Люда и Игорь Тимуриды - Как воспитать ниндзю
- Отныне ты будешь все время с мамой и Мари! – жестко сказал отец. – Хватит этой глупости, ты моя дочь, я сделал ошибку! Никаких служанок, и Мари должна присматривать за тобой! И привить тебе, наконец, правила поведения...
Я нахально зевнула.
Взгляд отца снова упал на принца, и его мысли от меня перекинулись на него, и я почувствовала, как он опять стал очень мрачным. И от наказания меня спасало только присутствие этого самого юного принца. Ибо отец вспомнил, что я с принцем делала, и мои юные хулиганские выходки не должны были остаться без вознаграждения. И хоть отец был безумно рад, что хулиганством все и ограничилось, но оставлять это так не был намерен.
Я очень посочувствовала папе. Я даже сострадала! Трудно быть человеком, чья дочь выросла невоспитанной хулиганкой. Набила морду вашей светлости, накормила жуками, совала его мордой в грязь и дважды плюнула сверху на лысину. Я про себя молилась, чтобы мне не попалось такое ужасное чудовище. Если будет дочка.
Отец был разъярен и его взгляд ничего хорошего мне не обещал.
- Может, ты покажешь наш дом принцу, Лу? – спросил папá дрожащим от ярости голосом, и я поняла по голосу, что мне еще покажут! Где раки зимуют, почем чичивашки и где Москва. Отцовский гнев был благороден, но мне совсем не желалось расширять свое образование в этой области. Мама тоже злилась.
- Я тебе еще всыплю! – проинформировал папá меня очень тихо и одними губами, так чтоб принц не видел. И громко сказал. – Покажи ему, как ты перестроила дом, достопримечательности этого дома... В отместку за свое поведение, ты должна его поразить!
- Конечно, конечно... – засуетилась я. Мы пошли по дому. – Хотите, принц, я вам покажу папину коллекцию картин? – заискивающе спросила я, ведя принца по дому.
Отец был слишком занят своими черными мыслями в отношении меня, чтобы услышать эту наглую ложь. Но, по счастью, он не заметил того, что я сказала.
Я была сама вежливость, любезность и заискивание, аж мама удивилась. Я так хотела услужить!
- Я вам папину коллекцию, папину, вы увидите, какой он хороший человек, какие картины собирает, какое высокое искусство любит... – отчаянно льстила я, став вообще самой мягкостью, послушностью и любовью, отчаянно дрожа и молясь внутри при этом, чтоб не сорвалось. Боже, помоги, чтоб он ничего не понял, пока мы не войдем в эту комнату – молилась внутри я, вся изнывая, чтоб никакая случайность не помешала и отец не очнулся.
- Я так рада, что именно отец попросил меня провести вас по его сокровищам... – быстро-быстро тараторила я принцу, забалтывая им всем мозги... – И показать его сокровища, которые он выискивает во всем мире, чтобы оценить его великую честь, чистоту, безумный вкус...
Родители шли за мной, с удивлением прислушиваясь к этой бесстыдной лести и удивляясь (мама) что на меня нашло.
- И вы идите с нами... – сказала я родителям и Мари, ласково улыбаясь изо всех сил и будучи самой патокой. – Расскажите принцу о своих самых любимых картинах, как вся семья, кроме меня, их собирает... Покажите ему самые ваши любимые, пусть Мари покажет вам свою любимую, с солдатиками... – произнесла я, отчаянно молясь, чтоб та гнусная похабень никуда не исчезла до того, как я туда дойду...
Я заливалась соловьем, вся дрожа внутри, чтоб такое дело не дай Бог не сорвалось... Я рассказывала, о том, какие они хорошие, как они учат меня понимать живопись и искусства, а я такая плохая, не могу понять и даже отрицаю, пуританка такая, как терпеливо разъясняет мне картинки и учит себя хорошо вести... Как вся семья любит живопись, искусство, как папá сидит часами, закрывшись, в нашей галерее, как они с мамой часами вдохновляются там вместе, закрывшись, чтоб никто не мешал вдохновению и медитации, и молитве, как отец дрожит над искусством, и как он мечтал показать свою коллекцию принцу и королю – мол, они оценят, в отличие от меня, Высокое Искусство... Я так безбожно льстила, такие закатывала гиперболы их интеллигентности, образованности, тонкому вкусу, по ходу показывая созданные мной комнаты, что мама, кажется, что-то заподозрила...
- Какие картины? – подозрительно спросила она. – Ты хотела сказать мечи? Ты хочешь показать отцовскую коллекцию мечей?
- “Женщина – меч, разрубающий сердце воина”... – невпопад и невсклад уклонилась от разговора я, изысканно процитировав явно не к месту восточную пословицу.
И продолжила горы лести, все время нажимая на красоту папиной, папиной коллекции, как они с мамой делают из меня леди, как воспитывает меня Мари, уча жизни по искусству. Я возносила их, заискивала и одновременно самоунижалась, ибо я человек скромный, все время повторяя, что в этом английском барском искусстве ничего не понимаю, девки там голые...
Мари заволновалась... Она что-то почуяла... Но, лихорадочно оглядываясь, никак не могла выявить, где пакость, ибо я вела их через обычные действительно красивые комнаты, сделанные мной в легком стиле старины и той светлой легкости Вермеера...
Так шаг за шагом я привела к тайной двери в кабинете.
Здесь лесть моя достигла невиданного крещендо... Я чуть не кланялась до земли, готова была им вытирать ноги от восторга, и вообще так восхищалась ими и самоунижалась с восторгом перед коллекцией, что даже мама ничего не заподозрила...
- Проходите, проходите в следующую комнату... Вы первый принц... – я успела тайно открыть тайную дверь, так что они даже не поняли, что это тайный ход в камине... – И ты мама, и ты Мари, и ты папá, прошу, прошу вперед...
Я пропустила их в открытую мною с китайцами галерею, и лишь тогда отдернула шторы на окнах, чтобы впечатление было полным и сильным...
Лучики солнышка заиграли на голых фигурках очаровательных красоток, прикрытых и нет.
Я увидела, как лица у них вытягиваются у всех.
Наверно минут пять длилось полное шокированное молчание.
- Полюбуйтесь любимой коллекцией отца, принц! – жизнерадостно льстиво сказала я. – Спрашивайте маму, она вам расскажет про картинки, ведь я еще не все выучила про них... Папа так любит живопись, так любит...
Признаюсь, эстетическое удовлетворение я долго получала не от картин, но от лиц своих папы, мамы и Мари.
Родители еще долго тяжело дышали. Папа постепенно бурел, мама затравленно оглядывалась, Мари широко раскрыла глаза.
- Вам понравилось, принц? – удивительно ласково сказала я, видя странное лицо удивительного цвета. Странно, но мне казалось, что у него оно другое, а не такие большие глаза и не такая окраска индейца.
- Ч-ч-что это? – выдавил, наконец, отец.
- То, что поразило принца! – отрапортовала я. – Ваше приказание выполнено, я послушная девочка!
Приказание поразить принца и заставить его забыть обо всем, было выполнено мной с честью, и я могла гордиться. И я гордилась собой. Я всегда выполняю волю предков.
Воля предков читалась в ставших черными и ужасными глазах папы.
- Папа просто мечтал подарить вам эту картинку с тетеньками, он хотел, чтоб вы все забыли... – озвучила я волю папы, прочитанную в глазах, принцу, ткнув наугад самую гнусную и самую дешевую порнографию, от которой принц стал просто розовым.
Папа глотал воздух.
Глаза его метали молнии.
- Папе тут так нра-авится! – бойко заверещала я.
Красный отзвук родительских щек стал сменяться черным. Но они еще были слишком парализованными и убитыми, чтобы говорить, а не то что двигаться. Я знала, как нападает такой шок. И рукой пошевелить не можешь. И даже не веришь, что попал в такой кошмар. Что именно с тобой это случилось – руки отнимаются и не подымаются. Случившийся кошмар кажется дурным сном, и ты не веришь, что это все-таки произошло с тобой...
- Ах, вы знаете, принц, старшая сестра меня воспитывает! – захлебываясь от восторга, верещала я. – Но знаете, как ей трудно сделать из меня человека аристократичного, эстетичного, утонченного... Ну не понимаю я, почему Мари может целые дни глядеть на картины... И что в них такого ценного... – жалобно сказала я. – Служанкой я была, служанкой и осталась... – я пустила слезы, всхлипывая от жалости и своей необразованности. – А мне всегда эту тетеньку жалко...
Я ткнула первую попавшуюся картину.
- Обобрали бедняжечку, по миру пустили... – продолжала плакать я. – Голенькая осталась на лужайке...
Я всхлипывала от горя и сострадания.
- А можно мне вот эту... – принц указал на Боттичелли. – Или эту... – на этот раз его палец попал в Леонардо.
- Совсем охамел! – мгновенно пришла в себя я, забыв, что я не разбираюсь. – Это же Боттичелли... А это копия считавшейся утерянной картины Леонардо, сделанная, если я не ошибаюсь, как это не невероятно, самим Рафаэлем... Или кем-то из его мастерской, сказать трудно, ибо часто он дописывал картины учеников или они дописывали его наброски...
- Что вы в этом понимаете! – презрительно сказал принц. – Это Леонардо и я хочу его...
- Это копия ученика Рафаэля, – оскорблено и презрительно сказала я, уязвленная, что в моих способностях сомневаются, – я узнаю этот состав красок, он совершенно другой, чем у Леонардо, но абсолютно тот же, как у Рафаэля, и узнаю некоторые особенности письма и прикосновения кисти, которые видела на некоторых подлинниках Рафаэля... Я не была бы шпионом, если б не могла отличить эти тысячи особенностей. Тут около полтысячи деталей, которые я бы могла назвать со ссылками на оригиналы, которые я видела в коллекциях, которые указывают, что картина вышла из мастерской Рафаэля... Не говоря уже о холсте, в котором профессионал исследователь по тысяче невидных нюансов и особенностей ткани мгновенно узнает ту мастерскую, которой пользовался Рафаэль... – я глумливо повернула к нему холст, показывая отличия, так ясно видные мной.
