ОБЭРИУТЫ - ВАННА АРХИМЕДА СБОРНИК
Хозяин удалился и принес альбом с лаковой крышкой. Гость перелистывал, рассматривал фотографические карточки – мечтал. Психачев стоял у стола, подперев кулаками голову.
– Познакомьте меня с вашей семьей,- сказал Свистонов.
– Нет, этого никак нельзя…- зарумянился Владимир Евгеньевич.
– Папа, папа, тебя спрашивает графиня,- вбежала его четырнадцатилетняя дочь.
– Сейчас, Маша,- засуетился Психачев и нырнул в двери.
– Познакомимтесь,- подошел Свистонов к подростку.
Маша сделала книксен.
– Вы, должно быть, учитесь в трудовой школе? – спросил Свистонов, отпуская ее ручку.
– Нет, папа меня не пускает.
Свистонов смотрел на ее щупленькую и нарядную фигурку. Психачев вбежал.
– Уйди, уйди, Маша! Дочь кокетливо посмотрела на Свистонова.
– Уйди, я тебе говорю.
Маша ушла. Но через минуту она опять вбежала.
– Папа, князь пришел.
– Ради бога, простите.- И, взяв Машу за руку, снова нырнул Психачев в двери. Портьеры сомкнулись.
Свистонов курил и ждал. Он бросил взгляд на корешки пыльных, заплесневелых книг. И стал читать названия.
92 93 – Что это вас всё титулованные посещают? – Это случайно,- сконфузившись, ответил Психачев. – Ну ладно. Что же вы намерены мне рассказать? – Вас интересует, кто с кем живет? – Признаться, мало.
– Что же вас интересует? – Ваши наблюдения за последние годы. Ваши чувства и мысли. Скажите, зачем вы стремились охаять науку? – Я считал это оригинальным.
– Вы, конечно, в юности писали стихи? – О триппере.
– Весело! – Очень весело.
– Папа, папа, мама зовет,- раздался голос из-за двери.
– Сейчас, деточка.
Свистонов подошел к полке. Развернул Блока на закладке: Уж не мечтать о доблестях, о славе, Все миновалось, молодость прошла…
Свистонова душил хохот. Он подошел к окну.
Психачев внизу возвращался из кооператива с булкой.
У Психачева в комнате стояла библиотечка по оккультизму, масонству, волшебству. Но Свистонов понимал, что Психачев не верит ни в оккультизм, ни в масонство, ни в магию.
Все люди любят рассматривать. Девушкам и женщинам нравится погрезить над модными журналами, инженеру – умилиться над изображением заграничного двигателя, старичку – поплакать над фотографической карточкой умерших детей.
Психачев, покачивая головой, перелистывая изооражения мандрагор, похожих на старцев, талисманов с солнцем, луной, Марсом, геомантических деревьев, таблицы сефиротов, изображения демонов, коренастого Азазедла, ведущего козла, мефистофелеподобного Габорима, летящего на змее, крылатого, с огромными глазами, слегка костлявого Астарота.
94 В юности Психачев хотел быть соблазнителем.
В 1908-1912 годах носил он даже белое платье и на голове черную бархатную шапочку с красным пером. Родные считали это причудой богатого человека.
Приятные ночи в молодости провел Психачев за трактатами об истинном способе заключать пакты с духами. Мечтательные ночи.
Среди обывателей он слыл за мистика. В молодости Психачеву это очень нравилось. Да и теперь нравилось, когда на него смотрели боязливо. Про него ходили слухи, что он иерофант какого-то таинственного ордена, • что он поднялся по всем ступеням и наверху остановился. Он говорил, что он по происхождению фессалийский грек, а, как известно, Фессалия славилась своими чарами.
Действительно, в одной из комнаток его дома висели портреты екатерининского и александровского времен, гречанок и греков в париках и кафтанах, стояло перламутровое распятие под стеклянным колпаком из-под часов и был семейный альбом 30-х годов с акварелями, стихами, виньетками и греческая библия с фамилиями Рали, Хари, Маразли.
Свистонов, осмотрев квартиру, полюбил советского Калиостро. «Как грустна его жизнь! – подумал он.- Что ему дает его слава советского Калиостро, когда он сам знает, что он самозванец, что он совсем не грек и не прорицатель, а просто Владимир Евгеньевич Психачев.
Пусть даже римский папа присылает ему свое благословение ежегодно. Он-то ведь не верит в римского папу».
Сидя в спальне, под старинными портретами, хозяин и гость курили, пили водочку, заедали помидорами.
Психачев говорил о своем ордене. Свистонов, с наслаждением затягиваясь, курил и выпускал из ноздрей дым. Свистонов видел ночь Психачева, потому что в жизни каждого человека бывает великая ночь сомнения, за которой следуют победа или поражение. Ночь, которая может длиться месяцы и годы.
И вот эту-то ночь, под шум речей Психачева, пытался восстановить Свистонов. Тогда Психачев был молод, и листья по-другому шумели, и птицы иначе пели.
Он верил, что ему удастся сорвать блестящий покров с мира, что он нечто вроде дьявола. Он ехал верхом на черном жеребце впереди кавалькады. Молодежь угощалась конфетами, подхлестывая лошадей, весело шутила.
95 Сердце Свистонова сжалось.
Психачев, заметив, как побледнел Свистонов, подумал, что произвел сильное впечатление на гостя.
– Психачев-Рали-Хари-Маразли! – насмешливо прервал молчание Свистонов,- расскажите, как вы заключили пакт с дьяволом? Вы очень интересный человек, я охотно возьму вас в свой роман,- продолжал Свистонов.
Хозяин тихой квартиры совершенно ободрился. Сладостная, торжественная, восхитительная музыка раздалась вокруг него и мало-помалу становилась все громче и громче, так что казалось, гармонические звуки ее наполняют всю комнату, и льются за окно в небольшой палисадник, и достигают стены соседнего дома. Подобную музыку слышат женихи и невесты, если они очень молоды и очень любят друг друга.
Психачев поднялся с кресла, выпрямился.
– Чтобы заключить пакт с одним из главных духов, я отправился, срезал новым ножом, еще не бывшим в употреблении, палочку дикого орешника, начертил в отдаленном месте треугольник, поставил две свечи, встал сам в треугольник и произнес великое обращение: «Император Люцифер, господин всех духов непокорных, будь благосклонен к моему призыву…» Свистонов улыбнулся.
– Владимир Евгеньевич, я не о таком пакте вас спрашиваю, о внутреннем пакте.
– То есть как? – спросил Психачев.
– О мгновении, когда вы почувствовали, что потеряли волю, и поняли,"что вы погибли, что вы – самозванец.
Музыка смолкла. Перед Психачевым сидел человек, пил водку и острил над ним. Психачеву стало все вдруг как-то противно, и он сам показался себе каким-то неинтересным. Но через минуту он заволновался.
– То есть как, что я – самозванец? – спросил он.- Значит, вы не верите, что я доктор философии? – У хозяина лицо стало злым и недоброжелательным.
– Ах нет,- ответил гость вежливо,- я совсем о другом. Вы называете себя мистиком. А может быть, вы совсем не мистик. Вы говорите: «Я – идеалист», а может быть, вы совсем не идеалист.
Владимир Евгеньевич поморщился.
– Или, может быть, твердя всем и каждому, хотя и с усмешечкой, что вы мистик, вы верите, что вы им 96 станете на самом деле? Это я для романа,- продолжал гость, улыбаясь.- Вы не сердитесь. Ведь мне вас надо испытать. Я ведь все шучу.
Лицо у Психачева просветлело, и глаза засияли.
Свистонов смотрел на этого человека, говорящего о гимнософистах, о жрецах Изиды, об элевсинских таинствах, о школе Пифагора и, по-видимому, мало обо всем этом знающего. Во всяком случае, меньше, чем можно было бы знать.
– Хорошо? – спросил хозяин.- Нравится вам у меня? – Очень нравится,- ответил Свистонов.- У вас сидишь, точно у подвижника.- И голос Свистонова стал мечтательным.
А Психачев старался говорить так, чтобы Свистонову стало совершенно ясно, что говоривший принадлежит к сильному и тайному обществу.
Хозяин, в общем, был милый человек. Май он называл адармапагон, июнь – хардат, июль – терма, август – медерме, а свой дом – элбвзисом. Свою же фамилию он иногда подписывал цифрами так: 15, 18, 4, 10, 5, 12, 19, 10, 5, 8, 7, 7.
И делал росчерк.
Правда, получалось несколько длинно, зато вместо «психа» выходила «Псиша», но в более тайных бумагах писал особыми иероглифами и называл себя Мефистофелем.
О чем говорили в этот вечер гость и хозяин, читателю знать не надо, но только на пороге они жарко расцеловались, и гость скрылся в ночной темноте, а хозяин долго восторженно смотрел ему вслед, а затем со свечой поднялся наверх.
И видно было, что всю ночь Психачев не спал, что по комнате ходила из угла в угол его тень, что он что-то обдумывал. Затем он сел к столу и покрыл бумагу цифрами.
А Свистонов шел в тумане и думал о том, что бы было, если б они оба верили в существование злых могуществ.
4 Панна Архимеда 97 В назначенное время вечером, как можно позже, был впущен новициат Свистонов в слабо освещенную комнату. Из-за занавески доносился голос Психачева. На большом столе посредине комнаты лежал обнаженный меч, большая граненая лампада освещала всю картину тихим светом.
Голос Психачева из-за занавески спросил Свистонова: – Упорствуете ли вы в желании своем – быть принятыми? После утвердительного ответа Свистонова голос Психачева послал вновь принимаемого размышлять в комнату вовсе темную.
