Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
Но ту сторону, где слушают и соглашаются, Ромашкин.
— Так вот, товарищ Ромашкин, мне поручено заняться вопросом сатиры. Курировать, иначе говоря. Понимаете, такие дни настают праздничные, а тут по всему городу — карикатуры на имеющиеся безобразии. Уточню: кое— где имеющиеся, в отдельных случаях. И это вместо того, чтобы демонстрировать достигнутые достижения…
Чаевых говорил спокойным, ровным голосом, не повышая его и не понижая. Ромашкин, чуть улыбаясь, смотрел на него. Лицо Чаевых ничего не выражало, глаз, как всегда, видно не было. На их месте располагались две узенькие щёлки, словно прорезанные безопасной бритвой.
— А что, разве по праздникам сатира неуместна? — удивлённо спросил Костя. — Что же тогда получается? Первый праздник — Новый год. Мы подводим итоги года минувшего, демонстрируя достигнутые достижения — и смеяться нельзя. Потом другие праздники: День Советской Армии, Восьмое марта, Парижская коммуна, Первое мая, День печати, радио, Победы, защиты детей, праздники милиции, пограничника, танкиста, авиации, физкультурника, строителя, металлурга, железнодорожника, шахтёра, артиллериста, Седьмое ноября, День Конституции. Если сюда прибавить ещё татьянин день, николин, петров, ильин, спас, троицу, покров, Веру, Надежду, Любовь,
Бориса и Глеба, то для сатиры места вообще не останется…
— Ну, насчёт Веры и Надежды — это религиозное… Мы же атеисты…
— Уже легче! — обрадовался Костя. — Вы знаете, я всегда за то, чтобы показывать достижения. Но и без юмора, без сатиры не обойтись. Все здоровые люди смеются, не смеются только нездоровые или те, кто боится смеха…
Чаевых предупреждающе постучал карандашом по столу.
— Так вот: листочки ваши с карикатурками всё равно надо будет снять, иначе не то представление у гостей получится. В чёрном свете увидят… А очернение — знаете что такое?
Итак, Чаевых поручено «заняться вопросом сатиры», «курировать юмор».
Ох, сколько до него кураторов было! С Чаевых их роднит то, что у них на столе тоже лежала тетрадочка и против сатиры они всегда имели тот же неотразимый аргумент: «очернение». Стоило написать сатирику рассказ о нехорошем трубочисте, как они гневались: «Очернил всех советских трубочистов!» И на рассказ о халтурщике сапожнике они набрасывались: «Загуталинил славных тружеников обувной промышленности». И мимо выступления о нечестном милиционере не проходили: «Освистал всю милицию».
Либеральнее они относились к юмору. Но смеха как такового не любили. Они были за улыбку, причём не за какую-нибудь такую беспочвенную улыбку, а за «улыбку с нагрузкой».
Чаевых же и улыбаться не умеет. Впрочем, если бы и умел — ему сейчас не до этого.
… Заместитель директора звонил по телефону:
— Отдел снабжения? Иванцова! Иванцов, на Магнитогорский поехали отливать скульптуру? Что? Ждёте одно— трубненской руды? Да вы дети. Не наивничайте. Неважно, из какой руды: важен символ!
— Механика мне! Синицын? Сними экскаватор с карьера и пошли к берёзовой роще — пруд копать.
— Пекарня? Передайте Михаеву, чтобы завтра к утру испекли экспериментальный образец хлеба-соли. Что? Арестовали Михаева? Проворовался, говорите? Ай-яй-яй!
Ромашкин покидать кабинет заместителя директора не торопился.
— Ну, что? — спросил Чаевых. — Разве вам но ясно? Карикатурки надо снять! А вместо них поносим плакатики. Знаете, такие: мужчины, женщины, дети, старики и все с поднятыми руками: «Давай!», «Даёшь!», «Дадим!»
— Эго хорошо, согласился Ромашкин. Давая! Валяй! Карикатуры-снимайте. Посылайте люден я снимайте, раз такое указание. Мы этого делать по будем.
— Добро, — сказал Чаевых. Пошлю, снимут. Только вы ничего нового не вешайте. Есть у вас новое?
— Разумеется. Рисунки Орликова, стихи Сапрыкина.
— Так вы принесите эту карикатурку мне, пусть у меня пока полежит… Кстати, про что она?
— Всё про то же, товарищ Чаевых. Про общежития. Пятьдесят человек умываются из-под одного крана. А всем на работу в одно время. Собирались поставить ещё несколько раковин, но так ничего и не сделали. Это правильное отношение к народу?
— Гм-гм… Как сказал товарищ Росомахин, вышли мы все из народа…
— Совершенно справедливо, — подтвердил Ромашкин. — У нас не из народа вышли только двое: граф Алексей Толстой и граф Игнатьев. Первый — писатель, второй — военный. Но выйти из народа — это ещё не всё. Надо в народ вернуться.
— Что-о-о? — переспросил Чаевых. Рука ого схватилась за тетрадочку. Видимо, он хотел что-то записать. — Вы, знаете, тако-ое говорите…
Ромашкин беспечно ответил:
— Что слышал, то и говорю. Пойдёшь в карьер или на стройку — всего наслушаешься…
Чаевых насторожился:
— И про меня что-нибудь говорят?
— Говорят.
— А конкретно — что?
— Говорят, например, что ваша линия расходится с линией партии…
— Как расходится? Кто сказал?
— Все говорят, многие.
— А вы можете объяснить, почему говорят? — с тревогой в голосе спросил Чаевых.
— Может быть, и смогу. Я подробно но выспрашивал, но догадываюсь. Линия партии: «Всё для человека!»
Партия и о жилищном строительство заботится, и о яслях, и о школах, и о детских садах. И средства на всё это даются. А у нас на руднике денег на строительство домов освоили мало. Построили общежитие, а открыли в нём Дом техники. А сколько людям воевать пришлось, чтобы воду в новые ясли дали? Воду дали, а ясли но открывают — хотят к приезду комиссии приурочить. А папаши и мамаши раздражаются. И со столовыми беда. Был бы один случай — туда-сюда. По их много. Вот и выходит вроде — линия. А кто ад весь быт отвечает, кто, как вы говорите, курирует этот вопрос? Чаевых. Стало быть, его линия расходится. Может быть, я не так объяснил, но я могу только догадываться, — скромно закончил Ромашкин.
Тетрадочка в кожаных корочках выпала из рук Чаевых. Лысина его покрылась испариной. И вдруг Ромашкин увидел тлаза Чаевых, он не видел их никогда: щёлочки раздвинулись — и из них выглянули два мутных дрожащих шарика.
16. «Бригантина» поднимает паруса
Пантелей стреляет в Орликова
«Похитители музейных экспонатов»
28 августа. Итак, — пш-ш-ш-бах! — однотрубненский «Фитиль» в работе. Автор сценария — Вилли Сапрыкин, операторы Ромашкин и самодеятельный карикатурист в отставке Орликов, постановщик — Росомахин, ассистент постановщика Сусанна Сударченко, текст читает Боярский, музыка — народная. Фильм — служебного назначения.
У нас «кармане уже несколько кадров: «Актиния идёт добровольно сдаваться местным властям», «Бригантина» поднимает паруса» (переименование пивной в «Бригантину». Всё, что в ней сделали нового, — это повесили матерчатые «паруса», которые надуваются от ветра. Буфетчица доверительно сказала, что к прибытию комиссии завезут раков).
Отсняли также заброшенную узкоколейную дорогу на болоте.
29 августа. Отныне я инвалид «Фитиля». Произошло то, что сценарием совсем не предусмотрено.
Работал во вторую смену, с утра был свободен. Пошёл снимать дорогу «Васька, жми до отвала!», а потом автомобильное кладбище.
Сторожа Пантелея поначалу не было видно, но вдруг он вырос словно из земли.
«Стой, — говорит, — зачем пришёл? Аккумуляторы спереть решил? Или рессоры?»
Я: «Водил, мол, раньше самосвал минского завода. Пришёл посмотреть, как он, мой сердешный, выглядит».
А Пантелей: «Хватит дурака валять. Если что взять хочешь, так не охмуряй старика, Честно скажи. И отблагодари, если разрешу. А то иди отседова».
Я: «А как отблагодарить? Спасибо сказать?»
Пантелей пощёлкал пальцами но своему кадыку и разъяснил: «Чекушку поставить можешь, ежели не жадный? А ежели добрый, то и больше. Тут один на днях приходил… какой-то аксельратор или генератор нужен ему был. Так знаешь, что поставил? На свет посмотришь — как чай, а выпьешь — вроде водка. И на бутылке — три звезды, как у старшего лейтенанта…»
«Чая» у меня с собой не было, и за колючую проволоку к машинам я не полез. Просто пошёл вдоль изгороди, и всё. А Пантелей увидел у меня киноаппарат да как заорёт: «Ты, наверно, шпион заграничный! Стой! Стрелять буду!» И шарахнул по мне солью из своего ружья. Ох, и жжёт!
Хорошо, что собака пантелеевская была привязана.
Утёк я вовремя. Услышав выстрелы и свистки, вскоре приехал на мотоцикле старший лейтенант милиции.
5 сентября. Костя взял в своём отделе отпуск на два дня. Написал: «По семейным обстоятельствам: вернулась жена, которую долго не видел».
Это правда, Люся вернулась, экзамены сдала, н в нашем доме был маленький праздник.
Утром мы с Костей поехали встретить её на станции. Накануне Ромашкин обошёл весь Однотрубный в поисках цветов. С трудом, но раздобыл. Так что к поезду мы явились с букетом.
