Евгений Мин - Другие времена
На работе и в этот день все относились к Погарскому предупредительно, а он, чтобы не подорвать авторитет идеального мужчины, держался мужественно и спокойно. Но боли не отпускали его, возникая то в сердце, то в животе, то в других самых неожиданных местах его ладно скроенного и крепко сшитого тела.
Возвращаясь домой, Погарский зашел в Публичную библиотеку, выписал «Медицинскую энциклопедию» и принялся ее изучать. Результаты оказались удручающими. У Погарского были язва желудка, цирроз печени, стенокардия, эмфизема легких, и все эти болезни, по-видимому, находились в запущенном состоянии.
Вечер Погарский снова провел дома. Он лежал на диване, ел клюкву в сахаре, пил жидкий чай, опустился даже до кефира.
Вопреки строгим правилам, установленным для нее, позвонила тихая Тоня.
— Витенька, тебе лучше? — робко спросила она.
— Лучше, — неуверенно ответил Погарский и, услышав в трубке всхлипывания, подумал, будто Тоня решила, что у него кто-то есть. Он чуть было не сжалился над Тоней (явный признак болезни), но, выдержав характер, произнес: — Ну, все!
На следующий день Погарский отправился в поликлинику. Ему сказали, что Зоя Николаевна Пинчук в отпуске, а вместо нее принимает Рогнеда Абрамовна, очень опытный врач.
Рогнеда Абрамовна оказалась сухой, сварливой старухой.
— Разденьтесь до пояса, — строго приказала она и, не обращая внимания на великолепный торс Виктора Павловича, долго выслушивала пациента и щупала его холодными тощими пальцами. Закончив эту операцию, опытная старуха скомандовала:
— Одевайтесь!
И лишь после этого спросила:
— На что жалуетесь?
— Сердце, печень, селезенка, эмфизема легких, — быстро перечислил Погарский все болезни, почерпнутые в «Медицинской энциклопедии».
Рогнеда Абрамовна неприветливо взглянула на розовые детские щеки Погарского и проскрипела ржавым голосом:
— Ничего у вас нет!.. Примите валерьянки. А вообще вы здоровы как бык.
«Вот оно, наше бесплатное лечение, — горестно размышлял Погарский по пути домой, — умрешь, так они и не заметят».
Мысленно произнеся эти слова, он понял, что дни его сочтены.
Придя домой, Погарский решил привести в порядок все свои дела. Он раскрыл шкаф, долго и скорбно рассматривал костюмы, висевшие на плечиках, рубашки, сложенные стопкой, носки и галстуки самых невероятных расцветок. Затем печальный взгляд его остановился на книжных полках. Он увидел двенадцать непрочитанных томов Чехова, девять — Тургенева, одиннадцать — Лескова, тридцать — Диккенса. Во втором ряду невидимые миру стояли О.Мандельштам и Мих.Булгаков, приобретенные Погарским самым таинственным способом.
«Кому все это достанется? — с горечью подумал Погарский. — Найдутся наследники. А плакать на моих похоронах будет только Тоня».
Тут он сам чуть не расплакался, сел за стол, машинально открыл ящик и увидел исписанный листок бумаги. Это был черновик некролога.
— «Скончался Виктор Павлович...» — прочел Погарский и возмущенно закричал: — К черту! Пусть пишут другие! Не буду за них работать, не буду! — и яростно изорвал в клочки прекрасное литературное произведение.
В это время раздался звонок у входной двери.
«Кто бы это мог быть? Кому я понадобился?» — подумал Погарский и пошел в переднюю.
Минуты через две он вернулся в сопровождении тихой Тони. В руках у Тони была большая сумка, где лежали грелка, пуховый платок, пачка горчичников, бутыль с каким-то лекарством и еще предмет, о котором не принято говорить в обществе.
— Как ты посмела прийти? — без металла в голосе сказал Погарский.
— Ты болен, Витенька, и я должна быть с тобой.
— Неправда, здоров как бык! — воскликнул Погарский.
— У тебя ужасный цвет лица... Покажи язык! — потребовала Тоня.
Сам не зная, как это случилось, Погарский высунул бледный шершавый язык.
— Конечно, — сказала Тоня, — я так и думала. Питаешься где попало.
Зазвонил телефон.
— Алло! — уверенно сказала Тоня.
— Можно попросить Виктора Павловича? — прозвучал в трубке голос рыженькой Маринки.
— Нет, — ответила Тоня. — Он занят.
— Занят?.. Интересно, чем же?
— Ему сейчас будут ставить клизму, — невозмутимо заявила Тоня и положила трубку.
— Тоня! — простонал Погарский. — Ты опозорила меня перед моей... Перед моим другом.
— Глупости! — сказала Тоня. — Эти твои... не знаю, как их назвать... расшатали твое здоровье. Я вылечу тебя и тогда уйду. Понял? Идем!
— Понял, — сказал Погарский и, стыдливо шагая впереди Тони, подумал: «Вот тебе и тихая Тоня! Ну и характер... Нет, она не даст умереть».
И ты, Брут!..
Прошло восемь лет, и нам поставили телефон.
Нет, не одному нашему семейству, а всем в доме, где живут сотрудники нашей фирмы «Альфа-бета-гамма».
Настал торжественный, светлый день, явился монтер и водрузил на столике в передней нежно-сиреневый аппарат под номером 44-17.
— Полный ажур, — сказал он, закончив работу.— Завтра включим, и можете звонить до полного удовлетворения.
Итак, у нас был личный телефон.
По правде сказать, личным его назвать было нельзя. Нас сблокировали с телефоном 44-18.
Нашим напарником оказался профессор Кисельников.
В силу преклонного возраста он нигде не работал, но всюду консультировал.
— Конечно, блокировка не сахар, — сказала Катя, — но все же лучше, чем ничего.
Значительно определенней высказался старший экономист нашей фирмы Виктор Павлович Погарский, мужчина среднего возраста, средних способностей и незаурядной язвительности.
— Ну, какие неприятности? — насмешливо спросил он перед началом рабочего дня.
— Все хорошо, Виктор Павлович, ~ ответил я. — Нам поставили телефон.
— Личный?
— Не совсем, блокированный.
— Та-ак, опять коммунальщина?
— Чепуха! Мы сблокированы с профессором Кисельниковым. Милый, интеллигентный человек.
— Тю-тю! — присвистнул Погарский. — Эти интеллигенты — твердые орешки. С работягами за пол-литра обо всем договоришься, а эти начнут приседать: «Ах, извините!.. Ах, простите!..» В общем, поздравляю тебя, суслик, хлебнешь ты!..
Возвращаясь с работы, я встретился у парадного с Кисельниковым. Он вежливо приподнял шляпу и сказал добродушно-ласковым голосом:
— Извините... Мне кажется, нам нужно познакомиться поближе. Мы ведь, так сказать, соединены телефонными узами.
— Плотников Анатолий Николаевич, — представился я.
— Рад, очень рад, — произнес Кисельников, — а меня зовут Андрей Семенович. — И он протянул мне свою легкую, почти невесомую руку. — Вот и познакомились, — застенчиво улыбнулся он, — надеюсь, у нас не будет телефонных распрей?
— Конечно нет, — поспешил я заверить его.
Он тяжело вздохнул, и мне показалось, что в голубеньких, выцветших глазах его мелькнули слезы.
— К сожалению, семья у нас великовата, — грустно сказал он, — моя супруга Кира Викторовна, наша дочь Леночка, внуки. Старшему, Саше, восемнадцать, Костя на четыре года моложе, а Машенька в четвертом классе. Хорошие дети, но несколько неуравновешенные. Рад, очень рад был познакомиться, — снова повторил он и прибавил: — Передайте, пожалуйста, привет вашей очаровательной супруге, которую я знаю, так сказать, лишь визуально.
Расставшись с Кисельниковым, я помчался домой, прыгая по лестнице через две ступеньки.
Катя была уже дома. Скинув пальто, я спросил, показывая на телефон:
— Действует?
Катя сняла трубку. Зуммера не было.
— Может быть, еще не включили? — спросил я.
Катя положила трубку.
— Включили. Мне уже звонили со станции.
— А ты?
— Не пробиться, — каким-то жалостным голосом сказала она.
— Значит, там говорят, — показал я на пол. — Странно, я только что встретил Андрея Семеновича. Удивительно приятная личность. Когда с ним беседуешь, испытываешь такое чувство, будто сидишь в теплой ванне. Вот она, интеллигентность.
Катя сняла трубку. Зуммера не было.
Время шло. Мы пообедали, поужинали, вернулся с вечерней баскетбольной тренировки наш Витя. Катя несколько раз пыталась поговорить по телефону. Зуммера не было.
— Должно быть, у Андрея Семеновича какая-нибудь консультация, связанная с государственной проблемой, — пытался я утешить Катю.
— Будем считать, что у нас нет телефона, — печально сказала она.
Прошел месяц, и я убедился, что Катя права. Месяц — тридцать дней, шутка ли?! За этот срок мне удалось позвонить три раза, Кате — четыре, Витьке — пять.
Всякий раз, когда я встречал Кисельникова, он любезно расспрашивал о здоровье Кати, о моем самочувствии, сетовал на свои старческие хвори, трогательно извинялся, что много занимает телефон, но, увы, ему трудно выходить из дому. Он был так мил, приветлив, так весь светился добротой, что я не решался «поставить вопрос ребром», как требовала Катя. Однако нужно было что-то предпринимать, и я посоветовался с Погарским.
Виктор Павлович, выслушав меня, сказал:
