Алексей Смирнов - ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ
Особа, которой Оффченко как раз подливал что-то желтое из кувшина, сидела чуть сгорбившись и посматривала исподлобья. Короткая стрижка, крашеные волосы - вишнево-красные, выбеленные у корней. Маленькие, колючие, запавшие глаза; широкий нос, тяжелый подбородок, вывернутые губы. Ей было, возможно, лет сорок - а может быть, и все пятьдесят. Толстое бархатное платье при глухом вороте, длинные желтоватые пальцы, тонкая и тоже очень длинная сигарета. Рука отбивала такт. Нескрываемая чувственность, сводящая на нет непривлекательность лика. Оффченко что-то сказал, кивнул в сторону Яйтера, и дама вскинула брови с откровенным удивлением. Не сводя с нее глаз, Яйтер ударил по струнам прощальным ударом, отступил на шаг и коротко поклонился. Какой-то субъект, шатаясь и дымя папиросой, вырулил к эстраде, где попытался сунуть ему болотного вида бумажку. Яйтер сдержанно покивал, вынул бумажку из непослушной руки, спрятал в карман просторных парчовых штанов. Выпрямившись, он натолкнулся на взгляд, и сразу придумал, что делать дальше.
Вместо того, чтобы уйти на перекур и уступить очередь пианисту, который, как вороватый котенок, уже завис над клавишами, Яйтер изготовил балалайку и шагнул в зал. Долгая вступительная трель разлилась, подобно грибному дождю над спелыми колосьями. Вступление плавно перетекло в "Yesterday", и воображаемая ливерпульщина засияла надраенным самоваром. Поводя балалайкой, как огнеметом, Яйтер проследовал к столику Оффченко, где и встал, придвинув инструмент поближе к уху незнакомки. По залу поползли одобрительные рукоплескания. Яйтер прикрыл глаза, словно готовясь улететь, и под особенно жалостный перебор струн поднялся на цыпочки. Оффченко указал глазами на вазу и снова что-то шепнул. Дама расплылась в широченной улыбке, вынула гвоздику и протянула ее Яйтеру. Тот, не переставая играть, вытянул шею и принял цветок зубами.
– Осчастливьте нас вашим обществом, - попросил Оффченко.
Яйтер потряс головой, что означало недопонимание. Он же и так уже здесь, вот он.
– За столик присядьте, - сухо сказал куратор.
Яйтера часто звали посидеть за столиком, но вскоре его присутствие неизменно начинало тяготить едоков. С ним было трудно вести беседу. Казалось, что он все время чего-то ждет, и это производило неприятное впечатление. А Яйтер, если чего и ждал, то лишь наводящих вопросов и разъяснений.
Впрочем, он и не подумал отказаться.
– Ладно, - ответил он, молодцевато разворачиваясь обратно к эстраде.
Песня медленно умирала, уходя во вчера. Яйтер милостиво кивнул пианисту, и тот стал наигрывать нечто легкомысленное и ни к чему не обязывающее. У Яйтера было не более получаса свободного времени. Он оставил балалайку в артистической уборной, переодеваться не стал, вернулся и бочком проследовал в зал. Его возвращение приветствовали отдельными криками, которые быстро заглохли, стоило Яйтеру обосноваться за столиком, откуда Оффченко уже пощелкивал официанту.
6
– Это Зейда, - рот Оффченко приглашающе распахнулся, показались мелкие зубы.
– Очень приятно, - Яйтер попытался ласково улыбнуться. - Яйтер. А по отчеству?
– Как вас по отчеству? - озадаченно переспросила незнакомка низким голосом, с легким привизгом на слове "вас".
– Нет, он интересуется вашим отчеством, Зейда, - терпеливо объяснил куратор.
Оффченко сунул руку за пазуху, но тут же ударил себя по лбу:
– Это же у вас в сумочке. Покажите ему.
Зейда, оттопырив нижнюю губу, расстегнула сумочку, извлекла старую черно-белую фотографию, на которой был изображен строгий мужчина с квадратными усиками и в гимнастерке. На какой-то миг Яйтеру почудилось, что перед ним портрет его собственного отца. Приглядевшись, он понял, что обознался. Но вдруг припомнил и фамилию, и имя.
– Это же… - пробормотал он, не решаясь назвать отцовского соратника.
– Да, это он, - кивнул Оффченко. - Что же вы смутились? Теперь эти имена можно произносить безбоязненно.
Яйтер сидел и теребил скатерть.
– Давайте, однако, обойдемся без официоза. Мы же свои люди, к чему нам отчества? Нам и фамилии ни к чему - они слишком известны.
Тот отметил, что сам Оффченко оставался безымянным.
– А Яйтер - это разве имя? - не отставала Зейда.
Оффченко сдался:
– Хорошо, это фамилия. Вы же знаете, что детей врагов народа перенарекали, чтобы сын не отвечал за отца. В досье говорится, что фамилию ему дали из-за частого причитания "айяяй". Не сладко приходилось! А имя его в наши дни не вполне… - куратор помялся. - Не вполне благозвучно и не очень уместно. Его зовут Май Красногорыч. С Маем еще понятно, но что за красная гора присобачилась - теперь не докопаешься.
Подлетел официант.
– Шампанского, - приказал Оффченко.
– Я не пью, - возразил Яйтер. - Я совсем дурак, если выпью.
– По чуть-чуть, - настаивал сводник. - Я помню, что вам противопоказан алкоголь в больших дозах, - добавил он немного туманно. Яйтер не помнил, чтобы извещал Оффченко о неладах с выпивкой, которая пробуждала в нем непредсказуемые помыслы. Он и без спиртного уже ощущал неодолимое влечение к Зейде, тогда как та не выказывала ни малейшего смущения и рассматривала Яйтера даже с долей нахальства, обещая в чем-то повиноваться, но в чем-то и верховодить.
Официант наполнил фужеры.
– За знакомство! - Оффченко слегка ударил кулаком по столу, изображая безрассудную готовность к умеренному кутежу.
Пианист, к тому моменту переставший играть, симпатизировал Яйтеру. Когда фужеры соприкоснулись, он негромко исполнил туш, и гордый Яйтер важно помахал ему ручищей. Ему между тем становилось все тягостнее. Он никак не мог сообразить, к чему эта встреча и почему Оффченко принимает столь интимное участие в его судьбе. Нехитрые мысли, разорванные восходящими пузырьками напитка, забегали, как потревоженные мыши. Яйтер хватался за красного командира, бросал, цеплялся за сумочку Зейды и разбивался о черно-зеленое стекло бутылки.
– Дорогие мои, - гротескно захмелевший Оффченко раскинул руки и приобнял сотрапезников. - Вы помните песню о двух одиночествах? Я рад, что они наконец повстречались. Вы - люди похожей судьбы, одинаково обделенные жестокой историей. Опекая вас порознь, мы решили, что настала пора свести вас вместе. Кто, как не вы, лучше поймет и утешит друг друга? У вас много общего.
– Да я всегда пожалуйста, - хихикнула Зейда.
– А сколько вам лет? - спросил невоспитанный Яйтер.
– Семьдесят два, - отозвалась Зейда, ничуть не обидевшись.
– Манеры, - пробормотал Оффченко и сказал уже громче: - Да и вы, Яйтер, давно не мальчик! Что такое ваши годы? Вон какие анализы!
– Что же хорошего? - заспорил тот. - Вот, посмотрите, - он вытащил из кармана бумажку, чтобы показать Зейде, но вынул не справку, а двадцатидолларовую купюру. Он позабыл, что перед выступлением переоделся, да и справку порвал.
– Мне бы такие, - облизнулась Зейда.
– Попользуетесь, не волнуйтесь, - Оффченко показными, мелкими движениями демонстративно погладил ее покатое плечо.
Яйтер сидел насупленный.
– Это много, семьдесят два, - буркнул он. - Мне сына нужно.
– Зейде никак не дашь ее лет, - парировал Оффченко. - И у нее тоже есть справка. Покажите ему, Зейда.
Та с нескрываемым удовольствием заменила фотографию выпиской из протокола обследования. Яйтер не стал читать:
– Я в их делах ничего не смыслю.
– Я менструирую вовсю, - сообщила Зейда.
Яйтер машинально повел ноздрями.
– Не сию секунду, - уточнил Оффченко, чуть морщась. - В принципе.
– А, - сказал Яйтер. - Ну и что?
Оффченко и Зейда переглянулись.
– Зейда, - попросил Оффченко после паузы, - вы ведь растолкуете нашему товарищу, в чем тут дело?
– Я… - начала Зейда.
– Потом, - вырвалось у куратора. - Яйтер, вам, по-моему, пора навестить вашу балалайку. Смотрите - публика пригорюнилась. У вас будет возможность познакомиться с Зейдой поближе, и она ответит на все ваши вопросы.
…Пятью минутами позже Яйтер выскочил на сцену, перебрасывая из руки в руку факел. Зал разразился восторженным гулом. Ненастоящие - Павел Андреевич, Ангел Павлинов, Вера Дмитриевна, Трой Макинтош и многие, многие прочие набились битком. Они не хлопали и занимались своими неясными делами, а некоторые просто стояли, не шевелясь, иные - спинами к Яйтеру.
7
К двум часам пополуночи основная программа себя исчерпала; вернувшийся пианист наконец-то обосновался надолго и прочно. Он даже поставил на пианино бокал с вином и, покуда играл мечтательно и небрежно, покуривал легкую сигарету, не выпуская ее из фарфоровых зубов. Оффченко и Зейда сошли в вестибюль, где их ожидал Яйтер. Снаружи давно шуршал дождь, и Оффченко попенял себе за беспечность: не прихватил зонт.
– Вам, надеюсь, в одну сторону? - спросил он озабоченно. - Вон мои ребята скучают, могу подвезти.
Яйтер пожал плечами:
– Мне-то недалеко.
