Йозеф Шкворецкий - Львенок
В «Олимпии» наяривал квинтет аккордеонистов, и певец, весь изрытый оспинами, пел песенки, которые недавно начали просачиваться к нам «оттуда» и входить в моду. Тексты были сплошь интеллектуальные — не про радость жизни и не про созидание, а иногда даже и не про любовь. Было заметно, что певцу, который по совместительству являлся их автором, они дались нелегко. И что «Олимпию» вот-вот закроют.
Я бы во всяком случае этому не удивился. Это был прокуренный подвал, битком набитый бородатыми парнями и хлещущими спиртное девицами. За некоторыми столиками сидели иностранцы.
Верина компания заняла свой заранее заказанный столик и тут же пустилась во все тяжкие. Принесли шампанское. Пили за здоровье Иваны, которой исполнилось двадцать и которая громко рассказывала, что влюблена в певца с лицом в оспинах. Певец даже присел за наш столик и отвлек на себя всеобщее внимание. Я этим воспользовался и прошептал Вере на ухо:
— Я не мог тогда прийти.
— Прекрати! — отрезала она.
— Жамберк был?
— Был.
— Я хотел свести его с Серебряной. Поэтому я купил…
— Я же тебе сказала: перестань.
— А я что? Я ничего. Он в нее влюблен.
— А ты нет?
— Нет.
Вера закусила губу. Помолчала. Подружки по-прежнему роились вокруг певца, все вокруг из-за дыма казалось призрачным.
— Зря ты это, — сказала наконец Вера. — Ведь ты же мне сам признался.
— В чем?
— Что ты ее любишь!
Голос ее звучал спокойно, но спокойствие было только на поверхности. Я вспомнил алебастровую статуэтку и Верины слезы.
— Ни черта я ее не люблю, — усмехнулся я. — Она мне нравится. Такая уж у меня натура. Ты же меня знаешь. А люблю я…
— Да. Я тебя знаю, — перебила меня Вера. — Так ты хотел свести ее с Вашеком?
Я пожал плечами.
— Она мною не интересуется. Я просто хотел услужить другу.
Вера снова прикусила губу.
— Ты грубый. И к тому же обманщик.
И еще раз я пожал плечами.
— Я часто обманываю, так что когда потом говорю правду, ее трудно бывает распознать. И это — правда.
— Ты думал, что Серебряная едет в командировку. Потому и не появился. А Вашеку ты позвонил, как только ушел из моей раздевалки. Думаешь, я не понимаю? Я не такая глупая, как тебе кажется.
Певец встал и вернулся к микрофону. Одна из подружек нагнулась к нам.
— Что тут у вас опять? Сейчас надо не проблемы решать, а пить.
— Мы приглашаем вас на танец, — сказал певец в микрофон. — Станцуйте медленный фокстрот «Глаза, забрызганные медом».
Квинтет аккордеонистов начал играть.
— Пойдем танцевать, — взял я Веру за руку. Она встала, молча дала обнять себя. Мы топтались вместе с небольшой кучкой других посетителей посреди подвала.
Я сказал:
— Все было не так, как ты думаешь.
— Но вышло все именно так, как ты спланировал.
Я не узнавал ее. Голос холодный, равнодушный; барышня Серебряная, что ли, ее заразила?
— А что я спланировал?
Она опять долго не отвечала. Мы практически переминались на одном месте. Было страшно тесно. И как-то неопределенно — из-за темноты. Вера сказала:
— Три билета в кино, а потом один не приходит.
— Ах, ты об этом.
— Я об этом. У меня хорошая память. И я не настолько глупа.
Я вслушивался во взвизги аккордеона. О тонкое платье, становящееся влажным под моей ладонью, терлась Верина кожа. Я произнес чертовски медленно:
— Отлично. Если ты не настолько глупа, значит, мой план изначально был обречен.
И презрительно посмотрел ей в глаза.
Она потупилась. Веки с накрашенными ресницами дрогнули. Я почувствовал, что эта дрожь пробежала по всему ее телу. Зараза оказалась не слишком прилипчивой. Пожалуй, она сейчас расплачется. Мы механически продолжали танцевать. Ну вот, что я говорил!
— Пусти меня! — она резко вырвалась и помчалась прочь, но не к столику, а на улицу. Я быстро пошел за ней. У самого выхода я догнал девушку и схватил за руку.
— Пусти! Как ты можешь быть таким жестоким?! Я тебя ненавижу!
— Успокойся, Верушка! — Я опять почувствовал себя господином и повелителем и крепко взял ее под локоть. Мы свернули в переулок. Там было темнее, нигде ни единого прохожего, и луна над крышами. Вера перестала владеть собой и тряслась как в лихорадке.
— Ты отвратительный, мерзкий садист! Так хладнокровно все спланировать! Знать, что мне будет плохо, — и все же прийти в театр и разыграть передо мной такую гнусную комедию!
— Я хотел как лучше, Верушка!
— Я тебя ненавижу! Ненавижу!
Я усмехнулся.
— Вот и хорошо. Может, быстрее успокоишься.
— А с Вашеком я переспала, так и знай! — выкрикнула она.
У нее это явно вылетело непроизвольно. Как-то уж слишком неожиданно, так что я почти испугался. Из темной подворотни высунулся какой-то алкаш. Только теперь я заметил, что он там мочился.
— Нехорошо, барышня, — пьяно объявил он. — Нехорошо! Барышни должны быть девственницами, а иначе дерьмо они, а не барышни.
Вера инстинктивно прижалась ко мне. Я быстро повел ее прочь. Пьяница за нашей спиной принялся громко блевать.
— М-да, — вздохнул я. — Ничего себе новость. Это в мои планы не входило.
Вера попыталась быть саркастичной:
— А я перевыполнила твой план!
Однако ее силы были уже на исходе. И она разрыдалась.
— Думай, что хочешь. И вообще — что ты можешь понимать?! Ты знаешь, как я выглядела?!
— Как шлюха? — предположил я.
Увернуться я не успел, и она мне врезала. Так, словно у нее была богатая практика. Меня удивила мощь удара. Почти как у Блюменфельдовой. Да нет, дело не в практике, это скорее натренированность балерины.
— Ты знаешь, как ты мета унизил?! — рыдала она. — А я ведь так обрадовалась, когда ты пришел ко мне в раздевалку с этим билетом! Ты обманщик! Гнусный обманщик!
Щека у меня горела. Я гладил ее ладонью. Во рту появился вкус крови.
— Ты чуть не выбила мне зуб. Логичное продолжение. Сначала переспать с моим лучшим другом, а потом дать мне в морду прямо посреди улицы. Кто еще может так себя вести, кроме…
У меня снова посыпались искры из глаз. Та же щека! Точно кнутом стегнула!
Из-за угла выплыл полицейский.
— Успокойся, не то нас засадят за решетку.
Она прыгнула на меня, как кошка, целясь руками в волосы. Я крепко стиснул ее. С соседней улицы завернуло такси. Я махнул ему свободной рукой и, когда машина остановилась, засунул Веру внутрь.
Съежившись в уголке, она горько расплакалась. Я хранил молчание. Таксист включил радио. Я смотрел в окошко, на убегающие дома, и ни о чем не думал. Разве что о том, как удачно все сложилось, даже удачнее, чем я предполагал. Но почему-то это меня не слишком радовало. По радио передавали «Маленькую ночную серенаду».
Вскоре Вера успокоилась и принялась утирать руками слезы. Я протянул ей носовой платок. Она ударила меня по руке, и платок упал на пол. Не сказав ни слова, я наклонился за ним. И мы все в том же молчании продолжили нашу увеселительную прогулку.
Прежде чем я успел расплатиться с таксистом, Вера уже оказалась у своего подъезда. Однако же меня она дождалась. Открыла дверь и повернула ко мне белое лицо.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Она не ответила. Ждала.
— Наверх я не пойду, — сказал я.
Она закусила губу.
— Я тебя и не приглашаю.
Какое-то время я еще постоял, глядя на нее.
— Ну, прощай.
— Прощай…
Я круто развернулся и зашагал по тротуару. Мне опять стало жаль чего-то. Я остановился, оглянулся. Вера по-прежнему маячила у подъезда, смотрела мне вслед. Все так хорошо сложилось, я не должен снова испортить дело, строго одернул я сам себя. Тишина ночной улицы донесла до меня рыдание. Я не обернулся. Только спустя какое-то время. Вера уже исчезла, в замке скрипнул ключ. Я вспомнил ванну, вспомнил Верины слова, вспомнил страх, недавно пережитый тут мною. Но нынче я был спокоен, вот только грустил немного. Нынче Верушка ступила на новый путь. И пощечины — тому доказательство. Тубист, искусанный шимпанзе, был неприятной ошибкой молодости. Я был так называемой «большой любовью», а Вашек — это ступенька к нормальности. Да, вот как обстоят дела.
Так уж оно заведено на белом свете. Я помотал головой и быстро направился к Нусельской лестнице. Все ближе был зеленый подъезд, другие знакомые двери. Но сегодня в них не стояла еще одна знакомая фигура, второй персонаж нусельского фарса. И я, словно подгоняемый уколами совести, ускорил шаги, проходя мимо этой двери.
Да-да, это именно фарс, а фарс — первая ступенька к нормальности. Вера в безопасности. Теперь она станет подниматься по этим ступенькам, пока не дойдет до какого-нибудь замужества. Наверняка весьма выгодного. Красивая, успешная, наученная жизнью молодая солистка, хотя пока еще и сдерживаемая рамками труппы. И значит, нет никакой трагедии.
