Михаил Жванецкий - Одесский телефон
Самолет садится – борщ заправляется.
Добавляется соль, немного лимона обязательно, фасоль.
Самолет катится – ставится сметана, нарезается хлеб, очищается чеснок.
Выгружается багаж – моется молодой лучок и складывается горкой возле тюлечки.
Едешь домой – борщ настаивается в полотенце.
С первым криком «Есть здесь кто-нибудь?» из холодильника вынимается запотевшая бутылочка.
Ну наконец-то!
Поцелуи не получаются. Все целуются, глядя на стол.
Садимся…
Не можешь любить – сиди дружи!
Особенно хорошо думается, когда стираешь.
А когда гладишь… Складочки разглаживаешь, а сама думаешь, думаешь. И когда капусту рубишь. Думаешь в любом состоянии. Уже многие возражают, а ты все думаешь, как заведенная, как будто другого дела нет.
Трудно расстаться только с первым мужем, а потом они мелькают, как верстовые столбы.
И то, что они целуют вас, ничего не значит, и то, что они выходят за вас, ничего не значит.
Всю жизнь будете думать, что она вас любит, и она вам будет это говорить, и не узнаете правды, и проживете счастливо.
Измену можно простить, но если во время измены она плохо обо мне говорила – никогда.
А вы когда-нибудь лежали с красивой балериной параллельно, совершенно не пересекаясь?
Как же надо ненавидеть эту страну, чтобы бросить квартиру после такого ремонта.
Итак, ребята, сидение по горло в застое и бежание в рядах перестройки убедили нас, что ценности остаются прежними: честность, порядочность, ноги подруги, плечи ребенка, беседа с умным, молчание с ним же, гости издалека, цикады ночью, утренний запах сада, бесшумная походка кошки, книги, дающие возможность жить не здесь, и нормальная дружба, когда обоим ничего не надо.
Птички поют.
Причем две по-русски.
Наш новый русский в Гонконге сел на рикшу, и рикшу оглоблями подняло в воздух, где он и перебирал ногами.
Садясь писать, вы вошли в лабораторию.
Вы обязаны сделать открытие.
Если вы его не сделали, постарайтесь об этом молчать.
Нормальный человек в нашей стране откликается на окружающее только одним – он пьет. Поэтому непьющий все-таки сволочь.
В России количество сатириков растет. Тут они образуются быстро.
И такие ядовитые.
Кто женился на молодой, расплатился сполна: она его никогда не увидит молодым, он ее никогда не увидит старой.
– Ваш город на каком расстоянии от Одессы?
– Тысяча километров.
– И не надо менять.
В мужчине заложено чувство ритма, нужно только ему разрешить.
У нас истина рождается в драке. Хотя в драке истина не рождается. В драке рождается инвалид. А истину после драки мы узнаем из газет.
МПС: на 29-е билета уже нет, а на 30-е еще нет. Как быть?
Сейчас наступило время, когда аккомпанемент выступает с сольными концертами.
Потрясение
Известие пришло в пятницу, и все были потрясены. Главным потрясенным был он.
Затем все, кого это касалось.
Затем те, кто слышал. Затем те, кто понимал.
И море стало светлым.
И коньяк пресным.
Люди стали добрыми.
Жеребец стал милой лошадью, даже когда возбудился и это стало видно.
Стали видны люди. И появились на берегу и на склонах.
Денег не брали, а говорили спасибо.
Спасибо за то, что вы у нас были.
А где он был, он и не помнил.
Он носил комок в горле и следил за своим мужеством и не хотел женщин. Хотя, если вода по ним стекает, то все-таки…
И руку класть тогда не стоит, чтоб не мешать течь воде.
Только вода владеет ею.
Она моя… Он мой… Кто чей и почему?
Только поэтому. Мой? Моя?
Тяжело без него и тяжело с ним.
Он шел потрясенный…
В слова превращать не стоит это удивительное прощание.
Все, все рассыпалось и стало различимым и различным.
И он видел, и он слышал, и он понимал вовсе не глазами и мозгом, а всей, чего он никогда не знал, душою.
Вдруг этим черным утром все остановилось.
Распались стены предметов и звуков. Но это же было.
Стало маленьким то, что им было.
Но оно же им было. Как ты сделал его другим? Что ты себе создал? Кто тебе сказал и почему он не наказан?
Никто не наказан. Просто ты вознагражден.
Спасибо ему за эту остановку.
Остановился неба клочок, моря кусок, дым шашлыка…
Я уже не говорю о гомоне птиц – это будет сложно.
В поезде
– Простите, это Винница?
– Господи, это он.
– Скажите, это Винница? Мне выходить.
– Смотри, это он.
– Проводник, это Винница?
– Вы меня извините, но я без смеха не могу на вас смотреть.
– Скажите, это Винница?
– А вы мне не подпишете…
– Мне в Виннице выходить.
– Он что, в нашем вагоне был?
– Мне выходить?
– В Виннице выйдете.
– Значит, Винница.
Два яблока
В Одессе отец зажал сына в углу.
– У тебя два яблока. Я одно выбросил. Сколько у тебя осталось?
Тихое скуление.
– У тебя было два яблока. Я одно порезал на куски. Сколько у тебя осталось?
Скулеж, тычки, прижатие к стене.
– У тебя было два яблока. Я одно сожрал. Я! Я сожрал. Сколько у тебя осталось?!
Плач, рев, удары.
– Ты держал в своих грязных руках два немытых яблока. Я вырвал у тебя одно и сожрал. Сколько у тебя осталось?
Крик, плач.
– Папа! Не надо!
– Нет надо! У тебя было два яблока. Я у тебя вырвал и растоптал одно. Одно из двух я растоптал ногами. Сколько у тебя осталось?!
Дрожание, вой, крики, визг мамы.
– Оставь ребенка.
– Он идиот. Я меняю условие. У тебя было два яблока. Одно сожрал ты! Ты сам сожрал одно! Сколько яблок, идиот, у тебя осталось, болван?
– А-а-а!.. Не бей, папа!..
– Никакого зоопарка. Никаких гостей. У тебя никогда не будет дня рождения. Весь праздник я проведу с этим идиотом… У тебя было два яблока. Зина, у нас есть яблоки? А что? Давай морковки… У тебя было две морковки, сукин ты сын. Я отнял… Дай! Дай! Идиот. Это арифметика. Я отнял у тебя одну и сожрал… Вот… Хря-хря… На, смотри…
– Гриша, она немытая.
– Ничего. Пусть он видит. Я сожрал с землей одну морковку. Сколько у тебя осталось?
– Яблок?
– Морковок!..
Всхлипывание.
– Посмотри. Сколько грязных морковок осталось в твоих грязных руках?
– Одна-а-а-а-а…
– Правильно, сынок… А теперь возвращаемся к яблокам.
– А-а-а-а! Папа, не надо!
– Гриша, не надо.
– Не реветь! Отвечать! У тебя было два яблока.
– Гриша, умоляю!
– Надо! Этот идиот с морковками ответил правильно, значит, есть надежда. Я развиваю у него абстрактное мышление. У тебя было два яблока.
Дикий рев.
– А-а-а! Не надо!
– Гриша, не надо.
– Или он не будет идиотом, или он не вырастет вообще. У тебя было два яблока.
– А-а-а! – ревут все.
– Тишина! Весь дом молчит. Не подсказывать. Я, твой папа, отнял у тебя…
– А-а-а! – все ревут.
– …одно яблоко из двух. (Перекрикивая рев.) Я, твой отец, подкрался и из твоих двух яблок отнял у тебя одно… (Рев стал таким, что в стены застучали: «Что там у вас?») Ну, хорошо… Ты мне сам дал одно… Сколько у тебя осталось?
– (Тихий шепот.) Одно.
– Значит, теперь у меня сколько яблок?
– Одно.
– У тебя сколько яблок?
– Одно.
– Давай их съедим?
– Давай…
– Но яблок нет! Жрать нечего! Это и есть абстрактное мышление!
Наблюдатель
Кто рыбок любит наблюдать в аквариуме, кто – зверушек в зоопарке, я баб люблю наблюдать. Как ходят, как передвигаются… Очень успокаивает.
Задумчивые есть какие-то, тоже лежат себе. А есть, что бегут, не стоят никогда, все время крутятся. Между собой стрекочут. Сидят некоторые. С книжкой даже. Но это редко. Больше – вдвоем, втроем. В прическах такие есть.
Мех вдруг здесь или здесь. В общем, там, где у нее его не ждешь. Или вдруг пуговка, или булавка. Ну это, конечно, мужики им воткнули, они носят. В чулках бывают. Даже летом. Мужики надели, они и не снимают.
И перебегают, знаешь, так озабоченно. Так и кажется, что знает куда. Так деловито бежит, бежит, там наткнется на что-нибудь – обратно бежит тоже деловито-деловито. Пока не наткнется. Тогда поворачивает и в третью сторону бежит. Ну полное впечатление, что знает куда. Но если пунктиры составить сверху – беспорядочное движение.
В магазин забегает, вроде знает зачем. Ну ткнется туда-сюда – выбегает и дальше бежит.
А в капюшонах которые – не слышат и не видят, только впереди себя. Два капюшона если встретились посреди дороги – вообще ничего не видят, хоть дави их мусоровозом. А чего: им тепло, окружающих нет.
Мужики тоже, когда чулки носили в шестнадцатом веке, бегали все время. А брюки надели – как-то успокоились. Теперь эти все у них переняли.
А есть некоторые – хохочут и хохочут, а подойдешь – убегают. И погладить себя не дают. Она, конечно, страдает, если ее гладят или там щипают, но если поймал, держишь крепко, то уже гладишь, гладишь… Пока не вырвется. А зачем вырываться, зачем? Ну понимает же, что гладить будут, далеко не убежишь. Так нет, вот этот пусть гладит, а вот именно этот – нет.
