Серж Лу - Легенда о механизме
- Откройте, - сказал Фрамерье, появляясь из спальни с топором в руке. - Может быть, этому олуху удалось наконец арестовать кого-нибудь из Промокашкиных. Дюк открыл, в комнату ввалился мокрый с ног до головы Джефф О'Брайен. - Товарищи! - обратился он к присутствующим. - Я уполномочен предложить вам в двадцать четыре часа очистить помещение. Здесь будет открыта школа-коммуна для беспризорных детей. - Кем уполномочен? - вытаращился дюк. - Товарищем Йодом... Я... - Подите вон, голубчик! - вмешался Фрамерье, направляясь к Джеффу с угрожающим видом. - Как говорят ваши "товарищи", мне уже нечего терять! Все потеряно!.. Джефф ретировался к дверям: - Имейте в виду!.. Товарищи Бром, Фтор и Йод... - Иуда! - зарычал Фрамерье. Топор вонзился в филенку дверей, но Джефф был уже в безопасности. Он огляделся по сторонам, достал из кармана плаща банку с краской и быстро нарисовал на дверях черный крест. * * * Лино Труффино, натянув на уши картонный картуз, шел под проливным дождем по неосвещенной улице. Впереди показался вооруженный патруль. Лино метнулся во тьму, тесно прижался спиной к садовой решетке. Патруль протопал мимо. "Врете! - с ненавистью думал бывший главарь мафии. - Не будет по-вашему... Игра еще не кончена!" Он погрозил кулаком удалявшимся фигурам и снова зашлепал по лужам. Впереди забрезжил огонек. На перекрестке, при свете аккумуляторного фонаря, двое рабочих отдирали от стен указатели с названиями улиц и приколачивали новые. Лино подкрался поближе. С трудом разобрал: "Проспект имени мая", "Улица имени марта". Лино вздрогнул, плотнее нахлобучил слегка размокший картуз на глаза и зашагал дальше. Из переулка на проспект имени мая выкатились люди в нелепых одеяниях. Они пели и играли на народных инструментах. Это был фольклорный ансамбль. Лино свернул в первую попавшуюся улицу и вскоре оказался на набережной. Здесь стоял народ. Мимо народа на лодках катался другой фольклорный ансамбль, и тоже пел и наигрывал. Лино бросился прочь. "Ужас, что творится! - мелькало в его опустевшей голове. Никто не собирает урожай, аристократов вешают на фонарях, интеллигентов высылают за границу, капиталистов уничтожают, как класс, а тут еще эти фольклорные ансамбли наигрывают всякую дрянь!!. Промокашкин грозит какой-то "коллективизацией"... Надо бы уехать, сбежать, - да куда? На чем?.." Внезапно перед ним выросли три мрачных фигуры. - А ну, стой! - Э! Братва! У него картуз-то липовый! - Покажь мандат, гнида! Лино нащупал в кармане рукоять револьвера. "Живым не дамся!" - Нету у него мандата! - Шлепнуть его! - А может, он это... Матерый враг... Ну, как это?.. Всего прогрессивного человечества, а? - Сымай картуз! Не глумись над святыми символами! Галогены набросились на Лино, сорвали с головы остатки картуза, заломили руки за спину и повели куда-то во тьму. Воспользоваться револьвером он не успел: ловкие руки выдернули оружие из кармана. - Расстреляли бы вы меня, товарищи, - с тоской сказал Лино. - А то, ей-Богу, сам убью кого-нибудь. Злейший враг я ваш! - Ничего! В профкоме разберутся! В профкоме была Франсуаз. Она заседала третьи сутки подряд. Глаза ее ввалились от нервного напряжения и горели огнем непримиримой классовой ненависти. - Кто такой? - спросила она, оторвавшись от бумаг. - Шут его знает! Говорит, что злейший враг. Интеллигент, наверно!.. - загалдели галогены. - А на голове у него вот чего было... - Йод с сугубой осторожностью развернул тряпицу, показал останки картонного картуза. Франсуаз глянула. Тонкие ноздри затрепетали. Глаза вспыхнули еще ярче. - Та-ак... - зловеще протянула она. - Ясно. С такими не разговаривают. Расстрелять! Злейший враг всего прогрессивного человечества ушел из жизни на рассвете, в Центральном парке города Вавилона, в котором день и ночь гремели выстрелы и в коммунальные ямы укладывались тысячи злейших врагов человечества и Промокашкина лично. Шел проливной дождь. * * * Вавилон затих. Ветер носил по улицам листовки и постепенно заносил ими развалины соборов. Звуки затихли. Свет померк. "С отсталостью масс нужно бороться еще более решительно, чем это было прежде!" провозгласил Промокашкин в очередном воззвании. С самолетов тут же полетели листовки: "С целью борьбы с отсталостью масс предлагается всем покинуть город, переселиться в образцово-показательные исправительно-трудовые коммуны - ячейки будущего счастливого общества! Исключений не предусмотрено. За неисполнение расстрел". На окраине Вавилона уже возводили Первую образцовую коммуну имени товарища Гектора Самовайрова-Блейка. Вторая образцовая коммуна носила звучное имя "Сержа по прозвищу Непримиримый". Радио и телевидение не работали. Газеты не выходили. По улицам на велосипедах разъезжали стражи революции и выявляли переодетых эксплуататоров и прочих чуждых элементов. На субботниках коммунары организованно и планомерно разрушали Вавилонскую Башню - символ ушедшей кровавой эпохи империализма. Башня поддавалась плохо. * * * - Говорят, в Халдей-сити всех курортников утопили в фонтанах, - старый дюк с чавканьем пожирал кусок колбасы и читал какую-то листовку: нынче днем, участвуя в экспроприации продуктовой лавки, ему удалось поживиться. Листовку он подобрал на улице - она могла сохранить ему жизнь в случае непредвиденной встречи с революционно настроенными гражданами. Аристократы, глотая слюни, с жадностью внимали дюку. - Дяденька! - не выдержал сэр Персиваль. - Оставьте кусочек! Дюк Уинсборо заглотил непрожеванный кус, вытер жирные пальцы о фалды фрака и нравоучительно заметил: - В ваши годы, молодой человек, я никогда... Но никто так и не узнал, чего никогда дюк в молодые годы... В подвал особняка, где прятались от уплотнений аристократы, ворвалась троица галогенов. - Встать, контра недобитая! К стене! Руки за голову! - По какому праву?.. - возмутился было дюк, которому колбаса придала сил. Но в ответ получил оплеуху. - Все, кончились ваши райские деньки! Дармоеды! Ксплотаторы! Кровососы!.. Выходь по одному! Аристократы потянулись к выходу. На улице их построили в колонну и повели в центр города. * * * Дебош проснулся. Разлепил заплывшие глаза. Было темно и скверно пахло блевотой. Он глянул в окно. Что-то изменилось на площади перед отелем, но что именно, ему некоторое время не удавалось понять. "А-а!.. Исчезла Вавилонская Башня!". Бывший граф ощупал голову. Голова была на месте. Он снова глянул за окно - башни не было. Множество людей в синих спецовках что-то делали на месте башни - то ли разбирали развалины, то ли возводили что-то новое. Одна за другой подъезжали машины с бетоном, разгружались, и мчались за новой порцией. Над строительством реял транспарант: "Даешь 1000 замесов в день!". Дебош вздохнул, открыл последнюю бутылку, глотнул и рухнул на кровать. Прошла еще одна ночь, и Дебош выплыл из мрака. Весь день он не мог подняться с постели, то засыпал, то вновь пробуждался, разбуженный шумом за окном. К вечеру он нашел в себе силы сползти с кровати. Голова гудела, руки ходили ходуном. В комнате было темно. Встав на четвереньки, бывший граф пополз к окну, натыкаясь на пустые бутылки и поскальзываясь на селедочных головах. По пути он достал со стола графин с водой и вылил его себе на голову. Окно было открыто, с площади неслись странные, ни на что не похожие звуки. Дебош схватился за подоконник, привстал... И едва не упал. Подсвеченный прожекторами, за окном возвышался огромный - под облака - железобетонный Промокашкин. В правой руке, вытянутой вперед и вверх, он держал смятый картуз Гектора Блейка. В контрастном свете прожекторов фигура выглядела живой и зловещей. А странные звуки, напоминающие скрежет, доносились снизу, от подножия монумента: Промокашкин медленно вращался вокруг своей оси. Вот памятник повернулся к Дебошу. Каменные глаза глянули на него сквозь пустые колеса очков. Дебош задрожал всем телом. Промокашкин был как две капли воды похож на доктора Заххерса. Граф втянул голову в плечи и попытался уползти от страшного зрелища. Но тут в дверь забухали сапоги. - Открывай, пережиток прошлого! Дебош не успел доползти до дверей - петли не выдержали и в номер ввалились галогены. В руках у них были аккумуляторные фонари и обрезки водопроводных труб.
Град ударов посыпался на бедную голову графа. Закрывая лицо руками, Дебош все пытался понять, чего же от него хотят. - Почему не платишь профсоюзные взносы? Где твой членский билет?.. А может быть, тебе народная власть не нравится?? Потерявшего чувствительность Дебоша выволокли в коридор, потащили вниз по лестнице (лифт не работал), выбросили на темную пустынную улицу. Заставили подняться на ноги. Охая и припадая на ушибленную ногу, Дебош потащился в указанном направлении. Выйдя на одну из центральных улиц, он увидел огромную, плотно сбитую толпу. Безмолвно двигалась толпа, подгоняемая вооруженными трубами охранниками. Прощальный удар по затылку. Дебош молча полетел в толпу. Толпа приняла его, поставила на ноги и понесла... На многие километры растянулась по улицам и площадям живая людская змея. В тишине слышались лишь тяжкое дыхание и шарканье многих тысяч ног. Никто ничего не спрашивал, хотя никто не знал, куда их ведут. Дебош плыл в потоке людей и глядел вверх. Там, в небе, сверкали очки Промокашкина, высившегося над всем миром. Глава 60 ЗАРЯ НОВОГО МИРА Ровные, чистые поля. Светлые, просторные бараки. Тянутся к небу робкие зеленые ростки нового. Это рис. Бой барабанов. Алан Персиваль рывком сбрасывает с себя грубошерстное одеяло и вскакивает. Вся бригада уже построилась, все ждут. Капо считает головы. - Сорок четвертый! - выкликает он. Алан Персиваль пытается втиснуться в строй. - Сорок четвертый... - повторяет капо голосом, не предвещающим ничего хорошего. Он замечает Алана, приближается, одним пальцем приподнимает за подбородок повинно опущенную голову. У Алана Персиваля бегают глаза, он пытается спрятать свой взгляд от всевидящего капо -и не может. Капо проходит к нарам, к тому месту, где спит Алан, стеком сбрасывает на пол набитую рисовой соломой подушку. Бригада ахает: из-под подушки летит на пол засаленный томик Ричардсона. Капо стеком ворошит страницы крамольной книги. И отворачивается... Все ясно. Натруженные руки товарищей по бригаде валят Алана на пол. Поднимаются и опускаются мотыги. Глухо стучат о голову. Голова аристократа раскалывается, как кокос. Труженики строем выходят из барака. Дежурный по бараку торопливо убирает остатки того, что еще несколько минут назад было сэром Аланом Персивалем. Бьют, рокочут барабаны. Шеренгой по двое, получив горсть риса и кружку воды, коммунары идут на сельхозработы, прямо в сторону восходящего солнца. * * * Пот заливает лицо, выедает глаза. Нет сил. Но мотыга снова и снова взлетает и опускается, разрыхляя почву. Дебош вытирает пот локтем, поднимает глаза к небу. "Эх, солнце еще высоко... Нескоро еще до жратвы-то... Да и дают тут всякую гадость. Суп-ритатуй, хочешь - ешь, хочешь - плюй. Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. Суп кушаешь с треской - брюхо щупаешь с тоской. А уж щи хоть портянки полощи...". Это - из коммунарского фольклора. Солнце припекает, в голове туманится, и видения начинают одолевать Дебоша. Является ему в облаках лик светлый. Лезет Дебош вверх на облако, видит добрые глаза Вседержителя и говорит, смущаясь: "Еда у нас, значит, недостаточная. Провиянт, натурально, плохой...". Кивает добрый Господь и ставит перед Дебошем чугунок с картошкой. А от картошки дух!.. Тяжелая рука опускается на плечо Дебоша: - Ты, обезьянье отродье! Как работаешь, дикобраз? Дебош жалко улыбается, просительно глядя в непреклонное лицо капо Ний-Ли. Но Ний-Ли суров: - Десять ударов бамбуковой палкой! Два дня без обеда! ...Свистят бамбуковые палки. Равномерно поднимаются и опускаются натруженные руки коммунаров. Молчит Дебош. Думает. А что думать? Кабы сила... * * * Воскресенье. Плац. Ровные ряды тружеников. Серж Непримиримый принимает парад. Звучит команда. С грохотом двинулись бригады. Над праздничными колоннами плывут портреты Промокашкина, Гектора Самовайрова, Сержа Непримиримого, Пламенной Франсуаз. Хором скандируются здравицы в честь любимых вождей. Впереди всех марширует бывший комиссар полиции Джефф О'Брайен. Непримиримый, стоя на трибуне, замечает его и кивком благодарит за выправку. - На месте - стой! Все останавливаются. И только Джефф, потерявший бдительность от похвалы начальства, продолжает маршировать. Его восторженное лицо обращено к трибуне. Шея выворачивается. Ничего, это ничего. За чрезмерное усердие награждают, а не наказывают. Уже закат, плац давно опустел. Но неутомимый Джефф продолжает маршировать, отдавая охрипшим голосом команды: - Носок тя-нуть! Напра-ву! Нале-ву! Кру-гом! Опускается ночь. Звезды смотрят сверху на одинокую нелепую фигуру, топочущую по бетонке. Из дежурной части выходит Йод. Подзывает Джеффа, треплет грязной ладошкой по щеке. - Ты молодец, Дже-Фо! * * * Утро. Бьют барабаны. Грубошерстное одеяло с надписью "НОГИ" летит в сторону. Джефф вскакивает и бодро делает приседания. За секунду до того, как в барак входит капо, Джефф вытягивается у дверей. Капо ухмыляется: - Молодец, молодец, Дже-Фо! Тебя заметил сам Непримиримый! Скоро назначу тебя своим заместителем! Джефф счастлив. Он первым хватает мотыгу и бешено рыхлит землю. Натренированные мышцы не ведают усталости. Полдень. Джефф с аппетитом съедает сухарь, горсть вареного риса, запивает водой. Свисток - все приступают к работе. Джефф снова впереди. Пашня уходит к горизонту. Капо хвалит Джеффа. Джефф скрывается за горизонтом. Капо растирает комок земли ладонью: качество вспашки отличное. - Молодец, молодец, Дже-Фо! Он смотрит на отставшую бригаду. - Живей! Мотыги судорожно скребут землю. - Я же сказал - живей! - повторяет капо. Затем поднимает автомат. И пристреливает каждого десятого. Бьют барабаны. Вечер. Работа закончена. Труженики возвращаются в барак, укладываются на нарах. Скрипит входная дверь -появляется Джефф. И тут же падает от подставленной подножки. Он вскакивает и возмущенно озирается. Но повсюду тьма и тишина. - Негодяи! Я научу вас работать! - цедит он сквозь зубы. Подходит к окну. Здесь - лучшее место в бараке. Хватает за волосы спящего, стаскивает на пол. Это доходяга Уинсборо. Джефф пинает его и укладывается, но перед этим срывает одеяла с соседей, закутывается поплотней: по ночам в бараке зябко. Ночь. Труженики не смыкают глаз. Со всех сторон к нарам ударника производства постепенно сползаются серые тени. Джефф приоткрывает один глаз. Зорко смотрит во тьму. Все спокойно. Стенают во сне коммунары. Джефф удовлетворенно чмокает губами и закрывает глаз. Коммунары поднимаются из-за нар, становятся в круг. Тихо переговариваются. Круг размыкается. Ответственный товарищ несет подушку. Миг - и подушка плотно ложится на лицо спящего. Множество рук удерживают бьющееся в судорогах тело. Джефф хрипит, из последних сил возит по нарам ногами и руками. Напрасно. Еще несколько конвульсий - и передовик затихает навсегда. Утром капо расстреливает каждого второго. * * * И вновь воскресный парад. На этот раз парад принимает Гектор Самовайров. Под палящим солнцем маршируют коммунары. Плывут над колоннами портреты любимых вождей. Портрет Непримиримого перечеркнут жирным крестом. Надпись на портрете: "Смерть бешеной собаке оппортунизма!". После парада - торжественное сожжение портретов Непримиримого и образцово-показательная казнь сообщников. В числе первых казненных - капо. Глава 61 ДНИ БОРЬБЫ И ТРУДА Ночь. Барак забылся тяжелым сном. Внезапно распахиваются двери, вспыхивает свет, грохочут сапоги. - Всем встать! Входят сборщики взносов. В фонд Свободы, в фонд Справедливости, в фонд голодающих детей племени биньди-бу. Коммунары торопливо срывают с себя последнее. Сборщики переворачивают барак вверх дном, вспарывают тюфяки и подушки. В тайнике у акулы Фрамерье находят старый окурок. - Вот! - торжествующе кричит член профкома, потрясая уликой. -Вот она, тайная сущность этого изменника! Как ты теперь будешь смотреть в глаза своим товарищам?? - Я не бу... я не смо... - лепечет бывший капиталист. В последних словах члена профкома ему чудится тень надежды. Фрамерье беззвучно валится на колени. - Простите меня, товарищи! Я еще плохой коммунар! Но я стараюсь быть лучше! Древние инстинкты сбивают меня с правильного пути!.. Член профкома сумрачно говорит: - Ладно. Пусть твою судьбу решит трудовой коллектив. - Правильно! - подхватывает один из сборщиков взносов. Все знают, что он состоит осведомителем при Гекторе Блейке. - Товарищ Промокашкин учит нас больше доверять коллективу, прислушиваться к его мнению! Коллектив безмолвствует. На лицах коммунаров - растерянность и ужас. - У меня предложение, - из толпы выступает скромный и педантичный Сэм Джефферсон - последний из оставшихся в живых. - Отложить решение данного вопроса до общего собрания по критике и самокритике. На собрании мы заслушаем данного товарища по вопросу о том, как он выполняет свой личный комплексный план по перековке. А с целью помочь товарищу исправиться предлагаю прикрепить его к передовику - к товарищу Си-Ду, например. Выступает товарищ Си-Ду - бывший громила: - А у меня другое предложение! Как я усматриваю в поведении данного товарища политическую ошибку, предлагаю исключить его из коммуны! По коллективу проносится вздох ужаса: исключение означает последующую казнь. - Ну, что ж... Мне нравится ваша принципиальность, товарищ Си-Ду, - говорит член профкома, косясь на осведомителя. - Товарищ Промокашкин всегда учит нас принципиальности. Предлагаю остановиться на данном предложении! Змеиная улыбка кривит губы осведомителя: - Это правильно. Но товарищ Промокашкин предостерегает нас от поспешных решений! А товарищ Си-Ду явно погорячился. Товарищ Си-Ду меняется в лице. Член профкома в замешательстве. Положение выправляет Чайник. - Разрешите задать вопрос данному товарищу? - Пожалуйста, товарищ... э... не помню вашего имени. Чайник поворачивается к стоящему на коленях Фрамерье: - Я хочу спросить у тебя, товарищ. Есть ли в твоей черной душе хоть что-нибудь святое? Фрамерье жалко трясет плешивой головой. - Нету! Так как же ты собираешься жить и работать в светлом будущем?.. - Не знаю... Пощадите! - Фрамерье размазывает слезы по лицу. - Считаю, данный товарищ правильно поставил вопрос! - нашелся член профкома. Немая сцена. По знаку капо поднимаются и опускаются мотыги. Дежурные выносят труп Фрамерье. После чего производится дезинфекция 10-процентным раствором хлорки. Отбой. Сборщики уходят. Барак снова забывается в мучительном сне. * * * Не тут-то было. Снова свет фонарей, грохот сапог - врываются вооруженные представители заказчика. Автоматная очередь поверх нар! - Встать, свиньи! Смертельно уставшие люди вскакивают, как на пожар, торопливо натягивают лохмотья, оставшиеся после уплаты членских взносов. Колонну выводят на улицу. Надо срочно рыть траншею для телефонного кабеля. - С песней - начали! - командует капо. Мотыги поднимаются и опускаются в ритме "Песни о Родине". "Эх, и почему люди не летают? - сверлит мысль мозг Дебоша. - Взлететь бы сейчас и улететь куда-нибудь далеко-далеко!..". Луч фонаря ударяет по глазам. - Что у тебя с лицом? - рычит охранник в недоумении. - А, ты думаешь, скотина?? - Нет, товарищ! Что ты! Я только замечтался! - О чем же ты мечтал? - О том, как усовершенствовать мотыгу, чтобы работать гораздо производительнее! - нашелся Дебош. - Э-э... - удивляется охранник. - Это правильно. Но думать надо в другое время. На всякий случай, постояв над Дебошем, он решает дать ему в ухо. Что и исполняется. Со звоном в ухе Дебош продолжает атаковать глинистую почву. Но мысли не успокаиваются. Так и лезут в голову. И все мысли-то какие крамольные! О сущности искусства!.. "Сущность искусства... это... это... - проносится в перепуганной голове. - Ну, если человек хочет уйти от привычного - он начинает творить... И в этом сущность искусства... Творец забывает о невзгодах и несовершенстве мира... И сущность искусства, значит...". Пинок конвойного прерывает размышления. Дебош падает лицом в грязь, но тут же вскакивает и копает с удвоенной энергией. "Ведь искусство - оно не от человека... Оно вдохновляется Творцом... Художник, значит - просто средство, орудие... Навроде мотыги...". Дебошу вспомнился недавний вечер, когда ему и еще нескольким коммунарам удалось немного пошептаться после отбоя. Они говорили о музыке, о поэзии, о живописи. Старый коммунар Саймон Прайт плакал и читал стихи Бодлера и Рембо. Он плакал, потому что знал: какая-нибудь гадина обязательно донесет на него в профком и завтра ему придется худо. Но он все равно читал, потому, что искусство было сильнее его. "Он не мог не читать, - думал Дебош. - Если бы он перестал читать, ему стало бы еще хуже...". Хотя - куда уж хуже? Спустя два, а может, три дня Саймона Прайта во время рытья арыка сбросили в яму и закопали живьем. И кто закапывал? Те, кто слушали стихи Бодлера и Рембо, и плакали вместе с Прайтом. И он, Дебош, тоже бросал землю вниз, стараясь не слушать вопли несчастного и не глядеть туда, куда летит земля.
