Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Что, мой пес, приуныл? Или против врага
          И тебя, как меня, точит злоба?
Ешь, покуда остался кусок пирога…
          Завтра грызть черствый хлеб будем оба.

Здесь вражий пир вчера справлялся;
Один надменно говорил:
«Играй, старик» — я отказался…
          Он скрипку мне разбил.

Веселье, пляски — всё разбито!
Кто здесь теперь возбудит вновь
Беспечный говор, смех забытый?
          Кто вызовет любовь?

Ведь эти струны возвещали
Счастливцу ясную зарю,
Когда невесту снаряжали
          Родные к алтарю.

Ведь здесь, под этими струнами,
Дрожала вечером земля;
От них расправились бы сами
          Морщины короля.

И что ж? за песни нашей славы,
Наследье дедов и отцов,—
Над ней свершился суд неправый
          И злая месть врагов.

Что, мой пес, приуныл? Или против врага
          И тебя, как меня, точит злоба?
Ешь, покуда остался кусок пирога…
          Завтра грызть черствый хлеб будем оба.

Пошлет ли бог благословенье
На труд, без песен начатой?
Как длинно будет воскресенье,
          День отдыха святой!

Как в сказках палочка простая
В руках у феи — мой смычок
Был силен, бедных утешая
          Везде, где только мог.

Носился смех, блистали взоры,
Когда по струнам он порхал,
И холод, подати, наборы
          Бедняк позабывал.

Теперь — вся ненависть поднята…
Воскресла злоба прежних лет:
Давайте ж мне ружье солдата,
          Когда уж скрипки нет!

Пойду на смерть с народной славой,
Да скажут внуки обо мне:
Он не хотел, чтоб враг лукавый
          Плясал в родной стране.

Что, мой пес, приуныл? Или против врага
          И тебя, как меня, точит злоба?
Ешь, покуда остался кусок пирога…
          Завтра грызть черствый хлеб будем оба.

Не дорожа своей весною,
Вы мне дарите свой расцвет:
Дитя мое, ведь надо мною
Лежит, как туча, сорок лет.
В былые дни от поцелуя
Простой швеи я счастлив был…
Зачем любить вас не могу я,
Как Лизу некогда любил?

В карете пара вороная
Вас мчит в наряде дорогом,
А Лиза, юностью пленяя,
Ходила, бедная, пешком.
К ее глазам весь свет ревнуя,
За ними зорко я следил…
Зачем любить вас не могу я,
Как Лизу некогда любил?

Здесь в позлащенные карнизы
Громады высятся зеркал;
Дрянное зеркальцо у Лизы
Я граций зеркалом считал;
Без занавес постель простую
Луч солнца утром золотил…
Зачем любить вас не могу я,
Как Лизу некогда любил?

Поэтам лучшие созданья
Вы взглядом можете внушать;
А Лиза — знаков препинанья,
Бедняжка, не могла понять;
Но бог любви, ей грудь волнуя,
Любить без слов ее учил…
Зачем любить вас не могу я,
Как Лизу некогда любил?

Вы лучше Лизы, вы умнее,
В вас даже больше доброты;
Она теряется, бледнея
В сияньи вашей красоты;
Но к ней влекли меня, чаруя,
Мой юный жар, избыток сил —
И уж любить вас не могу я,
Как Лизу некогда любил.

В давно минувшие века,
До рождества еще Христова,
Жил царь под шкурою быка;
Оно для древних было ново.
Но льстили точно так же встарь
И так же пел придворный хор:
Ура! да здравствует наш царь!
           Навуходоносор!

«Наш царь бодается, так что ж,
И мы топтать народ здоровы,—
Решил совет седых вельмож.—
Да здравствуют рога царевы!
Да и в Египте, государь,
Бык божество с давнишних пор —
Ура! да здравствует наш царь!
           Навуходоносор!»

Державный бык коренья жрет,
Ему вода речная — пойло.
Как трезво царь себя ведет!
Поэт воспел царево стойло.
И над поэмой государь,
Мыча, уставил мутный взор —
Ура! да здравствует наш царь!
           Навуходоносор!

В тогдашней «Северной пчеле»
Печатали неоднократно,
Что у монарха на челе
След царской думы необъятной,
Что из сердец ему алтарь
Воздвиг народный приговор —
Ура! да здравствует наш царь!
           Навуходоносор!

Бык только ноздри раздувал,
Упитан сеном и хвалами,
Но под ярмо жрецов попал
И, управляемый жрецами,
Мычал рогатый государь
За приговором приговор —
Ура! да здравствует наш царь!
           Навуходоносор!

Тогда не вытерпел народ,
Царя избрал себе другого.
Как православный наш причет,
Жрецы — любители мясного.
Как злы-то люди были встарь!
Придворным-то какой позор!
Был съеден незабвенный царь
           Навуходоносор!

Льстецы царей! Вот вам сюжет
Для оды самой возвышенной,—
Да и ценсурный комитет
Ее одобрит непременно;
А впрочем, слово «государь»
Не вдохновляет вас с тех пор,
Как в бозе сгнил последний царь
           Навуходоносор!

Из чужбины дальной
В замок феодальный
Едет — трюх-трюх-трюх —
На кобылке сивой
Наш маркиз спесивый,
Наш отец и друг.
Машет саблей длинной,
Но в крови невинной…
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!

Слушать, поселяне!
К вам — невеждам, дряни
Сам держу я речь!
Я — опора трона;
Царству оборона —
Мой дворянский меч.
Гнев мой возгорится —
И король смирится!
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!

Говорят, бездельник
Слух пустил, что мельник
Жизнь мне подарил.
Я зажму вам глотки!
Сам Пипин Короткий
Нашим предком был.
Отыщу в законе —
Сяду сам на троне…
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!

Я, как за стеною,
За своей женою
При дворе силен.
Сын достигнет быстро
Звания министра;
Младший… тот хмелен…
Трусоват… глупенек…
Но жена даст денег.
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!

Не люблю стесненья!
Подати с именья —
Знать их не хочу!
Облечен дворянством,
Государству чванством
Я свой долг плачу.
Местное начальство
Усмирит нахальство…
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!

А! Другое дело:
Чернь — топчите смело,
Но делиться — чур!
Нам одним охота
И цветки почета
Деревенских дур.
Свято и едино
Право господина.
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!

Кресло в божьем храме
Перед алтарями
Выставляйте мне.
Мне — почет и слава,
Чтоб дворянства право,
Свято и вполне,
В этом блеске громком
Перешло к потомкам.
Вот какой храбрец!
Ой, бедовый, право!
Честь тебе и слава —
Ах ты, наш отец!