Константин Мелихан - Рассказы
БРИГАДИР. Ох, и на опасный же ты путь встал! Путь ты себе выбрал…
СТУДЕНТ (лихорадочно листает книгу). «Путь, усыпанный цветами, никогда не приводит к славе». Лафонтен.
БРИГАДИР. Да, конечно. Это – да… Но ты можешь сейчас оторваться от книги и поговорить со мной нормальным языком, бумперебум?! Или книга тебе дороже?
СТУДЕНТ. «Милее книги друга в мире нет». Алишер Навои.
БРИГАДИР (натянуто смеется). Ты думаешь, ты что-то новое сказал, да? Ты же ничего нового не сказал!
СТУДЕНТ. «Сколько нелепостей заставляет говорить страсть сказать что-нибудь новое». Вольтер.
БРИГАДИР. Да ты просто повторяешь чужие мысли!
СТУДЕНТ. «Следовать за мыслями великого человека – есть наука самая занимательная». Пушкин.
БРИГАДИР (впадает в меланхолию). Теперь я вижу, как страсть к чтению превращается в порок.
СТУДЕНТ. «Нет ничего поэтичнее порока».
БРИГАДИР (на мгновение выходит из меланхолии). А это кто сказал?
СТУДЕНТ (заглядывает в книгу). Флобер.
БРИГАДИР. Ой-ля-ля! Флобер – и такое сказал! Ну читай, читай все подряд! (Рвет на груди тельняшку). Что же ты не читаешь? Читай! (Снова впадает в меланхолию. Закуривает вместе со студентом. После долгой паузы, как бы разговаривая с самим собой). «Не стремись знать все, чтобы не стать во всем невеждой».
СТУДЕНТ. Что?!
БРИГАДИР. Да это я так (тушит сигарету). Демокрита вспомнил. А Жан-Жак Руссо в своё время заметил: «Злоупотребление чтением убивает науку».
Студент поражен.
Бригадир вынимает уз-за пазухи точно такую же книгу. Листает.
А вот Лев Толстой интересно сказал: «Читать всего совсем не нужно».
Студент вскакивает на ноги, хватает лопату, разворачивается и уходит. Бригадир прячет книгу под ватник и обращается к зрителям.
А вообще-то, между нами: «Нет такой книги, из которой нельзя научиться чему-нибудь хорошему». Гете.
Уходит.
(На бис можно произнести ещё несколько цитат).
Крепкий отец. Пародия в стиле «ретро».
Нельзя сказать, чтобы 1946-й год сложился для Джузеппе Сантиса неудачно. Доход от игорного дома, купленного у Вентуры, превзошел все ожидания. Кроме того, с этой продажей Вентура окончательно утратил былое могущество среди нью-йоркской мафии, и пальма первенства с молчаливого согласия семи Больших семей перешла к Сантису.
Именно об этом размышлял старый Сантис по кличке Крепкий отец, когда в него врезался лимузин.
Помятая дверца с трудом отворилась, и из машины, согнувшись, вылез Петруччо, единственный из оставшихся в живых сыновей глухого Вентуры. Модно сшитый шрам от левой щеки до правого бедра выдавал в нем наклонность к самокопанию и острым ощущениям.
– Привет, Петруччо! – как можно дружелюбней сказал Сантис, помня, что не захватил с собой никакого оружия, кроме обычного крупнокалиберного кольта, кастета, гарроты, пера и бутыли с цианистым калием.
Вместо ответа Петруччо вынул из кармана длинного плаща кулак величиной с пивную кружку и резко ударил.
Сантис медленно упал, но быстро поднялся.
– В чем дело, Петруччо? – спросил он, лихорадочно ища в кармане какой-нибудь пистолет.
Ни слова не говоря Петруччо размахнулся и что есть силы ударил Сантиса ногой в ухо.
– Что с тобой, Петруччо? – виновато улыбаясь, спросил Сантис.
Не давая ему опомниться, Петруччо натянул на руку перчатку с металлическими пластинами и ударил Сантиса под колено.
– Мальчишка! – прошептал Сантис, выбираясь из витрины с дамскими принадлежностями.
Петруччо промолчал, но чувствовалось, что он обиделся на это оскорбление.
И действительно – он зашел в телефонную будку и позвонил знаменитому метателю ножей Луиджи Безрукому, который в это время был без работы и резал лук в пиццерии напротив.
– Ну, раз такой разговор, я ухожу, – сказал Сантис и пошел домой, поблескивая ножом в спине.
Петруччо выхватил из-за пазухи чугунную болванку и незаметно ударил Сантиса по голове.
– Сицилийская скотина! – процедил сквозь зубы Сантис, раздвигая заклинившиеся челюсти ножом, вытащенным из спины.
Он был ослаблен после гриппа и еле держался на своей деревяшке. Деревяшка была как новая, поскольку Сантис каждое утро подстругивал её топориком.
Петруччо достал из-под плаща составные части автомата, собрал его, приставил дуло к груди Сантиса и прицелился. Целился он хорошо, потому что был одноглазым. Как и Сантис.
– Ну что, поговорим с глазу на глаз? – сказал он и выстрелил Сантису в грудь.
Но промахнулся. И пули пробили старику лоб.
Сквозь дырку во лбу старика Сантиса Петруччо увидел бегущих полицейских. Пора было сматывать.
Петруччо смотал бикфордов шнур, который он собирался подкопать под Сантиса, и просто швырнул в него бомбу.
Страшной силы взрыв разворотил здание, и все пятнадцать этажей вместе с жильцами рухнули на беднягу Сантиса.
– Убегаешь, трусливая гиена?! – крикнул своёму товарищу Сантис и закурил.
А Петруччо сел в лимузин и, дав по Сантису прощальный залп из трехдюймовой базуки, на бешеной скорости помчался в Синг-Синг, свою любимую тюрьму, чтобы успеть к вечерней поверке.
На следующий день все газеты Нью-Йорка вышли с огромными заголовками: «Очередная вылазка мафии. Юбилейное покушение на Крепкого отца! Джузеппе Сантис доставлен в свою любимую больницу. Руки, ноги и туловище целы. Но пока не найдены. Как заявил сам пострадавший: „Я думаю, против меня что-то замышляется“!»
Зима ожидалась суровой. Петруччо начинал кровопролитную войну против Крепкого отца.
Дядя Вася. Почти по Чехову.
Веранда. Нина Ивановна пьет чай. Где-то слышен звук телевизора.
НИНА ИВАНОВНА (плачет). Как все скучно… пошло…
Появляется Фишка.
ФИШКА. Крученый удар в верхний угол!
НИНА ИВАНОВНА (смеется). Как скучно, глупо, бледно, вяло, бессмысленно, бесцельно, без выдумки, без огонька играют наши ребята.
ФИШКА. Зенит – чемпион!
Появляется дядя Вася.
ДЯДЯ ВАСЯ (задумчиво). Эти надписи уже везде пишут. Над каждой дыркой. Я, например, надпись «Спартак – чемпион!» уже в туалете видел. Так что даже непонятно, среди чего «Спартак» чемпион. Спрашивается тогда: каким местом они играют? И в какие ворота?
Появляется Протасов.
ПРОТАСОВ (горячо). Главное – попасть в ворота!
НИНА ИВАНОВНА (смеется). Протасов, миленький! Мало попасть в ворота – надо ещё промахнуться мимо вратаря!
ДЯДЯ ВАСЯ (задумчиво). Наш вратарь болен. Очень болен. У него мяченедержание.
ФИШКА. «Водоканал» – чемпион!
Уходит.
ПРОТАСОВ (горячо). Скоро! Скоро наши будут играть лучше. Может быть – даже через пятьдесят лет.
НИНА ИВАНОВНА (плачет). Я вспоминаю наши ворота. Раньше наши ворота были такие маленькие, а теперь какие-то большие.
Голос за сценой: «Штанга!»
Прихрамывая, выходит Фишка со штангой.
ПРОТАСОВ (горячо). Нет, обыграем! Я верю! Обыграем, если будем играть только на своём поле.
ФИШКА (поет). Поле… Русское по-о-оле…
ПРОТАСОВ (горячо). Поле надо убрать! Убрать с него все! Траву, ворота, игроков, судей.
НИНА ИВАНОВНА (смеется). А как же без ворот, Протасов, голубчик?! Что же это за поле будет – без ворот? Русское биополе?
ПРОТАСОВ (горячо). Скосить траву и залить поле льдом! Тогда мы выиграем и у барзильцев, и у аргентинцев, и у камерунцев… Причем коньки только у наших, а они – в бутсах.
ФИШКА (прислушивается). Аут!
Фишку уносят.
ДЯДЯ ВАСЯ (задумчиво). Жизнь прожить – не поле… Эх!
ПРОТАСОВ (горячо). Я верю, я уверен, я заверяю, что наши будут играть лучше. Очень скоро. Может быть – даже через сто лет!
НИНА ИВАНОВНА (смеется сквозь слезы). Я заболела, я больна, я болельщица… я глупая, отвратительная болельщица…
ПРОТАСОВ (горячо). Вот подождите, через каких-нибудь пару тысяч лет… Вот увидите!..
За сценой слышен шум падающего тела Фишки или телевизора.
ДЯДЯ ВАСЯ (задумчиво). Фишка заснул.
Выходит Фишка с испуганной ряшкой.
ФИШКА. Гол!
НИНА ИВАНОВНА. Кто гол?
ДЯДЯ ВАСЯ. Чехов… чехов нам не обыграть.
Занавес.
Маклохий и Альмивия. Опера опер.
Краткое содержание
Картина первая.
Вонтамбург конца стонадцатого века. Задворк центринца де Надвсяма. Центриц празднует день яркания своей своячери центрицессы Альмивии. Альмивия пивакает о том, что этот день – самый брильёзный день в её движности. Вместе с ней гудянет весь сбормот. Не гудянет только стёртая трюха центрицессы Альмивии – заглохая Шлямба. «Почему ты не гудянешь вместе со всем честнявым сбормотом?» – вуткает её центринц. «Потому что ты допустякал спотычку, – отвуткает ему заглохая Шлямба. – Ты не притямкал в свой задворк злопукого барбуна Кривчака». Но центринц её уже не чучухает.
