Что за зубы? — думаю. — Что за связь между слесарной мастерской и зубами?» Бывший заведующий заметил мое смущение и, смеясь, постучал пальцем по папке:
— Тут сорок один зуб слесаря Адельгарея Сахипгареева. Тебе их на лечение оставляю…
Загадочная фраза меня, признаюсь, заинтересовала, и однажды утром я с волнением открыл таинственную папку. Сверху лежали дневниковые записи бывшего заведующего. Любопытные записи.
Первая:
«Тринадцатый зуб выдернули сегодня бедному Адельгарею. Звонил он мне. «Не могу, — говорит, — на работу выйти, щека распухла, во рту горит…»
Вторая:
«У Адельгарея нет уже двадцати шести зубов. Но в столовой случайно увидел, как он рагу ел. С таким треском грыз кости, что стекла в окнах дрожали. Начал сомневаться…»
Третья:
«Хотел было от души пожалеть беднягу, потерявшего последний тридцать второй зуб. Но сегодня Адельгарей смеялся при мне. Не зубы у него, оказывается, а якутские алмазы. Значит, водит меня лодырь вокруг пальца…»
Кроме дневников папку распирала кипа объяснений Адельгарея. И все — одного фасона.
Первая объяснительная:
«Вчера не мог выйти на работу — дергал зуб мудрости. Весь день валялся дома…»
Вторая:
«В прогулах виноват зуб мудрости. Два дня удалял его амбулаторно…»
«Вот нахал, — возмутился я. — И куда начальство смотрит?!» Дай-ка, думаю, вызову его к себе, посмотрю, что за фрукт этот Адельгарей. Только потянулся к телефону, как тот сам затрезвонил.
— Товарищ заведующий, — прошипела трубка. — Сегодня не могу выйти на работу. Зуб дергаю…
— Адельгарей, — говорю, — что же это у тебя язык к зубам липнет?
— Не могу отрицать: для успокоения принял двести пятьдесят.
— Будь добр, — говорю ему, — зайди завтра, потолкуем…
На следующий день пригласил к себе профорга — так официальнее. Ждем, значит, Адельгарея. Вошел он без стука.
— Можно? — и в дверях показалась припухшая физиономия.
Вопрос я поставил ребром:
— Откройте рот, Сахипгареев.
— Ва-а! — промычал тот и отрицательно мотнул головой.
— Вызывай врача, — кивнул я профоргу на телефон.
Адельгарей покраснел, как спелый помидор, и признался, что боль вроде утихает…
— Ну коли так, — говорю, — желаем все-таки полюбоваться твоими зубами.
— Считай, — сказал я профоргу, когда Адельгарей открыл рот.
— Налицо двадцать семь штук, — радостно крикнул профорг. — Только лишь пяти зубов не хватает!
— Отлично, — говорю я ему. — Пиши акт о наличности. Будем лечить оставшиеся зубы. Вместо пилюль — строгий выговор тебе, Адельгарей.
Акт мы скрепили подписями и пришили к делу «Зубы Адельгарея». И вот уже полгода, как оно лежит в моем столе нетронутым. Вылечили мы ж таки парня…
Перевел с башкирского Сагит Сафиуллин
Дмитрий Клещев
