Люда и Игорь Тимуриды - Как воспитать ниндзю
- Отправляйся париться и ни о чем не беспокойся! – сладко сказала я. – Главное, чтоб ты не мельтешил под ногами... Когда выйдешь, клянусь, задание будет выполнено, а бородатый – наказан! – абсолютно честно и с абсолютно чистой совестью пообещала я.
- Ну, смотри... – сказал отец и успокоился. Он знал, что я никогда не даю обещаний, которые не выполняю, предпочитая отделываться словом возможно, но если сказала – всегда делала.
Он, правда, не знал, что совесть у меня девственно чиста, ибо я уже сделала.
Глава 12.
В общем, они пошли мыть обезьянку, а я целый час с китайцами веселилась, обыскивая дом... Самое смешное, что мы нашли тайную комнату с дорогими картинами, среди которых был спорный Рафаэль и малоизвестный Караваджо, отличавшийся удивительной плодовитостью... Очевидно, владелец сделал себе маленький музей и прятал их тут, в комнате, куда нельзя было попасть ворам, считая “Леду с лебедем”, раннюю копию Джоконды, сделанную скорей всего кем-то из учеников и кусок картона Микеланджело “Битвы при Ангиари” настоящими... Но жемчужиной собрания были четыре картины Боттичелли с его известной утонченной моделью, из которых я узнала один подлинник и три авторских же варианта известных картин с его Афродитой из пены, сидящих после близости и прочих... Это была рука автора, хоть три из них явно копии со своих же картин с небольшими разночтениями той же обнаженной или полуобнаженной модели... Также здесь была скульптура под Праксителя и много листов рукописей того же Леонардо, которые (листы) скорей всего были подлинными... Все-таки после смерти Леонардо их осталось около двадцати тысяч листов... Причем, как я сообразила, многие картины других мастеров были ворованными, ибо я знала, что или они есть в коллекциях других, или их украли...
Но менее знаменитые художники, хоть и не менее прекрасные, были подлинные...
Хоть количество нарисованных голых баб поражало – мне кажется, именно в этом и состояла особенность данного гм... собрания... Я очень веселилась, пока китайцы соображали, что к чему и не выперли меня оттуда. Обнаженная натура великих художников здесь была представлена в чудовищном количестве, хоть и не все были подлинники... Часто это были, как я видела, а я могла по своей наблюдательности считаться профессионалом, авторские копии...
То есть это была коллекция утонченных женских обликов и обнаженных женских тел...
Удивительно мерзкие бабы, эти Венеры, Данаи, Юдифи, Афродиты и бесчисленные просто бесстыдные голые бабы... Я по сравнению с ними никто. Впрочем, как писал один из русских, “всюду девки голые, но, поскольку для красоты писаны, то смотреть не совестно...” Если женщины и не голые, то тут были в основном прекрасные женские лица... Что для девочки с лицом лошади, некрасивой и уродливой, то есть меня, вы понимаете, было противно и обидно...
Я еще не сказала, что большинство картин было совершенно неприличными. Особенно неизвестные художники по углам.
Очевидно, хозяин умер, не сообщив об этом наследникам... А может, не хотел смущать их... Еще бы, такое увлечение... Уважая волю покойного, я тоже не стала им об этом сообщать...
Пока... Дальше видно будет – все зависит, подлинники ли это... Надо сказать, я очень ценю живопись и красоту, японец и китаец вбили в меня эту чуткость наравне с реакцией...
Одна из особенностей эстета, – это умение воспроизвести картину в уме... Только когда она у тебя со всеми красками перед закрытыми глазами, причем навсегда, только тогда ты можешь ощутить подлинное наслаждение красками... Я до сих пор помню, какое ощущение покоя и чистоты вызвало у меня однажды в полусне видение очаровательной вазы из прозрачного мягко желто-салатового фарфора... Мало кто понимает, что эти краски, когда они у тебя в уме, в воображении, вызывают неизвестные тебе самому ранее чувства и ощущения откуда-то из глубины... Симфония чувств... На самом деле – твоя внутренняя галерея картин в воображении – удивительное собрание оттенков чувств, которые ты очувствуешь, начиная словно переживать сердцем эти краски... Впрочем, первое правило эстета – картина живет чувствами и начинает звучать чувствами только тогда, когда ты можешь перенести ее в воображение и видеть со всеми нюансами вне ее... Это мало кто знает, как и то, что удовольствие от такого “поедания” картин для меня не отвлеченность, и не эстетизм, а реальное трепетное наслаждение, наслаждение каждым переходом оттенков красок, наслаждение такое же прекрасное и реальное, какое дает иногда музыка...
Обнаружить тайный зал можно было, лишь сосчитав окна внутри и снаружи, и пометив каждое окно... Мы с китайцами обнаружили эту комнату только потому, что собаку на этих тайных восточных комнатах съели... Нас бы давно бы уже убили, если б я с первого раза не вычленяла эти тайники, ибо ведь именно их содержимое мне чаще всего было поручено найти и изъять...
Я приказала своим китайцам молчать и искать не придурка бородатого, а другие залы... Я чувствовала, что в таком дворце должны еще быть тайные комнаты...
А сама пошла на улицу, приказав китайцу и индейцу появляться в окнах по очереди, отмахивая мне, какая это комната... Так можно было легко вычислить лишнее окно...
Я все думала, кто же оставил эту гнусную похабень в той комнате. Там были куда худшие картинки, чем Рафаэль. Отца хватил бы удар, если б он это увидел в своем доме, а мама, наверно, меняла бы цвета каждую секунду и метала молнии.
Пока я себе стояла и глазела, считая окна и отмашку китайца и индейца, благо я уже все комнаты обошла и запомнила, и держала в голове все расположение и количество окон, из бани вдруг вышла обезьянка. Роскошно одетая, чистая, причесанная – ее отмывали спиртом...
Чтобы не вызывать у нее недобрых мыслей, я стала на бревне, пересекавшем заросший неглубокий пруд, который может когда-то и был бассейном с каменным дном, но сейчас являл собой настоящее болото жидкой грязи, превращенное слугами в свалку и отстойник. Грязь была густая, будто в лечебницах или топях...
Став посередине на бревне, я меланхолично наблюдала за китайцем и индейцем, отмечавшим последовательно каждое окно, по которым я отмечала комнаты и соединяла внешние окна с внутренним планом, который я сделала изнутри. И, словно нехотя, сравнивала в уме размеры комнат и расположение окон с их внешним расположением, чтобы найти темные глухие комнатки без окон... Их очень любили делать в старых замках, ибо, заблокировав их изнутри, в этих тайных комнатах можно было отсидеться даже при захвате замка врагами, или при необходимости скрываться от закона или короля...
Они были во многих домах.
Как эта тайная часовня коллекционера с настоящими сокровищами, о которой не знали даже слуги... Ибо вход туда вел из закрывающихся покоев и дважды перекрытого личного кабинета бывшего графа, куда никто вообще без спроса проникнуть не мог, так же как и заподозрить, что он не работает, а куда-то ушел...
Краем глаза я наблюдала, как обезьяна приближается ко мне ленивой походкой вперевалочку... Я же обезьян в упор не замечаю... Шовинистка такая...
Обезьяна стояла и смотрела...
Я же ее и в упор не видела, занятая делом... Смотрела сквозь нее, будто это пустое место...
Она начала чувствовать себя неуютно.
- Эй! – она стала делать какие-то гримасы и знаки, пытаясь привлечь мое внимание и выцыганить бананы, как я сообразила.
- Кыш, плешивая! – презрительно сказала я, на мгновение бросив равнодушный взгляд на животное, которое прошло как-то мимо меня не поклонившись и не поздоровавшись. – Брысь, макака!
Я лениво бросила в нее огрызок, чтобы прогнать прочь привязчивую шавку, и попала точно ей в рот, который открылся от удивления и такого обращения...
- Ррррр... – зарычал аристократ.
- Пошла вон! Уходи! – пыталась я вспомнить команды для собак, автоматически отмахиваясь, занятая в уме замком. – Фу!
Нет, не надо было мне дразнить мирное животное. Взяв в руки деревянный сук, оно, замахнувшись, хищно приближалось к дереву над этим прудом.
Инстинкты взяли верх над дрессурой. Бешеная обезьяна подбиралась ко мне по стволу дереву.
- Под тобой настоящая топь! – отступая, нервно предупредила я. – Упадешь – уже никто не спасет! Затягивает только так, не вытянуть... Единственное спасение – удержаться на поверхности... А затянет ноги, – будет как в колодце, даже конем не вытащишь – уже двадцать семь человек утонуло... И вообще сюда не идти...
Но обезьяна неуклонно шла, занося для удара сук...
Она не понимала человеческих слов.
Заходи, заходи на середину болота...
Я отступала, пробуя уговорить ее... Она уже достигла середины, а я все отступала, испуганно пятясь, заикаясь и робко подымая руки в тщетном жесте защиты.
Обезьяна злорадно оскалилась. Она тешилась моим страхом.
Когда она дошла до середины, а я уже на другой конец, я просто, нагнувшись, вдруг резко качнула бревно, поворачивая его.
