Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки)
Я следил, как он погружался в воду, и видел, как он, грустный и мокрый, карабкался на берег. Он представлял собой такую забавную фигуру, что я не мог удержаться от смеха. Я еще немного похихикал про себя, а потом мне пришло в голову, что если хорошенько подумать, то смеяться, в общем, не над чем. Я сидел в лодке один, без шеста, и беспомощно плыл по течению, — быть может, прямехонько на плотину.
Тут я страшно рассердился на своего спутника за то, что ему вздумалось шагнуть через борт и покинуть меня на произвол судьбы. Хоть бы шест мне оставил!
С четверть мили меня несло течением, а потом я увидел рыбачий баркас, стоявший на якоре посередине реки, и в нем двух пожилых рыбаков. Они заметили, что я плыву прямо на них, и крикнули, чтобы я свернул в сторону.
«Не могу!» — заорал я в ответ.
«Да ведь вы и не пытаетесь», — возразили они.
Когда расстояние между нами уменьшилось, я им все объяснил, и они поймали мою лодку, и одолжили мне шест. До плотины оставалось всего с полсотни ярдов. Эта встреча была очень кстати.
Первое свое плавание на плоскодонке я решил предпринять в компании с тремя приятелями: предполагалось, что они научат меня обращаться с шестом. Мы не могли отправиться все вместе, поэтому я сказал, что пойду на пристань первым, найму лодку, немного покручусь у берега и попрактикуюсь до их прихода.
Плоскодонки я в тот день не достал, потому что все они уже были разобраны; мне оставалось только сидеть на берегу, любоваться рекой и ждать своих друзей.
Просидев так некоторое время, я обратил внимание на человека, катавшегося на плоскодонке; я с некоторым удивлением заметил, что на нем точно такие же куртка и шапочка, как на мне. Он явно был новичком и вел себя прелюбопытнейшим образом. Не было никакой возможности угадать, что случится с лодкой после того, как он в следующий раз воткнет шест; по-видимому, он и сам этого не знал. Он толкал лодку то по точению, то против течения, а порой она у него вдруг начинала вертеться на месте вокруг шеста. И всякий раз он казался крайне удивленным и раздосадованным результатом своих трудов.
Вскоре он стал центром всеобщего внимания, и собравшиеся зрители начали биться об заклад, высказывая разнообразные предположения о том, что случится с плоскодонкой при следующем толчке.
Тем временем на противоположном берегу появились мои друзья; они остановились и тоже начали наблюдать за этим человеком. Он стоял к ним спиной, и они видели только его куртку и шапочку.
Конечно, они сейчас же вообразили, что герой этого спектакля — я, их возлюбленный приятель, и восторгу их не было пределов. Они начали безжалостно издеваться над беднягой.
Я сперва не понял их ошибки и подумал: «Как это некрасиво с их стороны вести себя подобным образом, да еще по отношению к постороннему человеку». Я уже собирался окликнуть их и урезонить, но вдруг сообразил, в чем дело, и спрятался за дерево.
Ах, как они веселились, как дразнили бедного юношу! Добрых пять минут они пялили на него глаза, глумились над ним, поносили его, вышучивали и издевались. Они осыпали его допотопными остротами; они придумали даже несколько новых, специально для него. Они выложили ему весь запас забористых словечек, принятых в нашем кружке, а ему, вероятно, совершенно непонятных. И тогда, не выдержав этих грубых насмешек, он обернулся, и они увидели его лицо!
Я был счастлив, когда убедился, что у них еще сохранились остатки совести и что они поняли, какого сваляли дурака. Они стали объяснять бедняге, что приняли его за одного своего знакомого. Они выражали надежду, что он не считает их способными наносить такие оскорбления кому бы то ни было, кроме ближайших друзей.
Конечно, раз они приняли его за своего друга, их можно извинить. Как-то Гаррис рассказал мне о происшествии, которое случилось с ним в Булони, во время купанья. Он плавал неподалеку от пляжа, и вдруг кто-то схватил его сзади за загривок и окунул в воду. Гаррис отчаянно отбивался, но, видимо, он имел дело с настоящим Геркулесом, так как все его попытки вырваться были напрасны. Он уже перестал брыкаться и попытался было настроить свои мысли на душеспасительный лад, но тут злодей отпустил его.
Гаррис встал на ноги и оглянулся, в поисках своего предполагаемого убийцы. Негодяй стоял рядом и от души смеялся, но, увидев лицо Гарриса, возникшее из водной пучины, он отпрянул и ужасно сконфузился.
«Ради бога, простите меня, — растерянно пробормотал он. — Я принял вас за своего друга».
Гаррис считал, что ему чертовски повезло: если бы его приняли за родственника — он был бы уже утопленником.
Для плавания под парусом тоже требуются немалые знания и опыт. Впрочем, когда я был мальчишкой, я придерживался другой точки зрения: я считал, что сноровка придет сама собой — вроде как при игре в пятнашки или в мяч. У меня был товарищ, который разделял этот взгляд, и вот однажды, в ветреный день, нам захотелось попробовать свои силы в парусном спорте. Мы гостили тогда в Ярмуте и решили предпринять плавание по Яру. Вблизи моста мы разыскали лодочника и наняли парусную лодку.
«Ветерок-то свежий, — напутствовал нас лодочник, — возьмите лучше риф, а когда будете делать поворот, держите покруче к ветру».
Мы обещали выполнить все в точности и на прощанье бодро пожелали ему «счастливо оставаться», недоумевая про себя, что это значит, «держать покруче к ветру», и где нам раздобыть этот самый «риф», и что с ним делать, когда мы его добудем.
Пока город не скрылся из виду, мы шли на веслах, и только выбравшись на простор, где ветер превратился в настоящий ураган, мы почувствовали, что настало время действовать.
Гектор — кажется, его звали Гектором — продолжал грести, а я начал раскатывать парус. Хотя задача оказалась не из легких, я в конце концов с ней справился, но тут же снова стал в тупик перед вопросом, где у паруса низ и где верх.
Руководствуясь одним лишь природным инстинктом, мы, как и следовало ожидать, приняли верх за низ и закрепили парус вверх ногами. Но и после этого прошло немало времени, прежде чем нам удалось с грехом пополам поднять его на мачту. Парус, видимо, решил, что мы играем в похороны, причем я изображаю покойника, а сам он исполняет роль погребального савана.
Потом, убедившись в ошибочности этой версии, он треснул меня реей по голове и отказался принимать дальнейшее участие в представлении.
«Намочи его, — сказал Гектор. — Сунь в воду и намочи».
Он объяснил мне, что моряки всегда мочат паруса, прежде чем их поставить. Я так и поступил, но только ухудшил положение. Когда сухой парус липнет к вашим ногам и обвивается вокруг головы, это неприятно. Но когда то же самое проделывает парус совершенно мокрый, — это просто непереносимо.
В конце концов соединенными усилиями мы его одолели. Мы подняли его не вполне вверх ногами — он свешивался несколько набок — и привязали к мачте куском какой-то снасти, которую пришлось для этого разрезать.
Сообщаю, как факт, что лодка при этом не перевернулась. Почему она не перевернулась, я не знаю и объяснить не в состоянии. Впоследствии я много раз всесторонне обдумывал этот вопрос, но не пришел к сколько-нибудь удовлетворительному объяснению подобного феномена.
Быть может, в этом сказалась злая воля, свойственная всем вещам и явлениям нашего мира. Быть может, на основании поверхностных наблюдений за нашими действиями лодка вообразила, что мы просто собираемся покончить с собой, и вознамерилась расстроить каши планы. Вот единственное объяснение, которое приходит мне в голову.
Судорожно цепляясь за планшир, мы кое-как удержались в лодке. Это был поистине героический подвиг. Потом Гектор сказал, что пираты и другие мореплаватели во время сильных шквалов привязывают к чему-нибудь руль и держат к ветру при помощи одного лишь паруса; он считал, что и нам следовало бы попытаться сделать что-либо в этом роде. Но я настаивал на том, чтобы пустить лодку по ветру.
Поскольку мой план было легче осуществить, мы на нем остановились и, не расставаясь с планширом, повернули лодку под ветер.
Она тут же помчалась вперед с такой скоростью, с какой я больше никогда под парусом не плавал и впредь не собираюсь. Пробежав с милю, она вдруг повернула и накренилась так, что парус наполовину погрузился в воду. Затем она каким-то чудом выпрямилась и со всего размаху врезалась в длинную отмель, покрытую вязким илом.
Эта илистая отмель спасла нас. Лодка проложила себе путь в самую ее середину и там застряла. Убедившись, что нас уже не швыряет во все стороны, как поросят в мешке, и что мы снова обрели способность передвигаться по собственной воле, мы бросились к мачте и спустили парус.
Мы были сыты по горло парусным спортом. Зачем хватать через край? Мы боялись, что пресытимся. Мы совершили плавание под парусом — превосходное, захватывающее, увлекательное плавание — и пришли к выводу, что теперь для разнообразия следует идти на веслах.
