Юрий Мартынов - Теплые рукавицы
«...3 октября, после трех. Отдел гастрономии. За прилавком Полечка, так зовут ее некоторые покупатели. Перманентно грязный халат. Особенно фасад. Долго недоумевал: почему? Потом увидел: она вытирает об него руки. Встал в очередь. Из дверей подсобки вышла женщина. Полечка «завесила» (принятое выражение) 1 кг сосисок женщине, а потом еще кг и еще. Завертывала и складывала под прилавок.
— А это кому? — устав ждать, спросили из очереди.
— Подшефным, — лаконично ответила Полечка и «завесила» еще два раза по кг.
Весы ее стоят почему-то у стены. Габариты Полечки полностью загораживают стрелки. Все же успел заметить: дважды она недовешивала граммов по десяти...»
Дочитав страничку, Первушин стал подбивать бабки. Заметки, магнитофонные записи и фотографии полностью подтверждали жалобы покупателей гастронома номер три-бис. Культурой обслуживания гастроном действительно не блистал. Не было здесь ее интеллигентной ноги, не оставила она заметного следа.
«Пора писать!» — решил Первушин и начал обдумывать ход, заголовок и концовку. Полет творческой мысли прервал звонок почтальона. Она принесла извещение на посылку. Первушин извещению удивился и долго его рассматривал. Отправитель своего адреса не указал, а штампы оставались загадочными, как нерасшифрованные письмена древних. Вскоре Первушин решил, что в посылке содержится очередной розыгрыш знакомого фотокорреспондента, и, сгорая от нетерпения, помчался на почту. Ящичек оказался небольшим, но тяжеленьким. Обратный адрес был странным: «Стопино, Энской области, ул. Гоголя, 8, П. П. Пружинкину». Еще более распаляясь любопытством, строя на бегу планы ответного розыгрыша и ухмыляясь, Первушин прибежал домой, взял клещи и начал распаковывать. Под крышкой лежала открытка с изображением тюльпанов; золото букв гласило: «Поздравляю!» На обороте располагался короткий, со вкусом составленный текст: «Поздравляю с наступающим! Желаю здоровья, успехов в прессе и большого личного счастья!»
Первушин замер с клещами в руках. Влекущий запах колбасы мгновенно сориентировал его на гастроном номер три бис. Вызвать двух свидетелей было делом минутным. Пришли соседи Вера и Тофик Кубеевы. Вера писала, мужчины диктовали. Опись в ее законченном виде, после «мы нижеподписавшиеся» и других отвечающих моменту выражений выглядела так:
1. Сухая колбаса, три батона, длиной 37, 38 и 42 см.
2. Икра зернистая — три б. по 50 гр.
3. Икра кетовая — 3 б. по 140 гр.
4. Рыба неизв. хол. копч., длина 36 см.
5. Шпроты — 3 б. по 175 гр.
6. Кофе инд. раст. 1 б.
— Хорошо тебя оценили! — сказал Тофик и, перевернув крышку, начал заколачивать ящик с благами. На чистом пространстве Первушин самолично вывел адрес стопинского мецената прессы. На почту ходили втроем, а квитанцию Кубеевы посоветовали взять под охрану как ценнейшее свидетельство неподкупности.
В этот вечер Диме Первушину уже не работалось: он поехал к товарищу, съел ужин хозяев, потому что в последние дни забывал пообедать, и посмотрел хоккей в нормальном семейном кругу. На следующий день он был уже в хорошей форме и напечатал на машинке весь материал в один присест. Первоначально придуманный заголовок «Что я видел в гастрономе номер три-бис?» показался вялым, он долго думал, пока не родилось оригинальное «А покупатель-то прав!» Отредактировав сам себя и перепечатав рукопись заново, Первушин сел в автобус и отвез фельетон завотделом Костецкому, который слыл в газете самым интеллигентным и самым придирчивым по литературной части человеком. Первушин выложил на стол письма граждан, расшифрованные записи и прочий фактический материал. Фельетон прошел на «ура» и через несколько часов стоял в номере.
Еще через сутки на автора обрушился бодрящий поток поздравлений и откликов. Плечо ныло от дружеских похлопываний коллег, голос слегка сел от разговоров по телефону с благодарными читателями. Первушина вызвал «главный», пожал руку, сказал хорошие слова и отправил в срочную командировку по письму, которое требовало особо тонкого расследования.
Командировка прошла удачно. С аэродрома Первушин махнул прямо в редакцию: дома его никто не ждал, а на работе буфетчица Зина по утрам готовила для желающих отличный омлет с хлебом под названием верещага.
— У Костецкого был? — спросила она Первушина и посмотрела со значением.
— Нет еще. А он здесь? И почему, собственно, ты меня об этом спрашиваешь? — поинтересовался Первушин.
— Зайди, узнаешь сам, — с еще большим нажимом произнесла Зина. Она всегда была в курсе редакционных дел и сейчас знала все, понял Первушин, но не хотела говорить...
И вот он у Костецкого. Тот расспрашивает о дороге, о погоде на юге, сообщает, что в филармонии состоялся очередной концерт по абонементу камерной музыки, а вчера вечером шел снег с дождем, причем скорость ветра достигала 14 м в секунду. Затем в том же повествовательном тоне говорит: в гастрономе номер три-бис по поручению горторга обсудили фельетон и обвинили Первушина в необъективности, сгущении красок и т. д. Горторг требует опровержения на страницах «Городской звезды». «Главный» категорически против и предлагает как компромисс — вынести взыскание Первушину. Гастроном такая развязка, кажется, устраивает...
Не сразу пришел в себя Первушин, а когда пришел, твердо объявил, что будет биться за каждое слово фельетона «А покупатель-то прав!». И вообще разве редакция перестала доверять сотрудникам?
— Доверять-то доверяет, — вздохнул мягкий Костецкий, — но ситуация... Попробуйте извиниться, — неожиданно предложил он.
— Извиниться?! За что?! Перед кем?!
— Господи, Дима, — пояснил Костецкий, — конечно же, перед гастрономом, перед директором. Он звонил мне и произвел впечатление достойного человека.
— Достойного! — вскипел Первушин. — Да вы только вспомните посылку из Стопино! Нет и нет! Я потребую созыва редколлегии и докажу свою правоту!
Стороны к соглашению не пришли, и Костецкий все-таки написал «последушку», так называли в редакции отклики на фельетоны и критические статьи.
Она могла понравиться всем, даже неуступчивому Диме и крутому «главному», не говоря о директоре, который производил хорошее впечатление, и поэтому Костецкий ею гордился:
«Коллектив гастронома номер три-бис на общем собрании обсудил по поручению горторга фельетон Д. Первушина «А покупатель-то прав!», опубликованный в газете «Городская звезда» 10 октября с. г. На собрании признавалось, что за последний месяц коллектив действительно снизил уровень высокой культуры обслуживания, что выразилось в ослаблении внимания к смене халатов.
Как сообщил нам директор гастронома номер три-бис тов. Бровкин А.К., отмеченный недостаток в ближайшее время будет исправлен.
Одновременно в своем сообщении тов. Бровкин А.К. правильно указал на тот факт, что автор фельетона сгустил краски, о чем говорили в своих выступлениях работники гастронома, неоднократно занимавшего призовые места на смотрах культуры обслуживания.
Редакцией газеты сделано тов. Первушину Д. Н. предупреждение в плане необходимости более объективного изложения фактов».
«Главный» одобрил последушку, и Костецкий отправился в стан противника с белым флагом мира. Но чем ближе он подходил к гастроному номер три-бис, тем меньше его привлекала миссия миротворца.
«Почему, собственно, мы идем на попятный! — рассуждал он про себя. — Не хотим лишний раз ломать копья, а ведь Первушин, в этом я уверен, не придумал ни одного факта. Компромисс в данном случае — помощник плохой, так черт-те куда зайдешь...»
Он взял да и повернул восвояси.
Реформаторы
Инспектора отдела по озеленению и обводнению Матвей Акишин и Владислав Сургуч вернулись в свою комнату расстроенные, если не сказать больше — возмущенные: ни тот, ни другой не значились в приказе о выдаче денежных премий, только что зачитанном председателем профбюро на собрании. Они тяжело опустились в кресла и закурили.
Мощный телом, полнолицый Акишин молчал.
— Ну, тип! Ну, фрукт! — нервно заговорил худой, остроглазый Сургуч, имея в виду начальника отдела Николая Петровича. — Как срочные расчеты, так Акишин и Сургуч. Других нет, все интеллектуальные импотенты. Как раздача пряников, так Бромушкин и Поливанов, фантазеры и пенкосниматели, знатоки парковой культуры, так сказать... — Последовало крепкое выражение, и Сургуч, несколько остудив ораторский пыл, на время замолк.
Акишин, естественно, не дал заглохнуть беседе.
— В первом списке мы с тобой черным по белому стояли, я сам видел, — раздумчиво протянул он. — Однако Николаю Петровичу милей другие. Мы черная косточка, они белая. Начальству, говорят, виднее...
— О господи! — простонал Сургуч. — Какой он начальник! Размазня и неврастеник, вот кто он есть, был и будет. На его месте я бы давно перевернул здесь все к чертовой матери!
Сургуч устроился в кресле поудобнее и начал набрасывать картину кадровых перемен:
