Николай Бораненков - Тринадцатая рота (Часть 1)
В дверь опять постучали. На этот раз более настойчиво. Карке не отозвался. Катитесь вы со своей нуждою. Мне не до вас. Тут сорок семь десятин чернозема гибнут, а они стучат. В крайнем случае можно во двор сходить. Отстаньте!
"И вот... - писал он далее, - все рухнуло. Неизвестные грабители (есть предположение, что это солдаты из похоронной команды) украли у меня драгоценный ордер вместе с брюками. Я остался без брюк и чернозема. Вы спросите у меня, как могли грабители стянуть с меня, здоровяка, брюки? Охотно поясняю, господин майор. Брюки с меня снимали в тот час, когда я лежал контуженый и раненный в зад на высоте "102". Я отчаянно сопротивлялся. Тогда они ударили меня чем-то твердым по голове и, завладев моими сорока семью десятинами, скрылись. Очнувшись и не обнаружив ордера, я пришел в отчаяние и долго бился головой о землю. Меня одурачили. Мне подрезали крылья. Если раньше я рвался вперед, то теперь, не скрою, мне стало все безразлично. Добравшись до воронки, где сидел командир моего отделения Квачке, я немедленно доложил ему о случившемся. Фельдфебель как мог утешил меня и лично свел в лазарет, где я теперь и пребываю".
В дверь туалета стучал теперь не один нуждающийся, а несколько, и, как показалось Карке, они уже не просили, а угрожали. Открыть бы, но как откроешь, когда недописан рапорт, когда мысли оборваны на самом важном месте. Потоптавшись у двери и потрогав довольно-таки крепкий крючок, Карке снова сел на подоконник и заскрипел пером:
"Кто может теперь меня утешить? Что будет с моей милой Эльзой, если она узнает, что у меня похищена земля? Бедная! Она, господин майор, не выдержит такого горя. В моей супружеской жизни может произойти трагедия. Я стал нищим, а штурмовик Отто богат. У него в Свинемюнде имение. Кто знает, что у него на уме? И это меня угнетает, не дает мне покоя. Я день и ночь думаю об украденных десятинах, о жене и штурмовике Отто".
Дверь туалета грохотала от костылей, кулаков, пяток. Не спуская глаз с крючка, Карке поторопился:
"Обращаясь к вам с этим рапортом, господин майор, я убедительно прошу вас понять мое горе и силою власти, данной вам фюрером, принять меры к розыску, задержанию грабителей и строгому наказанию мерзавцев".
Кто-то за дверью громовым, угрожающим голосом крикнул:
- Эй, копуша! Слезай живее, а не то стащим за ноги. Взломаем дверь.
Карке отлично понимал состояние солдат, стоящих за дверью, но что он мог сделать в эти минуты, когда оставалось совсем немного, чтоб завершить рапорт. Тут, пожалуй, и стрельба из пушки не помогла б. Мысли его работали с лихорадочной быстротой, авторучка моталась взад-вперед по листу бумаги, как челнок в ткацком станке. Карке стал было излагать приметы грабителей, но ему помешал знакомый голос начальника лазарета:
- Рядовой Карке, отворите. Сейчас же откройте дверь! Поймите, что вы создали в лазарете аварийную обстановку. Вы слышите, Карке?
- Слышу, господин полковник. Так точно! Сейчас закругляюсь.
- Сколько минут вам надо для закругления?
- Сей момент! Сей момент, господин полковник.
- Мы ждем, Карке. Поторопитесь! Карке не только торопился, а скакал галопом. Выхватив из бокового кармана другой лист, он бегло писал:
"По моим предположениям, грабителей надо искать в тыловых частях армии. Мне помнится, что они что-то говорили о приказе ноль пятнадцать. Но могли быть и просто одиночные бандиты, решившие награбить себе побольше земли. Мерзавцы! Что им слезы какого-то рядового Карке? Что им с того, что он, оставшись без земли, может остаться без любимой жены? Они готовы всю Россию положить себе в карман. Таких хапуг, господин майор, мне не жалко, и если вы их поймаете и будете казнить, пригласите меня. Я первым влеплю в затылок грабителя пулю".
Раздался опять голос начальника лазарета. Вначале он был угрожающим, потом смягчился до вежливого уговора:
- Ну откройте, Карке. Войдите в положение своих собратьев. Им тяжко. Невмоготу. Снимите крючок. Ну что вам стоит? Мы вас не накажем. Напротив, я прикажу, чтоб вам дали фляжку шнапса.
Терять фляжку шнапса из-за двух-трех недописанных строчек Карке не хотелось. Он спрятал в подкладку лазаретного халата рапорт и снял крючок. Толпа натерпевшихся хлынула в туалет. Карке схватили под руки офицеры гестапо.
- Признавайтесь без проволочек. Что вы делали в туалете? - держа наготове лист бумаги и авторучку, спрашивал подполковник Румп - следователь гестапо по особо тяжким преступлениям.
- Я же сказал, господин следователь. У меня запор. Я просто долго сидел.
- Вы лжете, заметаете следы. Начальник лазарета видел в замочную скважину - вы что-то писали.
- Ничего я не писал. Я просто держал в руках листок бумаги.
- А авторучка зачем? Зачем держали в руках авторучку? Не ковырять же в носу вы ее с собой брали.
- Нет.
- Так отвечайте же! У нас есть предположение, что вы, уединившись в туалете, писали враждебную листовку. Писали вы ее? Признавайтесь!
- Нет.
- А вообще сочиняли вы там что-нибудь или нет?
- Да, сочинял.
У следователя глаза загорелись, как у карточного игрока, азартом. Высокий, тощий, с тонкой кадыкастой шеей он показался Карке похожим на гусака, увидевшего сидевшую на лукошке гусыню.
- Так, так, - забарабанил пальцем по столу Румп. - Говорите, все же сочиняли. А что? Кому?
Карке молчал. Он гадал: сказать этому гусаку о рапорте или нет? Делиться с ним своим горем или помолчать? Скажешь, поделишься - чего доброго, потребует в доказательство рапорт, а там тогда поди поищи. Подошьет бумагу в архив, и крышка. Когда еще представится случай закрыться в туалете?
- Ах, вы молчите! Что-то скрываете.
- Я ничего не скрываю, господин подполковник. Я говорю, что обращался к командиру.
- К командиру? Замечательно. Так и запишем: сочинял листовку, обращенную к командирам. К чему вы в ней призывали?
- Призывал к справедливости и наказанию тех, кто захватывает чужую землю.
- Говорите, говорите, Карке, - строчил протокол допроса следователь. - Это очень интересно!
- Что ж тут интересного, господин подполковник? Почти белым днем грабят. И грабят-то как! Якобы в гуманных целях. Обещают черта в ступе. Превратили в национального героя. Белье вместе с бельем Кайзера в музей под стекло. А пошли в музей - там ни кальсон, ни брюк...
Следователь поднял голову:
- О чем вы? Кто национальный герой? Кто ходил в музей? Зачем? Ничего не понимаю.
- Национальный герой, господин подполковник, это я, а в музей ходили моя жена Эльза и штурмовик Отто, который квартирует у моей жены. Так вот не нашли они моих брюк с медальоном. Жена, бедняжка, всю ночь плакала. Спасибо, Отто ее утешил.
- Рядовой Карке, вы снова темните, несете околесицу. Говорите по существу.
- Больше мне говорить нечего. Я сказал все.
- Ах, так! Тогда я развяжу вам язык иным способом. - Следователь снял телефонную трубку: - Вильгельм! Принесите соленой воды, щипцы, розги и паяльную лампу.
23. СЛАВНОЕ БЕИПСА КОСИТ В ПОЛЕСЬЕ СЕНО
Деревни, хутора, поселки, местечки... Сколько их осталось позади кареты личного представителя президента, сразу забытых и навсегда запомнившихся, полюбившихся, дивно красивых, с лирически-грустными, смешными и простыми названиями: Горобцы, Наталки, Матрешки, Черевички, Чижики, Остапы, Скидайшапки, Пейгорилки, Горобницы, Лихобабы, Ковуны... Э, да разве сочтешь все, что проехали с той поры, как покинули знаменитые Хмельки, давшие миру БЕИПСА. Короткие полдневки, передых людям, коням - и снова во весь дух, во все колеса на восток, на восток, на восток!.. И снова встречи, расставания, новые страницы славной летописи БЕИПСА.
На этот раз глазам спутников Гуляйбабки предстала полесская деревенька дворов в тридцать - тридцать пять, окруженная дремным лесом, разрубленная пополам овражной речонкой, в которой барахталась голопузая ребятня. На задворках сараюхи, баньки, по нескольку старых яблонь, груш, скворечники на длинных жердях. На куцых ракитах стража - аисты. Кудахтали куры, хрюкали свиньи, где-то мычал теленок, попахивало дымком топящихся хат.
Шумно потянув носом и уловив запах жареной свинины, кучер Прохор, молчавший всю дорогу, пока выбирались из леса, обернулся к сидящему рядом Гуляйбабке, сказал:
- А тут, кажись, "новым порядком" и не пахнет.
- Да, я тоже так думаю, - сказал Гуляйбабка и вздохнул: - Несчастные люди! Как только они живут без "нового порядка"?
Ниже картофельных огородов блестел неопалой росой мокрый луг. На длинных будыльях пожелтевшего конского щавеля, качаясь, грустили луговые птахи. У кустов лозняка драл свою дранку обнаглевший коростель. Ему давно бы пора уносить ноги с луга, а он, радуясь, что луг не косят, все пилил и пилил. Черная корова с белой лысиной и обрезками рогов, как на каске фюрерского солдата, влезла в траву по брюхо и вовсю уплетала мышиный горох.
- Ах какая травища! - вздохнул Прохор. - Косить бы давно...
- А кто тебе сказал, что не косят? Взгляни! - кивнул на луг Гуляйбабка.
