Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

У старухи нанимал
        Я себе каморку —
И частенько в ней глодал
        Я сухую корку,

Но ведь я переносил
        Беззаботно голод:
Ах, в каморке этой был
        Я здоров и молод!

Хоть каморка у меня
        Освещалась редко,
Но не нужно мне огня
        С милою соседкой…

Ведь, бывало, прибежит —
        И пойдет потеха!
Так, что комната дрожит
        С ней у нас от смеха.

Песни, хохот и любовь —
        И нужда забыта;
А хозяйка хмурит бровь
        И на нас сердита.

И брюзжит она с печи:
        «Перестаньте, стыдно!»
Ладно, думаем, ворчи,
        Чай, самой завидно!

И пойдет тут кутерьма,
        А ведь плут старуха! —
Будто дремлет, а сама
        Навострила ухо.

Вдруг негаданно — поди ж!
        Туча налетела:
У начальника Катишь
        Замуж захотела.

Всё он сделать принужден,
        Как велит подруга:
Для меня назначил он
        Амплуа супруга.

Благодетель и отец
        Наградил каретой;
Потащили под венец
        Нас с Катишью этой.

И теперь уж я женат
        И, по воле рока,
Стал заметен и богат —
        И живу широко.

Проложил через жену
        Я себе дорогу;
Я и сам уж младших гну
        Нынче, слава богу.

Счастлив, кажется, вполне:
        Ем и пью я вкусно,
Но порою что-то мне
        Тяжело и грустно…

Или вдруг среди семьи,
        Как резвятся дети,
Всё мне мнится: не мои
        Ребятишки эти!

И в груди бушует ад,
        В рот не лезет пища,
Побежал бы я назад
        В старое жилище,

Со старухой поболтать
        И соседке милой
Со слезами рассказать
        Свой роман унылый,

И зажить, как в старину,
        Бедно, без излишек,
Бросив верную жену
        И чужих мальчишек.

В ресторане собрались
        Староверы злые,
И беседы их велись
        Про дела былые.
И бунтует и кричит
        Громко шайка эта,
Что теперь уже молчит
        Старая газета.

И ватага эта зла
        И ломает стулья,
Что их главная пчела
        Выбыла из улья;
Что теперь им ходу нет
        И карманы голы;
Что теперь коварный свет
        Жаждет новой школы;

А что их давно не чтут
        И труды их — боже! —
На Толкучем продают
        С хламом на рогоже.
В заседаньи был нахал
        И кричал без складу,—
Вот который сочинял
        Для волос помаду;

Куплетист он и актер,
        В старенькой бекеше,
Остроумие протер
        Он себе до плеши.
Был еще тут драматург,
        Очень злой и хворый,
В оны годы Петербург
        Восхищал который.

Много было тут персон
        И больших талантов,
И булгаринских времен
        Хилых фигурантов.
Собралися и поют —
        И кружок их тесен;
Много было спето тут
        Очень старых песен:

«Боже мой! теперь во всем
        Голая натура,
Ах! пропахла мужиком
        Вся литература!
И писателей у нас
        Развелось так много;
Всякий лезет на Парнас,
        Без наук и слога.

И журналы издают
        Всё молокососы
И преважно задают
        Новые вопросы.
Для возвышенных вещей
        Их таланты слабы,
Только слышишь запах щей
        Да крестьянской бабы.

Ну, пожалуй, выводи
        Чернь, но для потехи;
Да приличьем огради
        И зашей прорехи.
Напомадь и причеши,
        Скинь им сапожищи;
А потом и опиши
        Как-нибудь почище.

Например: мужик живет;
        Не горюя, пашет,
Про любезную поет,
        И поет, и пляшет;
Отработав — вечерком
        Ходит в хороводе…
Отчего же бы в таком
        Не писать вам роде?

А то что у вас? — во всем
        Голая натура,
Ах! пропахла мужиком
        Вся литература!..»
В ресторан со всех сторон
        Собралися братья;
Слышны ахи, слышен стон,
        Слышатся проклятья.

Секта эта новый век
        И пилит и режет;
В ресторане человек
        Слышит стон и скрежет
И, крестясь, отходит прочь,
        Но не молкнут ахи…
И младенцы в эту ночь
        Вздрагивали в страхе…

Товарищ, не ропщи!
Хоть мы с тобой иззябли
И лишь пустые щи
Едим, как мизерабли;

Пускай у богачей
В роскошном бельэтаже
Уха из стерлядей,
Сюпремы и потажи;

Пусть к ним судьба добра,
Палаты их нагреты;
Пусть им кроит Сарра
И брюки и жилеты,

А мы бежим с тобой
К российскому тайлёру —
Какой уж тут покрой,
Лишь только было б впору!

Пускай богач несет
Мешки в ломбард, для росту,
А мы же свой доход
Несем подальше к мосту!

Зато ведь богачам
Подагрой сводит ногу,
А мы, привыкши к щам,
Здоровы, слава богу!

На днях вот богача,
От преизбытка пищи,
При помощи врача
Стащили на кладбище;

Какой был крик и вой —
Пересказать нет средства!
Ну, точно на Сенной,—
Из-за его наследства.

Придет пора и нам!
Но мы с тобой, дружище,
Отправимся к отцам
Без шуму на кладбище,

Потащат нас с двора
На скорбной колеснице…
Addio![139] фельдшера
Обуховской больницы.

На грош не верят в лавке,
Начальник строг и лют,
И мне, увы! прибавки
За службу не дают;
От службы хуже кия
Иссох я — ну хоть брось!
А между тем другие
Всё лезут врозь да врозь…

Болтают, что начальник
Не прочь подчас того…
На днях вот умывальник
Он взял у одного,
А у другого дрожки
Взял нынче по весне…
По этой вот дорожке
Пройтись бы надо мне…

Ох! смертная охота,
Да участь-то горька:
Ведь из вещей всего-то
В каморке бедняка
Лишь пара ветхих книжек,
Гитара, да пенсне,
Да мой приятель-чижик,
Висящий на окне.

«Постой, постой!.. вот штука!..—
Я вскликнул в тот момент.—
Начальнику снесу-ка
Я чижика в презент;
Признаться, тяжело мне
Расстаться было с ним:
Он другом был в Коломне
Единственным моим!»

Ах! сняв с окошка клетку,
От горести дрожа
И завернув в салфетку
И клетку и чижа,
Расстроен, с мутным взглядом,
Крепясь от горьких слез,
К начальнику я на дом
Чиликалку понес.

Увидевши, что ношей
Я был обременен,
Начальник мой хороший
Прислугу выгнал вон;
И стал со мной — о диво! —
Любезен не в пример
И вопросил учтиво:
«Что это — несессер?..»

«Нет-с, — говорю я, — клетка;
А в клетке чижик…» — «Что-с? —
Сказал начальник едко,
Задравши кверху нос.—
Вы думали, что взяткой
Прельщусь я! — крикнул он.—
Ах вы, мальчишка гадкий!..
Извольте выйти вон!..»

И, право, уж не помню,
Как в милые края,
В любезную Коломню
С чижом вернулся я.
Поступок неуместный
Надежды все пресек
И доказал, что честный
Начальник человек.