Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 2. Семидесятые
Поддерживающая в несчастье. В запретах.
Уходим. Улетаем.
«Южнее, западнее». Уходим.
И балет.
Балет танцует от стен, от домов, от белого неба, от ансамбля и площадей.
От капителей и портиков.
Тающий балет.
Машины, приближающиеся по мокрому.
И проезжающие. В другие места.
От запретов. От несчастий. От обложного неба.
От черешни в зубах у приезжих.
От влипающего в душу неба.
От влипающего в душу моря.
От влипающих в душу асфальтовых улиц и площадей.
От того, что лежит под ногами, и ноги в слезах.
У всех.
Мое несчастье. Мои запреты. Мой слух.
Мои бьющие отсветом мокрые камни.
Уехал – приехал.
Понял – не понял.
Не лезет в маленькую душу целый город.
Не лезет!
Слезы мои. Несчастья. Запреты.
Глухие, как дальний поезд.
Целуй меня. Несчастье мое.
Целуй меня за то, что не могу покинуть тебя.
И чахну в твоих объятиях.
От кашля. От водки.
От туберкулезной любви. От выпученных глаз...
Целуй меня...
Я дохну...
Целуй... Это долго.
Приветствие театру
Театр начинается с вешалки, вешалка – с крючка, крючок – с промышленности, то есть театр начинается с поисков руды.
Поскольку речь идет об искусстве, то разрешите дать слово и взять его нам, представителям бывшей театральной общественности, находящимся ныне на трудовом отдыхе благодаря хорошему климату и теплой зиме, – здравствуйте!
Пенсию надо проводить на юге. Это наше твердое убеждение, переходящее в здоровый румянец.
Мы, бывшие куплетисты-чечеточники, бывшие шутники-затейники с намеком, ныне распространители билетов среди населения на то большое искусство, которое нам иногда завозят из центральных областей, приветствуем деятелей культуры, театра и особенно эстрады, чей юмор и слезы орошают нас непрерывно, дай бог вам здоровья и хорошей аппаратуры.
Мы, полуживые свидетели Ядова и Япончика, молодого Утесова и пожилой Изы Кремер, того цветущего времени, когда сила искусства была такова, что за куплет вы могли получить пулю в лоб, потому что все были вооружены, не дай бог. Теперь, слава богу, даже самый зубастый сатирик в полной безопасности. Зритель правильно понимает его и свою задачу и настраивается на веселый лад.
Вы же не видели, чтобы кто-нибудь уволился сразу после концерта? Значит, юмор воспринимается хорошо. Смеются все. Смеется и тот, в кого вы пустили свой жуткий заряд. Когда у людей стальные нервы, когда он уже себе выбил жилье, прогрессивку и шифер на дачу, вы его хотите сокрушить своим куплетом?
Да, так мы насчет куплетов... Нет, подождите, насчет чего же мы?.. Боюсь, что мы насчет билетов... Да... Так с билетами такая же история... Они хотят на Рихтера, на которого хотят все, и они не хотят на тот хор, который дал такой осадок уникальному зданию нашей филармонии, где когда-то была биржа, а теперь они с таким же успехом там поют и требуют в гостинице десять люксов, хотя получили три братские могилы по пятнадцать коек.
Но тот хор должен же кто-то слушать, если он уже поет? У них же не хватает родственников во всех городах. Так мы нагружаем. И это правильно. Что значит, ты не хочешь идти на концерт? Что же, будет пустой зал, а ты будешь валять дурака в садике с девочкой? Сиди в тепле, смотри, как люди поют.
У нас тоже есть такой театр – с большими спектаклями, с потрясающими актерами, с огромными режиссерами, но без публики. И они работают. И не надо им мешать.
Мы, куплетисты-чечеточники, поняли, что при современном развитии искусства настоящий театр в зрителях не нуждается. Главное – решить внутренние проблемы, а их еще есть у них. И очень правильно, что каждый коллектив на гастроли привозит нам те вещи, которые у нас идут. Три «Дяди Вани», четыре «Гибели эскадры» для города с небольшим населением – это очень интересно.
Летом, в жару, в закрытом помещении – это хорошо, хотя у нас есть один умник, который считает, что если он уже посмотрел пьесу, то хватит, ему неинтересно посмотреть, как на эту пьесу посмотрит новый режиссер. Ничего, мы будем с ним бороться, хотя он живуч.
А теперь, слава богу, все поют. Из-за поэтов-песенников в трамваях не протолкнуться. И правильно. Размножается то, что приспособилось. Зачем думать, говорить, страдать, когда лучше петь, а еще лучше об этом танцевать. Зачем острить, напрягаться, раскусывать намеки – это уже будет не отдых, это уже будет не воскресенье. А в песне слов почти не разобрать. Ля-ля-ля. Мурлычем и мы, бывшие куплетисты-затейники, чьи головы до сих пор полны острот, намеков, цирковых реприз, куплетов с чечеткой, Шульженкой, Плевицкой, Козиным, Виноградовым – всем тем, что сейчас зовется «ретро», а раньше называлось «наша жизнь».
Наше ретро вам уже не понять. Это совсем сзади. Но мы вспоминаем – здесь, за домино, на теплом тротуаре, под сильной лампой, этим чудным летом.
Потому что театр начинается с крючка, крючок – с промышленности, так что не осталось людей, которые бы не разбирались в этих проблемах.
Вот и мы захотели поделиться своими мыслями. Если нам кто-то возразит – мы с ним согласимся. Если с нами кто-то согласится – мы с ним поспорим. Мы делимся мыслями. Если что-то не так – берите наши мысли и делите их сами.
XX век
Вторая половина XX века.
Туберкулез отступил.
Сифилис стал шире, но мельче.
Воспаление легких протекает незаметно.
Дружба видоизменилась настолько, что допускает предательство, не нуждается во встречах, переписке, горячих разговорах и даже допускает наличие одного дружащего, откуда плавно переходит в общение.
Общением называются стертые формы грозной дружбы конца XIX и начала XX столетия.
Любовь также потеряла угрожающую силу середины XVIII – конца XIX столетия. Смертельные случаи крайне редки. Небольшие дозы парткома, домкома и товарищеского суда дают самые благоприятные результаты.
Любовь в урбанизированном, цивилизованном обществе принимает причудливые формы – от равнодушия до отвращения по вертикали и от секса до полной фригидности по горизонтали. Крестообразная форма любви характерна для городов с населением более одного миллиона. Мы уже не говорим о том, что правда второй половины XX века допускает некоторую ложь и называется подлинной.
Мужество же, наоборот, протекает скрытно и проявляется в экстремальных условиях – трансляции по телевидению.
Понятие честности толкуется значительно шире – от некоторого надувательства и умолчания до полного освещения крупного вопроса, но только с одной стороны.
Значительно легче переносится принципиальность. Она допускает отстаивание двух позиций одновременно, поэтому споры стали более интересными ввиду перемены спорящими своих взглядов во время спора, что делает его трудным для наблюдения, но более коротким и насыщенным.
Размашистое чувство, включающее в себя безжалостность, беспощадность и жестокость, называется добротой.
Форму замкнутого круга приняло глубокое доверие в сочетании с полным контролем. Человека, говорящего «да», подвергают тщательному изучению и рентгеноскопии: не скрывается ли за этим «нет».
Точный ответ дает только анализ мочи, который от него получить трудно.
Так же, как и резолюция «выполнить» может включать в себя самый широкий смысл – от «не смейте выполнять» до «решайте сами».
Под микроскопом хорошо видны взаимовыручка и поддержка, хотя и в очень ослабленном виде.
Тем не менее приятно отметить, что с ростом городов чувства и понятия потеряли столь отталкивающую в прошлом четкость, легко и непринужденно перетекают из одного в другое. Как разные цвета спектра, образующие наш теперешний белый свет.
А я вам так скажу
А я вам так скажу: власть хорошая – народ плохой. Заместители председателя хороши как никогда. Клиентура жуткая... Посмотри, кто толкается, кто лезет и лезет, лезет и лезет – те, у которых что-то где-то течет, что-то не в порядке. Порядочный человек не пойдет убиваться. У председателя тоже толкутся жуткие люди, то есть те, что вшестером в одной комнате или у которых, знаешь, сын с женой и ее родителями на одной койке и ребенок тут же, – в общем, страшный народ.
А по поликлиникам, по аптекам просто нездоровые, у которых с кровью или с этой жидкостью, которая в человеке есть, но которую даже упоминать не хочется. За сердце хватаются, глаза выпучивают, воды просят. Видал...
Нормальный, здоровый, красивый человек сидит за столом и толково объясняет, что нету этого, что тебе нужно. Того, что тебе не нужно, как раз сейчас есть, и много очень того, что не нужно всем до зарезу, ну совершенно, до обалдения не нужно, то есть при всей фантазии ты его не употребишь ни дома, ни в сарае.
Допустим, гидрант пожарный красный или противовес театральных декораций – бери, сколько увезешь. Так наглые люди не берут, в общем, как правило, а все, как правило, лезут за прокладкой на кран – это резинка с дырой, что не можем никак наладить. Ну не можем, и все. И точка. И нечего из космоса на прокладку намекать – не можем, и все. Это психологически. Технологически можем, а психологически – никогда. Убедись и утихни. Так нет – как один: дай именно эту резинку, специально чтоб вывести из себя. До чего капризничают – ну как правило.
