Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 4. Девяностые
– Что-то давно мы не виделись, заходи, Мишель, есть о чем поговорить. Я теперь пою, теперь у меня разборки с Киркоровым. Ты когда можешь: 27-го или 28-го?
– 28-го.
– А мы 27-го, собираемся к семи.
Гердту
Из чего состоит Гердт? Из голоса, ноги, юмора и стихов.
Из чего состою я? Из уважения, внимания, ответной шутки и встречной рюмки.
Восемьдесят лет достаточно, чтоб представить, но недостаточно, чтоб понять. Все, что могла, природа отдала Гердту, отняв это у других. Прекрасно острит сам и тут же хохочет от другого, что уникально.
Обычный острящий от чужой шутки мрачнеет. Либо прерывает криком:
– А вот у меня было в Краснодаре…
Обычный острящий воспринимает слова: «Вы – гений!» – не ушами, а животом и долго переваривает, глядя по-коровьи.
Из чего состоит Гердт…
Из Пастернака, встреч, тембра и быстрого «да». Это быстрое «да» сводит с ума и делает собеседника неповторимым. Кому повезет, тот с ним выпьет. Кому очень повезет, тот с ним закусит. У него. Не у себя. У себя вы будете жрать уничтожающее, а у него дополняющее рюмочку, куда уже входит закусочка. Вы ее уже пьете.
У себя дома вы тот молчаливый, вялый, скучно едящий, тихо пьющий впередсмотрящий.
У него вы уважаемый и пылко любимый гость. Талантливый во многих областях науки. Возвратясь, извините, к себе, вы еще долго хорохоритесь и тонко ходите, объясняя отвратительным близким, кем вы только что были.
Правда, если вы желаете этим быть снова, вам надо опять идти туда. Этого уже приходится добиваться. Ибо там уже сидит следующий и ловит это быстрое «да», чтоб улететь на крыльях, забыв про ноги.
А еще с ним хорошо ездить в поезде. Торчит нога, звенит беседа, и вечно занят туалет. Из его купе выходят прямо на перрон. Кто в Ленинграде. Кто в Одессе.
А он изменчив. Он устал. Он не актер. Про актера не скажешь: какой умный, пока ему не напишешь.
Он просто гениальный человек. Во всех областях. В том числе и в нашей.
Ролану Быкову
Только мюзик-холл объединяет настоящих друзей! Два лысых, кривоногих и сто красавиц в едином сюжете мчатся к развязке. Она наступила. Кривоногим по шестьдесят, длинноногим по сорок.
Компания распалась ногами к сцене, головами на выход.
Мало кто знает: мюзик-холл жив. Он охватил всю страну. А двое лысых, а двое кривоногих, а двое зачинателей святого дела поздравляют, целуют друг друга и шепчут:
– Тело живо – дело есть. Дело живо – тело будет. От имени Жванецкого имени Ролана Быкова.
Окуджаве снова…
Говорить о любви к нему, как о любви к Пушкину, смысла не имеет.
Он был независим.
Откликался только на то, что его задевало. К остальному равнодушен. Равнодушны мы все, но он не притворялся.
Счастье его знать – больше, чем петь и читать. Недаром такой спрос на людей, знавших Пушкина.
Пока еще нас много, знавших его.
Вот мы в Болгарии. Мой первый выезд. До этого был еще выезд в Румынию, но его можно не считать. Абсолютно и полностью. Не хочу.
Вот он сказал:
– Хочешь, возьми у меня денег. Мне нужна только палатка…
А у меня с деньгами сложные отношения. Я в этом состоянии неприятен. Вначале жаден, потом от стыда расточителен.
Он был равнодушен.
– Возьми, Миша.
Это в Болгарии.
Это деньги.
Я задрожал:
– Я отдам.
– Как хочешь.
Нельзя так с нами…
Мы начинаем бормотать. Вначале внутри, потом снаружи: «Да… Откуда у него?.. Видишь, имеет… И квартира, и поездки… А тут…»
Нельзя с нами открыто и щедро. Ищем мы. Нельзя нам давать, нельзя нам помогать бескорыстно. Непонятно нам становится. «Чего это он?» – бормочем мы, выходя и сжимая в руках куртку.
– Носи, Михаил…
«Чего это он? С жиру, что ли, бесится?»
– Может быть, тебе чего-то еще нужно?
«Ты смотри, сколько у него всего…»
Однако воспитываем друг друга. Один становится хуже, другой становится хуже.
– Заходи, когда захочешь. Без звонка. Ну просто заходи. Пообедаем. Поговорим…
И ты, конечно, не идешь. А где ты обедаешь и с кем говоришь, видно по нездоровому лицу и слышно по жалкому запасу слов.
А мужество определяется в старости, когда есть что терять.
В молодости – это бесстрашие.
Он когда жил, он стоял между нами и смертью.
Как получится с его песнями – разберутся дети, а то, что у них живого такого не будет – это жаль.
Их жаль.
Они пока не понимают. Они еще не понимают. Им кажется – бросай все, начинай зарабатывать. Они бросили все и пустились зарабатывать.
Не поют, а зарабатывают пением.
Не шутят, а зарабатывают шутками.
От этого все, чем они занимаются, имеет такой вид.
А то, что они бросили, начинает цениться еще больше. То есть дорожать. Они пока не понимают, что интеллектом можно больше заработать.
Другое дело, что интеллект не желает этим заниматься, а делает что-то интересное для себя и от этого имеет непрестижный вид. Но когда тебя знают, пошевели пальцем и не надо машины мыть или стрелять в подъезде.
Они бросились петь, шуметь и собирать копейки по самой поверхности и очень боятся глубины, где совсем другие люди.
А чистота и совесть дают прекрасную жизнь.
Вся страна следит одним глазом и долго ворчит, если ей кажется, что он ошибся.
– Как же вы за него пошли, мы тоже за него пошли.
– Так вы же могли пойти за другого.
– Но вы-то за него. Мы же вам верим.
Большой капитал начинается с криминала.
Большое имя – с чистоты.
Он не ошибался. И голосовал он правильно. И свобода у нас есть. Значит, должно появиться что-то еще.
В том, как народные массы затанцевали, что они запели, чем заговорили, – свобода не виновата. Открыли крышку – и пахнуло. Но надо же когда-нибудь…
Умные рванули подальше от запаха, поближе к аромату… А мы сидим, дышим.
Когда-то в давнем разговоре, в частной беседе на частной квартире, он дал новой власти четыре условия:
Освободить Сахарова.
Прекратить войну в Афганистане.
Вернуть Солженицына.
Открыть двери из страны.
Она их выполнила.
Он дожил.
И еще он узнал, что значит, когда вся страна с любовью произносит его имя.
Он это узнал и ушел молча. Без благодарности. Как уходил всегда.
Ресторан ВТО
Люблю сидеть в театральном ресторане. До одиннадцати вечера гул и шум. В одиннадцать начинается стук.
С деревянным стуком падают актеры драматических театров: низкий заработок, отсутствие закуски.
С ватным гулом – эстрадные певцы: прекрасное питание, отдых, пение под фонограмму.
С ватным звуком тела и деревянным головы – эстрадные авторы.
Со стеклянным звоном и бульканьем: тело в салат, голова в фужер, – режиссеры помещений, худруки зданий.
Костяной стук в углу: студенты театральных вузов и челюсти хора музыкальной комедии.
В 23.30 вопль гардеробщика:
– Мужики! Кто не взял пальто, номера 133 и 238?
И, невзирая на тяжелое время, никто не откликается.
Киногорода
Кино сейчас снимается много – и хорошего, и смешного, и развлекательного, но на экран не выходит. Обижаться не на кого – время сейчас удивительное.
Все впервые дорвались до чужого, свое не пьют, не едят, не смотрят в его поддержку. Поэтому прыгуны аплодируют прыгунам, бегуны – бегунам, киношники – киношникам… Проедут на замкнутом пароходе и сообщат результаты: за женскую роль столько-то, за мужскую столько-то.
Раньше только наука была засекречена, теперь кино и литература. Скоро государство построит киногородки, где будет сниматься, просматриваться и прокатываться отечественное кино.
Снабжение и содержание киногородков – за счет государства. Там же будут созданы огромные студии и фанерные декорации для съемок документального кино: с митингами, драками и государственными переворотами. Рядом, в казармах, будут жить солдаты для просмотра, в мороз по команде перегоняемые из кино в кино, но, конечно, с дополнительной оплатой за просмотр комедии и хохот для записи.
Так и появится не профессия – киношник, а национальность – кинонарод. В детстве смотрит, в юности играет, в зрелости ставит, в пожилом возрасте судит в жюри.
Половина национальности в призах за лучшую мужскую роль, оставшиеся – за женскую. И только когда пойдет широкий слух, что в киногородках народ-кино живет очень хорошо и интересно, оставшиеся жители страны, подверженные, как обычно, зависти и марксистскому любопытству, заинтересуются: «А что там такое происходит за государственные деньги налогоплательщиков? Что они там такое снимают и почему выбегают довольные и тут же опять бегут снимать и опять выбегают довольные?! Действительно ли зритель совсем не нужен в такой ситуации?»
– Ну-ка, покажите, – скажут они. – Как это показать! – возмутится народ-кино. – Бесплатно только разруху в окне показывают. Платить надо.
– Да заплатим, заплатим! Все отдадим, чтоб посмотреть, что вы там, мерзавцы, делаете. Отчего такие довольные, когда все хмурые и в претензиях.
Тогда и появятся первые отечественные зрители на нервной почве жажды справедливости и тут же появятся распорядитель, администратор, председатель жюри.
