Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология
– К… к… какие? – побледнел председатель.
– А такие… странноватые… И у Никиты тоже… как-то подозрительно бегали…
– Боже, Боже! – застонал председатель. – Голубчик, Влас Егорович, на вас, как на каменную гору… Сбегайте в кассу. Поглядите за Степаном Адольфовичем. И за Никитой. И чтоб извозчиков к чертовой матери. Бегите, золотко!
– Глаза видели у Власа Егоровича?
– Видел. Странноватые…
– Гм… Николай Николаевич… Сбегайте, милый, посмотрите. И чтоб извозчиков всех к черту…
– Боже! Что же делать? Делать-то что?
– Придумал! – закричал секретарь. – Ей-богу, придумал! Спасены! Скорее! Торопитесь. Всю наличность кассы наменять на медь. Чтоб по три копейки все двенадцать тысяч были. Десять больших мешков! Пусть-ка попробуют сопрут! Пудов сорок! Ха-ха!
– Душечка, дайте я вас поцелую! Ура! Ура! Ура! Пошлите курьеров во все лавки, учреждения, банки. Вывесьте спешно плакат: «За каждые десять рублей медными деньгами немедленно выдаем одиннадцать рублей серебром и кредитками». Черт с ними, потеряем десять процентов, зато от растраты гарантированы. Да поскорее бегите, дорогой! Авось до закрытия кассы успеем.
Через три часа в будке кассира стояло пять больших туго завязанных мешков с медью. Председатель любовно похлопал по ним ладонью, ласково улыбнулся кассиру, дружественно обнял бухгалтера и глубоко вздохнул, надевая внизу галоши.
– Фу! Гора с плеч!
На следующее утро, придя на службу, председатель правления прежде всего наткнулся на бледное, убитое лицо секретаря.
– Что? Что случилось?! – воскликнул председатель в сильном волнении.
– Увезли… – глухо сказал секретарь.
– Кого увезли?
– Двенадцать с половиной тысяч увезли. Как одну копейку. Всю ночь таскали…
– Прямо потеха! – подтвердил Никита. – На двух ломовиках. Уж таскали они эти мешки по лестнице, таскали! Аж взопрели, сердешные. В семь часов утра кончили. Оно, конечно, ежели…
– Куда же они их повезли? – завизжал председатель.
– Известно куда. Иван Иванович свою долю повезли в казино, а Павел Васильевич уж, натурально, на вокзал… Оно, конечно, ежели…
– Подите к черту! Подите к черту! Подите к черту! – захрипел председатель и упал без чувств.
1925
Самоубийца поневоле
Со стороны Гражданина это было свинство во всех отношениях. Тем не менее он решился на это, тем более что самоубийство уголовным кодексом не наказуемо.
Одним словом, некий Гражданин, разочаровавшись в советской действительности, решил повернуться лицом к могиле.
Печально, но факт.
Спешно получив выходное пособие и компенсацию за неиспользованный отпуск, Гражданин лихорадочно написал предсмертное заявление в местком, купил большой и красивый гвоздь, кусок туалетного мыла, три метра веревки, пришел домой, подставил стул к стене и влез на него.
Кр-р-рак!
– Черт возьми! Ну и сиденьице! Не может выдержать веса молодого интеллигентного самоубийцы. А еще называется борьба за качество! А еще называется Древтрест! Тьфу!
Но не такой был человек Гражданин, чтобы склоняться под ударами фатума, который есть не что иное, как теория вероятностей, не более!
Кое-как он влез на подоконник, приложил гвоздь к стене и ударил по гвоздю пресс-папье.
Кр-р-рак!
– Ну, знаете ли, и гвоздик! Вдребезги. Борьба-с за качество? Мерси. Не на чем порядочному человеку повеситься, прости Господи. Придется непосредственно привязать веревку к люстре. Она, матушка, старорежимная! Не выдаст!
Гражданин привязал к люстре веревку, сделал элегантную петлю и принялся ее намыливать.
– Ну и мыльце, доложу я вам! Во-первых, не мылится, а во-вторых, пахнет не ландышем, а, извините за выражение, козлом. Даже вешаться противно.
Скрывая отвращение, Гражданин сунул голову в петлю и спрыгнул в неизвестное.
Кр-р-р-ак!
– А будь она трижды проклята! Порвалась, проклятая. А еще веревкой смеет называться. На самом интересном месте. Прошу убедиться… Качество-с… Глаза б мои не видели… К черту! Попробуем чего-нибудь попроще! Ба! Столовый нож! Паду ли я, как говорится, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она…
Кр-р-рак!
И стрела действительно пролетела мимо: рука – в одну сторону, лезвие – в другую. Гражданин дико захохотал.
– Будьте уверены! Ха-ха-ха! Качество! И как после этого не кончать с собой!
«Умирать так умирать! К черту нож, этот пережиток гнилого средневекового романтизма! Опытные самоубийцы утверждают, что для самоубийства могут очень и очень пригодиться спички. Натолчешь в стакан штук пятьдесят головок, выпьешь – и амба. Здорово удумано. Как это я раньше не догадался?»
Повеселевший Гражданин распечатал свеженькую коробку спичек и стал жизнерадостно обламывать головки.
– Раз, два, три… десять… двадцать… Гм… В коробке всего двадцать восемь спичек, между тем как полагается шестьдесят.
Гражданин глухо зарыдал.
– Граждане, родимые! Что же это, братцы?! Я еще понимаю – качество, но где же это видано, чтобы честный советский гражданин так страдал из-за количества?
«К черту спички! Ударюсь хорошенько головой об стенку – и дело с концом. Добьемся мы, как говорится, своею собственной головой!»
Гражданин зажмурился, разбежался и…
Кррак!!!
Термолитовая стена свеженького коттеджика с треском проломилась, и Гражданин вылетел на улицу.
– Ну-ну! Мерси! Да здравствует качество, которое количество! Ур-р-ра! Ха-ха-ха!
С ума он, впрочем, не сошел, и в больницу его не отправили.
Гражданин посмотрел на склянку и сказал со вздохом облегчения:
– Вот. Наконец. Это как раз то, что мне нужно. Уксусная эссенция. Уж она, матушка, не подведет. В смерти моей прошу никого не винить.
Гражданин с жадностью припал воспаленными губами к склянке и осушил ее до дна.
– Гм… Приятная штука. Вроде виноградного вина, только мягче. Еще разве дернуть баночку?
Гражданин выпил еще баночку, крякнул и покрутил перед собой пальцами.
– Колбаски бы… И икорки бы… А я еще, дурак, на самоубийство покушался! Жизнь так прекрасна! Вот это качество! Марья, сбегай-ка, голубушка, принеси парочку уксусной эссенции да колбаски захвати. Дьявольский аппетит разгулялся.
«Ну-с, а теперь, закусив, можно помечтать и о радостях жиз… Тьфу, что это у меня такое в животе делается? Ох, и в глазах темно! Колбаса, ох, колбаса! Погиб я, товарищи, в борьбе с качеством! А жизнь так прекра…»
С этими словами Гражданин лег животом вверх и умер.
Что, впрочем, и входило в его первоначальные планы.
1926
Лев Славин
Одесские гасконцы
– Не верьте одесситам, – предупреждали меня сведущие люди, – они легкомысленны, вероломны, хвастливы и двоедушны. Одесса – это советская Гасконь.
Первый гасконец, которого я увидел в Одессе, был парикмахер. Осведомившись о моем отрицательном отношении к последним завоеваниям парикмахерской техники – прическе «бокс» и помаде «Люсьен Можи па-де Вале», он обнажил бритву жестом профессионального убийцы.
Как известно, искусство парикмахера со времен Фигаро разделяется на два направления – одни бреют в чистом халате, не хватаясь за нос и молча. Другие, как говорят в Одессе, совсем наоборот.
Мой парикмахер принадлежал к классической школе. Это старый мастер, Рембрандт шампуней, чемпион извозчичьих затылков. В течение 15 минут ему удалось высказать свои сокровенные убеждения о моей профессии, полете «АНТ», хлебозаготовках и борьбе с перхотью. Это занятие нисколько не помешало гасконцу уверенной рукой нанести мне три резаные раны на щеке и одну рваную на подбородке. Когда, облитый кровью и недорезанный, я встал с кресла, он приветствовал меня придворным поклоном и словами:
– За бритье – 50 копеек!
– А за татуировку? – ехидно осведомился я.
– Бесплатно, – сказал он тоном хлебосольного хозяина. – Приходите, я уже привык к вашему лицу.
Второй гасконец лежал на улице. Закинув голову на урну и не без комфорта уперев ноги в телеграфный столб, он взирал на мир с видом благожелательного участия. Рядом стоял плакат:
«У.С.С.Р. Внимание! Граждане! Пожертвуйте больному человеку, который болен сонным энцефалитом, так как раньше было чем открывать рот, а теперь вставлен золотой аппарат и рот закрыт. Прошу я жертвовать золотой аппарат на другую сторону челюсти, иначе я пропащий человек, потому что золотой аппарат стоит 120 рублей».
Я попытался выяснить положение:
– Значит, вы не можете открыть рта?
– Совершенно верно, не могу, – весело признался энцефалитный гасконец.
– Но вот же вы открыли! – неблагоразумно настаивал я.
Тут в разговор вступил сосед энцефалитика и, видимо, компаньон в деле. Глаза его были загадочно прикрыты темными очками, на груди висела дощечка «Жертва импербойни».
– Не верите? – сказала жертва импербойни, яростно вращая белками. – Может, вы не верите, что я слепой? – продолжал он. – Может, вы думаете, – настаивала жертва, – что, слепой, я вам не могу морду набить?
