Неизвестен Автор - Сборник юмора из сетей
Надо сказать, что туалет был первой постройкой островитянина по прибытии на остров. Тогда он был полон сил, замыслов, записи отличались краткостью. Вот одна из первых записей:
"Январь-июль. Отстроил надежный туалет. Тщательно все обдумав, сделал пока только одно очко."
- Все это бесконечно поучительно, капитан, но неужели весь ваш доклад будет иметь только общеобразовательный характер? Надеюсь, вы себе отдаете отчет в том, что лорд Хронь не может, просто не имеет права отдавать столько времени выслушиванию бесплодных побасенок?
- Сейчас вы убедитесь, фрау, что мой доклад имеет исключительно прикладное значение. Перехожу к главному. Много лет назад буря разбила об остров несчастного осровитянина еще один корабль - то есть корабль оказался совершенно цел и был скромным подарком судьбы злополучному отшельнику, но весь его экипаж, до единого человека, розбился или утонул. Цитирую дневник:
"Тщательно все обдумав, я вошел в каюту, которая, по всем признакам, принадлежала капитану - об этом свидетельствовало ее убранство и богатство отделки. На стенах висело несколько картин в богатых золотых рамах, одна из них, кисти Феофана Грека, изображала обнаженную нимфу и сатиров. Судя по всему, картины стоили дорого, но я с горечью подумал, что в моем положении, их все равно никому не продать, а, стало быть, они являются для меня бесполезным хламом. На шифоньере красного дерева, который я впоследствии перетащил в пещеру, стояло несколько книг на незнакомом языке, по видимому на португальском. Тщательно все обдумав, я прихватил и их, надеясь со временем изучить язык (забегая вперед, должен признаться, что сколько бы раз впоследствии я не брался за книги, понять языка так и не смог. Таким образом, единственной книгой на английском языке у меня была библия, но читать ее было недосуг). Открыв шифоньер, я прежде всего увидел полудюжину рубах тонкого голландского полотна, которые впоследствии мне очень пригодились, и поставец с дюжиной бутылок хорошего портвейна, который мне немедленно пригодился. Еще в шифоньере лежал большой мешок с золотыми монетами - соверенами, дублонами, дукатами и реалами. "Бесполезный хлам! - с горечью подумалось мне, - я отдал бы тебя весь за бутылку." Однако, тщательно все обдумав, я прихватил эти деньги с собой."
- Любопытно бы узнать, где они? - быстро спросила фрау Моргенштерн.
- Терпение, фрау, терпение! Терпение, терпение, терпение, терпение и еще раз - терпение! "В глубине шифоньера стоял небольой ящик, взломав который, я на минуту лишился дара речи: в нем лежал знаменитый алмаз "Карбонадо"!
- Где же он? - обретя дар речи, вскрикнула фрау Маргарет. Лорд Хронь, вздрогнув, вырывается из обьятий морфея и испуганно смотрит на присутствующих. У леди Елиэабет нижняя челюсть отвисает до ключиц, а бедняга Питер Счахл заходится в приступе мучительного, нестерпимого кашля.
Через минуту восстанавливается почтительная тишина и капитан торжественно продолжил:
"Да! Мои глаза не обманывали меня: передо мной лежал знаменитый алмаз "Карбонадо"! Алмаз ослепил меня своей величиной и блеском, я едва мог удержать его в одной руке. "Боже мой! - с горечью подумал я, - и подумать только, что этот алмаз, поисками которого занят весь цивилизованный мир, достался мне; мне, для которого он является всего лишь бесполезным хламом!" "Карбонадо"! Алмаз, оцененный в свое время в пятьсот золотых мараведи, лежал в моей руке!"
- Чего, чего? Что за... мандула - осведомился лорд Хронь.
- Мараведи. Такая большая денежная еденица.
- Это сколько ж будет рублей?
- Сколько, сколько... Пятьсот! Золотых! Мараведи... - страстно прошептала фрау Моргенштерн.
"Тщательно все обдумав, - продолжал читать капитан, - я решил прихватить алмаз с собой и закопать в надежном месте вместе с деньгами..."
- Так где же он сейчас? - тревожно спросила фрау Маргарет.
- Закопан в надежном месте, фрау, - спокойно ответил капитан, отведя глаза от рукописи.
- И вы не вы не выкопали его из надежного места?
- Бедняга испустил дух не открыв нам тайны. Целый месяц команда судна вскапывала и перелопачивала остров, но все поиски остались тщетны, никакого надежного места мы не обнаружили. Понадобятся усилия большой группы людей - на мой взгляд было бы целесообразно привлечь к такому делу негров. Итак, я продолжаю:
"Ящик, в котором хранился алмаз, заключал в себе еще и обьемистую рукопись, представляющую собой, так сказать, биографию алмаза, начиная с его появления на рынке, что случилось во Флоренции в XVI веке..."
Звучит жуткая, тревожная, итальянская лютневая музыка и застывший в значительной позе капитан заслоняется титром: "Конец первой серии".
* * *
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Высокое возрождение.
"Люди, пришедшие на смену великой эпохи
средневековья, были настолько низки, что
отказали ей в названии культуры."
Г.К.Честертон
"Возрожденческое мирочувствование, поме
щая человека в онтологическую пустоту, тем
самым обрекает его на пассивность, и в
этой пассивности - образ мира, равно как и
сам человек, рассыпается на взаимоисклю
чающие точки - мгновения."
П. Флоренский
На следующий день совершенно трезвый и злой Валера Марус, сделав коммунальную уборку, включил телевизор аккурат перед началом "Папуаса из Гондураса".
. . . . . . . . . .
На экране прекрасная Италия в конце периода Великого Возрождения. Кубы золотых на закате крепостей виднеются на отдельных холмах. Между желтых хлебов по дороге скачут два всадника в черном.
- Чем более жажду я покоя, тем дольше он бежит от меня. Вот и ныне предпринял я путь во Флоренцию в надежде отдохнуть от скотства всех скотов и хуже, чем скотов, обивающих пороги моего повелителя, а пуще всего этой старой неграмотной скотины Буонаротти, непрестанно клянчащего у пресветлого моего покровителя деньги за свои корявые поделки - так что мне иной раз не перепадало и десятка скудо! Также должен был я на время скрыться из Рима из-за одного поганого ярыги, рыскающего за мной с компанией таких же, как он, бандитов - за то, что я очистил Рим от одного шалопая, братца вышеупомянутого поганого ярыги.
И вот я, распеленав шпагу, с деньгами при себе, выехал ночью во Флоренцию со своим отличным другом Джулиано, добрым и очень набожным, как и я, малым, только весьма охочим до чужих женушек и страшным забиякой так, что случалось ему за день ухлопать двоих, а то и пятерых - и все по разным поводам!
Имея спутником такого хорошего малого, я и не заметил, как скоротал дорогу до Флоренции за веселыми рассказами моего слуги, лучше которых и свет не знал.
По приезде я не мешкая отправился к великому герцогу Козимо, покровительствующего всем художникам, и если уж такой проходимец, как Челлини, при его дворе катается как сыр в масле, сколь же больше почестей должно полагаться мне?
Обратившись к герцогу с этой и ей подобными речами, я весьма его к себе склонил, и он попросил немедля показать образцы моего искусства. Я, недовольный, возразил, что их у меня покуда нет, но как тоько он предоставит мне деньги, мастерские и место, где приложить силы, как то, например, расписать что-нибудь, то я немедля явлю ему все свое немалое мастерство.
Пока обескураженный герцог размышлял, я не переставая хулил его прихлебателей Челлини и Бандинелли, за здорово живешь получающих до двухсот и более скудо жалованья, не считая выклянченного сверх того.
- Удивляюсь только, - в завершении произнес я, - почему один из этих двух отирал не ухлопал до сего дня другого, или "не замочил", как публика такого рода изьясняется. Вот уж, воистину, получилось бы по писаному: один гад пожрал другую гадину. Ведь Бенвенуто за свою поножовщину давно заслужил веревку на шею.
Герцог взял тогда в руки чашу работы названного Бенвенуто Челлини и сказал: "Да, у Челлини было много неприятностей и в Риме, и в Милане, да и во Флоренции. Но неужели твой вкус так высок, что эту чашу ты уж не назовешь работой мастера?
Снисходительно взглянув на чашу, я, кланяясь, так ответил: "Государь мой, Бенвенуто, бесспорно, мастер первостатейный, но только в одном: деньги выклянчивать."
Дивясь моим справедливым словам, герцог Медичи отвел мне и помещение и сто скудо в задаток работы.
Я между тем уже и придумал, как прославить свое имя в этой, надо сказать, скотской Флоренции. В капелле Барди стены расписаны живописцем Джотто Бондоне, чему уж больше двух веков. Работа эта, в свое время по причине тупости нравов славная, ныне смеха даже недостойна: фигуры как чурбаны, мрачные, как скоты, тухлые цветом.
Так вот задумал я эти фрески заново переписать, неизмеримо лучшим манером. Для того, наняв натурщицу, приступил я к рисованию картонов, чтобы, показав их герцогу, склонить его к переписанию названной капеллы по моему, в чем виден резон каждому скоту.
