Михаил Литов - Клуб друзей китайского фарфора
- Верный то ходит слух, будто за границей учредили премию и дадут миллион мужику, который родит ребенка?
- Говорят, что так, но я этим никогда особо не интересовался, - бойко ответил кучерявый, - ведь это вне моих практических нужд и возможностей.
- Отчего же? Почему это вы не хотите рискнуть? Разве вам чуждо желание прослыть необыкновенным? А вот вам и поприще.
- Это предложение?
Похоже, осклабился он. Разговор обещал завести в тупик. Я не мог сказать ему всю правду. Мне почудилось, что глазки его хитро блестят в темноте. Но я уже хотел отвязаться от него, и мне в этом помогла очередная неожиданность.
За поворотом дороги мы увидели похожую на броневик машину, в ее уныло освещенной кабинке сидел легавый в чине старшины и, склонившись над листом бумаги, что-то быстро и таинственно писал. Я бы предпочел не связываться с этим человеком, однако Евгений Никифорович сразу настроился на спор о законности разгона нашей демонстрации. Из его глотки вырвался какой-то шелест. Старшина окинул нас, попавших в свет фар его машины, пронзительным взглядом и несколько задержал внимание на Захаре, непринужденно шагавшем в дамском пальто, но его мысли и заботы в настоящую минуту были, видимо, гораздо выше тех необходимостей борьбы со всяким нарушением общественного порядка, которые предписывались ему инструкцией. Он лишь вздохнул. Резкая складка вспучилась на его высоком лбе как знак каких-то печальных и трудных размышлений; в расстегнутой шинели, взмокший от напряжения, разметавшийся на кожаном сидении, грустный и болезненно трезвый, он смахивал на полководца разгромленной армии; если бы нам сказали, что пять минут спустя он станет нашим другом, мы бы рассмеялись; он устало произнес:
- Сижу и путаюсь в словах. Помогите мне! Уже целую писанину развел, да вот никак не соображу, как бы правильнее написать слово такое - п о с с к р и п у м, а не написать чтоб вообще, этого нельзя, потому что имею, что добавить в заключение.
Лес рук вырос над нашими головами, наши руки потянулись оказать помощь старшине, и каждый из нас знал какую-то свою правду о затруднившем его слове, и каждый торопился ее высказать. Но нас заинтересовало и содержание письма. Старшина, ничуть не колеблясь, дал нам его прочитать, и при этом у него был вид просветителя. Он довольно улыбался. Мы прочитали:
ОТКРЫТОЕ ДОНЕСЕНИЕ УЧЕНЫМ
"Отправляя вам, почтенные академики и профессора, это письмо в надежде на большое научное открытие, я должен буду составить и протокол для предоставления в соответствующие инстанции моего непосредственного начальства, поскольку задержанный мной гражданин все же, сдается мне, сильно пахнет обыкновенной нашей российской водкой, а по форме своего необыкновенного и пугающего вида может оказаться вовсе и не любопытным для науки субъектом, а всего-навсего выпачканным медом и вывалянным в перьях. Но прежде протокола я хочу написать и отправить вам письмо для ваших компетентных дебатов, поскольку я своевременно поспел к месту происшествия и очутился заинтересованным в происходящем лицом, что усугубляется не только моей работой, но и моей природной любознательностью, а задержанный гражданин при всей видимости своего земного происхождения может выявиться как пришелец из какой-нибудь развитой галактики. Исходя из последнего допущения, я и хочу положиться в разрешении спорного вопроса с этим гражданином на вас тоже, а не только на свое начальство, которое нас сразу заставит мыть и допрашивать задержанного, не думая, что мытье, глядишь, смоет с него важные следы космического перелета, а допрос лишит удовольствия от общения с нами.
Расскажу вам все как было. Я находился на посту, сидя в машине, и вместе со мной дежурил рядовой Гроза, так что мы, стало быть, в таком составе и совершали патрулирование в неспокойном районе Причудинки, как вдруг что-то сверкнуло в лучах моих фар и с горы полетел неопознанный объект, почти касаясь и одновременно не касаясь снега, на громадной скорости, как в телевизоре бобслей, то есть особый вид санного спорта. Зная, что внизу на той дороге, где мчался объект, большой скопление жилых домов, я закричал Грозе, что надо спасать людей, а он вообще закричал, будучи человеком проницательным и сведущим, что это не иначе как космический корабль в стадии торможения пролетел мимо нас, и даже вскрикнул от ужаса, ярко представляя себе всю необычайность сложившейся обстановки. Мы поехали вслед за объектом и увидели, как он, налетев на столб дорожного знака, рассыпался на целую массу осколков невиданной, в силу загадочности себя как изделия, красоты, а из них выпало человекоподобное, но как будто бессознательное создание, прокатилось грудью по снегу еще метров двадцать вниз и замерло с головой в сугробе. Я сказал Грозе, что он, как молодой умный и воспитанный человек, пусть идет общаться с пришельцем, а я пока сообщу по рации о нашем прибытии на место важного происшествия и нахождении в недоумении относительно дальнейших распоряжений, что вызвано неимением знаний, как поступать в таких выдающихся для всего мира случаях. Но тут, как назло, отказала рация, будь она неладна, что я в конечном счете тоже отношу к воздействиям посещения внеземной цивилизации на нашу окружающую среду, и тогда я пошел к Грозе участвовать вместе с ним в разборе обстоятельств дела и увидел, что субъект, зарывшийся в сугроб, уже извлечен Грозой на дорогу, дышит, но без сознания, а шкура его состоит из какого-то липкого вещества и пуха размером с перо. Гроза всячески обращался к этому существу с речами, но ответа не получал и, видя тщету своих усилий, а может, и струхнув маленько, заговорил со мной как-то чересчур красочно и недоступно, на что я, по праву старшего, взял командование на себя и велел Грозе оставаться у места катастрофы, чтобы уберечь его от возможного в наших краях бестолкового наплыва зевак, а задержанного погрузил в машину, имея в виду доставить в какое-нибудь из наших учреждений. Но только я немного отъехал и скрылся от Грозы за поворотом, мне пришла в голову удачная мысль прежде всего прочего написать это письмо, пока судьба задержанного не сложилась тем или иным неблагоприятным для науки образом, ибо должен признать, что мое непосредственное начальство порой судит о событиях, фактах и людях слишком прямолинейно и хочет не забивать себе голову пустыми сомнениями, а сразу распорядиться судьбой задержанного лица по раз и навсегда заведенному порядку, то бишь скрутить его, утихомирить, заключить под стражу, а если обстоятельства складываются благоприятно, без обиняков отдать под суд..."
***
Охотно и внушительно хлебнув из предложенной нами бутылки, старшина внезапно расцвел, принял облик былинного героя и закончил хронику происшествия следующими словами:
"Постскриптум пишу уже не один, мы теперь все вместе сотрудничаем и делаем одно дело, я и славные ребята из клуба найденного мной космического гостя, а все эти ребята, как один, стоят на том, что вышеупомянутую особу надо не мыть и допрашивать, а прямиком везти в область научных изысканий".
- И в самом деле, - крикнул старшина, завершив свой смелый и благородный труд, - разве годится всегда действовать только по инструкции и совсем не думать собственной головой?
- Да и нет такой инструкции, чтоб мыть и допрашивать инопланетян, сказал я. - Законодатель не предусмотрел, что мы еще в его бытность можем встретиться с внеземной цивилизацией.
- Но это же Петенька, - промямлив Захар, заглянув в крошечную камеру, которая была в машине, за спиной старшины. Мы оттеснили его, затерли, чтоб он не путался под ногами и не лез не в свое дело.
Старшина ничего не слышал, вновь занятый бутылкой. Никита упал на снег, и мы его подняли. Я заметил, что мой друг потускнел, я увидел, что он очень сдал, я понял, что ему пора признать себя побежденным. Не вытерпел жизни малый сей.
Евгений Никифорович с женой и кучерявый понимали мою игру и усердно мне подыгрывали. Я сказал старшине, что есть место, где мы спрячем задержанного, пока не придет из академии ответ на его послание. То подкрепление душевных сил, которое легавый нашел в бутылке, уже значительно разрешило его сомнения, практически заставив позабыть об инструкции и склонив всем существом в нашу пользу, а мы и олицетворяли для него в эту ночь мир науки и культуры, к которому он теперь столь истово потянулся. Он забыл о службе, и его распирало добродушие. Он весь вдруг засветился изнутри, в его облике проступили черты благостной патриархальности, он сделался как музей, свято хранивший единственный экспонат - широкую, щедрую, безудержную улыбку, в которой от былой его службы осталось разве что смутное, весьма отвлеченное сознание, что он мог бы задержать нас и доставить в участок, где моют и допрашивают, а вместо этого пьет и веселится с нами.
На место рядом с водителем мы усадили Валерию Михайловну, а сами забрались в камеру, где на полу непробудным сном спал Петенька. Он был в ужасном состоянии, и старшина, тыча в него пальцем сквозь решетку, восклицал: видите, какой ценой они даются, эти космические путешествия!
