Анатоль Франс - Остров пингвинов
— Конечно, конечно, — отвечал отец Корнемюз, кивая головой. — Но должен признаться, что, занятый дистилляцией сока пользительных трав, я как-то перестал следить за общественной жизнью. Знаю только, что нынче много толкуют о каком-то Пиро. Одни утверждают, что он виновен, другие говорят, что нет, — и мне не совсем ясно, что побудило тех и других ввязываться в дело, которое их совершенно не касается.
Благочестивый Агарик прервал его:
— Но вы-то не сомневаетесь в преступлении Пиро?
— Я не могу в нем сомневаться, дорогой мой Агарик, — ответил конильский монах. — Это означало бы противиться законам моей родины, каковые нужно уважать, если только они не вступают в противоречие с законами божескими. Пиро виновен, раз он осужден. А прибавлять к этому что-либо в доказательство или в опровержение его виновности значило бы подменять своим авторитетом авторитет судей, чего я решительно остерегусь. Да это все равно бесполезно, раз Пиро уже осужден. Если даже он осужден, не будучи виновен, то он виновен, будучи осужден; ничто от этого не меняется. Я верю в его виновность, как должен верить в нее каждый добрый гражданин; и буду верить до тех пор, пока установленное правосудие велит мне верить, ибо не частному лицу, но судье принадлежит право объявлять осужденного невиновным. Человеческое правосудие должно быть почитаемо даже в своих заблуждениях, неизбежно вытекающих из его несовершенной и ограниченной природы. Такие заблуждения всегда исправимы: если их не исправят судьи на земле, то исправит господь в небесах. Впрочем, я вполне доверяю генералу Гретоку; хоть судя по внешности, этого и не скажешь, он, думается мне, умнее тех, кто на него нападает.
— Бесценный мой Корнемюз, — воскликнул благочестивый Агарик, — дело Пиро, дойдя до той стадии, когда мы, с помощью господа и необходимых денежных средств, умело подчиним его своему руководству, даст весьма благотворные плоды. Оно разоблачит пороки антихристианской республики, внушив пингвинам желание восстановить престол Драконидов и прерогативы церкви. Но для этого нужно, чтобы народ видел священнослужителей в первом ряду своих защитников. Выступим против врагов армии, против тех, кто возносит хулу на героев, и все за нами последуют.
— Все — это уж слишком много, — пробормотал конильский монах, покачивая головой. — Да, я вижу, пингвины готовы перессориться. Но если мы вмешаемся в их ссору, они помирятся за наш счет, предоставляя нам оплатить военные издержки. Нет, дорогой мой Агарик, послушайтесь меня, не вовлекайте церковь в эту авантюру.
— Вы уже знаете, как я энергичен, — теперь узнаете, как я осторожен. Я ни у кого не вызову никаких подозрений. Всеценный Корнемюз, только от вас, ни от кого другого, я хочу , получить средства, необходимые для нашего участия в кампании.
Долго отказывался Корнемюз взять на себя расходы по предприятию, которое считал чреватым опасностями. Агарик то впадал в лирический пафос, то разражался гневом. Наконец, понуждаемый мольбами и угрозами, Корнемюз понурив голову поплелся в свою строгую келью, где все свидетельствовало о евангельской бедности. В стене, выбеленной известкой, под веточкой освященного букса был вделан несгораемый шкаф. Монах со вздохом открыл его, вынул пачку ценных бумаг и неохотно, скрепя сердце протянул ее благочестивому Агарику.
— Не сомневайтесь, дорогой мой Корнемюз, — сказал тот, опуская полученную сумму в карман своей стеганой телогрейки, — сам господь бог послал нам дело Пиро, ради славы и возвышения пингвинской церкви.
— Хорошо, если бы так… — со вздохом промолвил конильский монах.
И, оставшись один в лаборатории, он с неизъяснимой печалью окинул взглядом свои печи и реторты.
Глава VI
Семьсот родичей Пиро
Семьсот родичей Пиро внушали публике все больше ненависти. Ежедневно на улицах Альки двое-трое из них подвергались нападению; одного публично выпороли; другого бросили в реку; третьего вымазали дегтем, обваляли в перьях и в таком виде провели по бульварам под веселый гогот толпы; четвертому драгунский капитан отрубил нос. Они уже не осмеливались показываться ни в клубе, ни на теннисной площадке, ни на скачках; на биржу они пробирались тайком. При этих обстоятельствах князь де Босено счел необходимым обуздать их дерзкий нрав и осадить наглецов. Поставив перед собой такую цель, он совместно с графом Клена, с г-ном де ла Трюмелем, с виконтом Оливом и с г-ном Бигуром основал большое общество антипиротистов, к которому граждане присоединялись сотнями тысяч, а солдаты — целыми ротами, полками, бригадами, дивизиями, армейскими корпусами; присоединялись целые города, округа, провинции.
В эту приблизительно пору военный министр, заглянув как-то раз к своему начальнику Генерального штаба, с удивлением обнаружил, что стены обширной комнаты, где работал генерал Пантер, еще недавно совершенно голые, заставлены до самого потолка тремя-четырьмя рядами глубоких полок с отделениями, занятыми множеством каких-то бумаг в папках разной величины и разного цвета, — внезапно возникшим чудовищным архивом, который за несколько дней вырос до размеров многовекового хранилища хартий.
— Что это такое? — спросил изумленный министр.
— Доказательства против Пиро, — с патриотическим удовлетворением ответил генерал Пантер. — У нас их не было, когда мы его судили; теперь мы исправляем это упущение.
Дверь была отворена. Греток увидел на площадке лестницы длинную вереницу носильщиков, сбрасывающих со своих крюков на пол залы тяжелые кипы бумаг. Он заметил также, глядя через их головы, что подъемник еле ползет вверх, кряхтя под тяжестью документов.
— А это что такое? — спросил министр.
— А это новые доказательства против Пиро, только что полученные, — объяснил Пантер. — Я запрашивал их по всем кантонам Пингвиний, по всем генеральным штабам и дворам европейских государей; я затребовал их из всех городов Америки и Австралии, из всех африканских факторий, я жду тюков из Бремена и грузового парохода из Мельбурна.
И Пантер, чувствуя себя героем, обратил на министра спокойный, сияющий взгляд. Но Греток, вставив в глаз монокль, разглядывал ужасающее нагромождение документов скорее с беспокойством, чем с удовлетворением.
— Все это отлично, — сказал он, — все это отлично! Но боюсь, как бы дело Пиро не утратило своей прекрасной простоты. Оно было ничем не затуманено. Оно обладало драгоценной прозрачностью горного хрусталя. В нем не найти было, даже с помощью лупы, ни излома, ни трещинки, ни пятнышка — ни малейшего недостатка. Выйдя из моих рук, оно было ясно, как свет, оно само излучало свет. Я даю вам жемчужину, а вы хотите наворотить на нее целую гору. Скажу откровенно, я опасаюсь, как бы, желая сделать лучше, вы не испортили все. Доказательства! Конечно, хорошо иметь доказательства, но, быть может, еще лучше вовсе их не иметь. Я уже говорил вам, Пантер: возможно только одно-единственное неопровержимое доказательство — признание виновного (или невиновного, это все равно!). В том виде, как я построил дело Пиро, оно не допускало критики, в нем не было ни одного слабого места. Оно могло выдержать любые нападки; оно было неуязвимо, потому что скрыто от глаз. А теперь оно дает огромный материал для споров. Советую вам, Пантер, пользоваться своими документами поосторожней. Был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы сообщали поменьше сведений корреспондентам. Вы хорошо говорите, но говорите слишком много. Скажите, Пантер, среди этих документов есть и поддельные?
Пантер улыбнулся.
— Есть обработанные.
— Ну да, я это и имел в виду. Так, значит, есть обработанные, — тем лучше! Они-то и хороши. В качестве доказательств поддельные бумаги вообще ценней подлинных прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела — так сказать, на заказ и по мерке; словом, потому, что они ясны и точны; кроме того, они предпочтительней еще и из-за своей способности переносить мысли в мир идеальный, отрывая их от нашего реального мира, где, увы, ко всему примешивается столько ненужного… Все же я предпочел бы, Пантер, совсем не иметь доказательств.
Первым выступлением союза антипиротистов была просьба к правительству предать всех семьсот родичей Пиро и их сообщников чрезвычайному суду по обвинению в государственной измене. Князь де Босено, уполномоченный говорить от имени союза, выступил перед советом министров, экстренно созванным для этих переговоров, и выразил пожелание, чтобы бдительность и твердость правительства были подняты на требуемую обстоятельствами высоту. Он пожал руку каждому министру, а проходя мимо Гретока, шепнул ему в ухо:
— Смотри не виляй, мерзавец, а то опубликую материалы Малури.
Несколько дней спустя единодушным голосованием обеих палат по внесенному правительством одобрительному законопроекту, деятельность союза антипиротистов была признана общественно полезной.
