ОБЭРИУТЫ - ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК
Особенностью JTOII логики были фантастичность действия и персонажей, условность пространства, походившего на сценическую площадку, да и время развивалось сиеппческп: то двигалось рывками, то скручивалось жгутом. Аналог такой логики – в сновидениях, волшебных сказках. В гоголевской фантасмагории «петербургских повестей». А если ближе – в футуристических драмах, в гротескных персонажах Хлебникова, свободно разгуливавших по периодам истории.
Обэриупл заставчяли говорить покойников, переносили действие с земли ка небеса, подслушивали беседу лошадей н воробьев. Они катили время в обратную сторону, а когда надоедало – растягивали его, как резиновый шланг Столь же свободно обращались они и с категорией причинности, а потому в их изображении всегда нелепо выглядят те, кто считает, что причина найдена: судьи, врачи, учителя В творчестве обэриутов было много парадоксального. Одним из парадоксов следует считать защиту ими позитивистского тезиса о реальных законах поэтического языка и погружение этого языка в иррациональные дебри художественной фантазии. Европейский позитивизм встречался с русским алогизмом («чушью»), проходил обработку образами народной веры в чудесное.
У каждого обэриута в пределах общей системы была своя художественная логика. Так, поэтика Заболоцкого, соединенная многими нитями с творчеством Введенского, во многом отличалась от «столбцов» «авто-ритета бессмыслицы», как назвал себя в начале пути автор «Елки у Ивановых».
Понятно, что индивидуальные системы находились в движении, эволюционировали. Так, в центре размышлении Хармса – ив конце 20-х годов, и в середине 30-х – стоял вопрос о прекрасном, а значит, и о вечном, бессмертном. Об этом и «Лапа», и «Старуха» – произведения разных периодов. Как резко они отличаются! Многие страницы «Лапы» написаны по методу цисфинита 2, то есть «логики бесконечного небытия» (Хармс помещает даже „цисфинитный" рисунок в текст). Эта «логика», точно ножницы, перерезает все скрепы и нити принятого порядка Предметный мир рассыпается, и его части, обломки, все причины и следствия принятой логики уносятся, как супрематические конструкции Малевича, в Великий Космос. По-другому построена «Старуха». Повесть тяготеет к психологическому повествованию, к «петербургскому жанру».
1 Афиши Ленинградского Дома печати. С. 11.
2 Термин Даниила Хармса.
••«Ill I III! I Такая полифония развивающихся индивидуальных систем затрудняет задачу вычленения общих принципов литературного сооб- щества.
«Уважай бедность языка»,- сказано у Введенского. Вот еще один методологический парадокс. Оживают покойники, по русскому лесу разгуливает жирафа – «чудный зверь», молодой человек из-под носа дворника улетает на небо – и «бедность». Нет, свою фантазию, насмешку художники в узде не держали. Заслон выставлялся многословию и пустословию. Обэриуты не были охотниками до лирическтх самоизлияний, до «раскрытия души» – не принимали языка синволистско-акмеистских групп. Проходили мимо психологизма, глухи были к общественной патетике.
Они хотели не столько сказать о себе, сколько выразить свои главные мысли о мире Не прибегая к средствам «научной поэзии», не боясь упрека в дилетантизме. Прошло, как они считали, время поэтов гамаюнов и трибунов. Естественный человек, «естественный мыслитель» (а он всегда беден) стал основным персонажем обэриутов.
Он до всего хочет додуматься сам. Его обычное состояние – размышление. Вот как это состояние «объясняется» в стихотворении А. Введенского «Приглашение А1еня подумать»: Нам непонятное приятно, Необъяснимое нам друг,» Мы видим лес, шагающий обратно, Стоит вчера сегодняшнего дня вокруг.
«Естественный мыслитель» – чаще всего чудак, «отпавший от века». Так сказал о Велимире Хлебникове Заболоцкий. Для обэриутов и Хлебников, и его герои – разнообразные маски авторского «я» – были примером современного мыслителя. Многие персонажи их произведений, подобно Зангези, герою одноименной «сверхповести» Хлебникова, бормочут странные мысли о мире – «бедные», «безумные», «сырые».
Ближайшие предшественники обэриутов – футуристы (кубо- и эго-). От них обэриуты переняли эксцентрику, эпатаж антиэстетизмом. И не только переняли, но значительно усилили традиции футуристического Смеха.
Бог смеха античной мифологии Мом, он же Момус, был любимейшим богом обэриутов (ср. с формулой творчества Заболоцкого – Мьгсль-Образ-Музыка: Мом,- найденной в начале 30-х годов), но богом, который находился в подчинении Балаганное балагурство, гипербола, гротеск, ирония, пародия – многочисленные виды смешного лишь усиливают, сопровождают их поэтические идеи ', суть которых ' О месте смешного в поэтике обэриутов см.' Герасимова А.
ОБЭРИУ (проблема смешного)//Вопр. лит. 1988. №4. С. 48-79.
14 глубоко серьезна. И нередко трагична. Исследователь языка Хлебникова В. П. Григорьев пишет, что «смех будетлянина слишком обременен смехом смерти в XX веке» '. О тех, кто пришел после Велимира Хлебникова, тоже можно сказать, что их смех отравлен «смехом смерти».
Так, например, творчество Введенского, рассмотренное под определенным углом, может показаться романтической энциклопедией смертей. «Червяк ползет за всеми. // Он несет однозвучность»,- меланхолически повторяет поэт. Как и Заболоцкий, он прослеживает родственные связи между человеком и природой. Но, в отличие от автора «Торжества Земледелия», он не ставит человека на эволюционную вершину, не верит в будущую социальную или же биологическую гармонию. Признает одно – Торжество Ночи. Уныние разгоняется балагурством. Оно становится привычкой. «Вершины – аршины». Аршины, конечно, до смерти. Вдохновение просыпается, когда перед взором Введенского открывается «смерти вечная система».
Но еще сильнее в творчестве обэриутов чувствуется воздействие жизни. Заболоцкий искренне воспринял начавшиеся социальные преобразования в стране. Как и тысячи русских интеллигентов, он поверил, что в дальнейшем их ход ускорится, страна придет к благодетельному социальному и экологическому преображению Поэт был увлечен энтузиазмом проснувшихся молодых сил, он сам был частью наивного молодого поколения, воспитанного трудовым народническим прошлым.
Введенский точно слушал другую сторону: тех, кто погиб на гражданской войне, тех, кто голодал. Слушал тех, кого гнали на Север и в Сибирь «преобразовывать» страну. Ужас сталинщины заворожил поэта, не позволял ему выйти из круга мыслей о том, что «мир зарезали, он петух».
«Два человека – Введенский и Заболоцкий, мнения которых мне дороги,- писал Хармс.- Но кто прав – не знаю». Хармс колебался между новой верой и старой, между утверждением бессмертия и гимнами в честь червяка. Но кому бы он ни подражал и от кого бы ни отталкивался, он всегда выходил на свой путь. «У человека есть только два интереса,- рассуждал писатель.- Земной: пища, питье, тепло, женщина и отдых. И небесный – бессмертие. Все земное свидетельствует о смерти. Есть одна прямая линия, на которой лежит все земное.
И только то, что не лежит на этой линии, может свидетельствовать о бессмертии. И потому человек ищет отклонения от этой земной линии и называет его прекрасным, или гениальным» 2.
Григорьев В. Словотворчество и смежные проблемы языка М., 1986. С. 182. «Смех смерти» – цитата из В. Хлебникова.
Хармс Д. Полет в небеса. С. 532.
16 В эстетике Хармса понятие красоты связано с идеей Неба (Бога) и с «уходом с прямой» (алогизмом). Только отклонение, отход от принятого, от практических целей создает искусство. Так полагал центр ОБЭРИУ – Даниил Хармс Его творчество – горизонталь над движущимися в противоположные стороны вертикалями эстетики Введенского и Заболоцкого.
«Приступить хочу к вещи, состоящей из 11 самостоятельных глав,- писал Хармс – 11 раз жил Христос, 11 раз падает на землю брошенное тело, 11 раз отрекаюсь я от логического течения мысли» (дневниковая запись от 6 мая 1931 года).
Между Христом, его жизнью и проповедями, и алогичным зигзагом догадок, откровений ставится знак равенства. В принципе такой подход не нов. Даже стар. В нем и состоит кредо христианства, изложенное Тертуллианом в трактате «О теле Христовом»: «И погребен он, и воскрес: это достоверно, так как невозможно». Но согласился бы Тертуллиан с той религиозной ветвью, которая бы выглянула из «невозможностей», созданных фантазией Хармса? Сложный комплекс идей создавал и своеобразные, чисто обэриутгкие жанры – «столбцы», «разговоры», странные «циклы» из коротких рассказов, сценок, миниатюрных пьесок – скетчей. Жанры текучне, где проза переходит в стихи, а костяком служат диалоги. Так построена «Лапа» Хармса, «Некоторое количество разговоров» Введенского. Свободное чередование пластов различно организованного текста напоминает синкретизм фольклорных вещей Это не случайное совпадение В глубине многих обэриутских текстов светятся далекие огни стародавних народных представлений о добре и зле. Такое оживание старины связано с расколдовыванием подсознания, что умели делать обэриуты.
