Люда Тимурида - Моя профессия ураган
Как назло, был жаркий день, плащ Радома висел себе на дереве вместе с оружием, а я тут загорала, выкупавшись, хоть вода была и холодной…
Тэйвонту же еще раз внимательно осмотрел меня и изменился в лице, вскрикнув:
— О Боже! Ты же…
Я никак не могла прийти в себя, ибо нити сна тяготили мозг, и я не могла от него избавиться. Было так отвратительно чувствовать себя беспомощной… А он уже невидимым жестом выхватил оружие, вскидывая его на меня…
Я так и не узнала, кто я, ибо налетевший Дар, блаженствовавший где-то в пойме, сбил его чудовищным ударом копыта в хребет, а вторым попав по голове. Хотя я сказала себе, что я дура. Я еле успела откатиться, чтоб не попасть и самой в эту веселую молотилку…
Почему-то сверхбойцы-тэйвонту, когда даже видят коня без всадника, удивительно легкомысленно к нему относятся. У них ведь — реакция! И это вместо того, чтоб подумать, что и у коней бывают кони уникумы — насвистывая, размышляла я.
Ощущение своей беспомощности перед вооруженным воином потрясло меня… Это было настолько невыносимо, что я не двигалась…
Впрочем, сразу после атаки, видя, что я все еще стою, Дар нетерпеливо укусил меня — как маленького ребенка — чтоб я взбиралась на него быстрей. Он даже недовольно фыркнул. Он то знает, что тэйвонту всегда охотятся стаями…
В общем, я захватила с собой для порядка еще и раненного тэйвонту… Да, я подумала, что это отличная маскировка, когда девушка везет двух раненных тэйвонту к врачу? По крайней мере, тело нужно было скинуть подальше от места схватки, чтоб идущие по следам не разобрались, что там произошло. Да и Дару пора привыкать к людям…
В эти дни я, кажется, изучала страну со стороны ее самых затерянных уголков, по которым водил меня Дар, глуши, где не пахнет людьми, обильных пастбищ и хорошей травы. Увы, эта пища не по мне. Впрочем, ягод местами хватало, я не прихотливая. А несколько раз набрала поздних плодов полный мешок, в который превратила часть своей одежды.
Насколько я могла судить, мы двигались по большому кругу, но пока все удалялись от точки, где были тэйвонту.
Пережитая беспомощность перед громадным лбом полностью изменила меня. Меня хотели убить! Причем — просто так, даже не объясняя! Я словно проснулась и поняла, где я живу… Этот нищий мир — я все-таки видела издалека крестьян с их примитивными орудиями, церквушки, знать, бандитов, власть кулака… Да и обрывки разговоров кое-что мне дали…
Потому день мой теперь изменился кардинально. Он был разбит на зоны и полностью посвящен тренировкам ума и тела, рукопашного боя и кулачных ударов…
Мир, где тебя могут убить просто так (какая дикость!), где тебя вообще могут убить! — мне не нравился. Очень не нравился. Точно так же не нравилось, что я не помню, как я сюда попала…
С энтузиазмом неофита, у которого на хвосте висит стая мастеров, я взялась за тренировки… Было бы что учить… Как ни странно оказалось, что тренироваться я все-таки все еще умела… Воля, терпение, ярость — все это было во мне, как и психологические методы облегчения и ускорения тренинга…
Я вспомнила весь бой, который провела Юурга, защищая меня от Шоа, а также действия остальных. И вычленила из него все удары, блоки, приемы, вращая его в голове, как фильму.
Дело в том, что, сработав тогда в кризисной ситуации, я восстановила броски ножей почти автоматически, точно повторяя свои собственные движения и словно заново натренировав их, повторив несколько тысяч раз. Тело вспомнило и ножи, и навык метания. И все. Ничего более сложного пока в голове не было. Руками и ногами я владела пока как балерина, которая может сделать любое движение, раз увидев, но это не мастерство. Хотя тело легко подчинялось мне. Впрочем — легко
— понятие относительное. После болезни мне надо было подчинять и тело — я была, как я поняла, слишком еще беспомощна перед людьми…
И начались изматывающие, изнурительные тренировки, в которых единственным, кто заставлял, была я сама…
Хоть я и овладевала любыми навыками, в первый раз или нет, быстро.
У меня был сильный стимул! Одно дело — тренироваться, когда опасность неочевидна… Просто так… Чтоб быть сильным… А совсем другое — тренироваться, когда за тобой по пятам идет смерть. Когда каждую минуту это тебе может понадобиться. А ты не знаешь, успеешь ли ты хоть немного сделать что-то до этого. Говорят, что в критических ситуациях, когда на тебя идет охота, все способности обостряются… А сейчас это ощущение охоты на тебя я буквально ощущала кожей. И, боялась, что не успею…
Ощущение беспомощности меня бесило и подгоняло, когда мной одолевала слабость.
Я всегда ненавидела слабость, и больше всего в себе. И всегда работала как одержимая, изнемогая, но не сдаваясь. Бешено, безумно, неотступно, штурмуя здесь и сейчас, овладевая этим здесь и сейчас. Я задыхалась от усталости, захлебывалась потом, но овладевала приемом не потом, а здесь, до кровавого пота. Обычно люди думают — ах, когда-то достигнем, когда-то будет хорошо, не понимая, что вся мощь ярости должна быть до безумия направлена на совершенство того, что ты делаешь сейчас, тех деталей, и ты в этих мелочах должна умереть, но достигнуть дьявольского совершенства.
Возьмите, к примеру, рисунки карандашом великих художников, когда они еще учились в школе, не приступив в красках. Вы будете поражены их дьявольским упорством и тем, сколько труда нужно было вложить, чтоб достигнуть такого совершенства! Сравните их со слабыми, манерными рисунками их одноклассников, оставивших достижение на потом. И вам станет ясно, проследив путь, сколько потребовалось труда и энергии, чтоб так рисовать. Именно в этих мелочах, которыми надо было овладеть, в этих шагах видна вся вложенная энергия, вся ярость, все бешенство устремления к достижению здесь и сейчас, не откладывая на потом. Именно потому они и достигали, что сражались здесь и сейчас, именно здесь, в каждой мелочи здесь и сейчас достигая совершенства, беря, а не думая, что когда-то достигнешь. Я задыхалась, злилась, приковывала к нему ум, но не отпускала явление, пока его не достигала…
Как только какое-то чувство в настоящем совпадало с тем, что уже было в прошлом, во мне точно вспыхивало воспоминание… На этот раз это тоже было раннее детство. Я уверена — меньше пяти лет…
Я почему-то была в кругу тэйвонту… Маленькая… И, похоже, я была с Радомом.
Только этот Радом был моложе, а в висках не было седины.
Я была странная — маленькая, неразговорчивая, суровая, словно отрешенная от окружающих. Холодное, ничего не отражающее маленькое лицо, молча сидящая в стороне девочка. Ни во что не вмешивающаяся, но все наблюдающая…
Я только что провела бой с уже почти взрослой тай и "убила" ее. В смысле, конечно, что провела смертельный удар ножом, но лишь уколола, наметив его, но сдержала руку…
Они были в шоке.
— Этого не может быть! — нервно говорила тай, пытаясь подняться и останавливая кровь из раны. Она все-таки была слишком глубокая.
— Ты б лучше тренировался как она, — холодно сказал Радом.
Я спокойно сидела, ничего не отвечая и спрятавшись за Радома. У меня было какое-то предубеждение против тэйвонту, хотя Радома я любила. Он забрал меня, раненную, после побега, из села, где ко мне плохо относились — мастер имел право забирать любых детей, а тем более беспризорных и подкидышей в замок
Ухон, где из них делали тэйвонту. И теперь он непрерывно учил меня. Я же почти холодно перенимала у него все, что он мог мне дать, неохотно, как пугливый крошечный олененок, откликаясь на ласку. Он же был просто в восторге, как я тренируюсь. Но ему не пришлось переживать того, что мне… И он не знал, что это не первая школа тэйвонту, которая меня тренировала — мне пришлось уже удрать от дожутов, которые в бою были сильнее… И хоть я их ненавидела, но годы, проведенные в их замке, оказали свое влияние — я относилась к белым тэйвонту чуть презрительно и настороженно. Но Радом ничего этого не знал, и восторгался мной, как тренер своей ученицей.
Вообще то все тэйвонту тренировались все время, но то, как тренировалась я, их убивало. Сначала они все рядом. Я, маленькая, тренируюсь наравне со всеми.
Потом часть отсеялась. Я все на площадке. Упорно, отчаянно, закусив губы, до крови…
Уходит время, уже вечер. И неуклонно редеют ряды тренирующихся. Нас уже остается трое. А я все кручу и кручу ту же деталь или прием с тем же абсолютным остервенением, нет — абсолютным сосредоточением, ожесточением и упорством, хоть и валюсь с ног. Но вот поднялась, сосредоточилась, и снова вкладываю абсолютно всю волю.
Напомню — мне всего пять лет. И они странно глядят на меня, не выдерживая взгляда моих суровых и взрослых глаз.
…Потом остаюсь только я и Радом — все уже ушли. Я раскрасневшаяся, мокрая, в стареньком рабочем костюме, который на меня велик. Он взят у одной из люты, а я стремлюсь, чтобы было абсолютно точно отработан каждый поворот, каждая мимолетная фаза приема, каждая крошечная деталь. Я добивалась не просто совершенства, а абсолютного совершенства каждой отдельной мелочи, каждой составной приема, оттачивая те буквы и слова, из которых складывается речь, до невозможности. Чтоб в бою я могла спокойно говорить, не думая о буквах и словах. Читать стихи. Уже Радом отправился ужинать, а я все кручу. Тупое, самозабвенное упорство, когда все остальное словно исчезает кроме цели. Только цель значит для меня больше всего, ум концентрируется на ней, как на некой сверхзначимости, и накручивается все больше и больше, хотя сил уже давно нет, и мне грозит смерть от измождения. Но это ничего уже не значит, кроме достижения цели.
