Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век
Он. У меня?.. У меня нет!..
Она. Как у тебя нет?
Он. У меня нет. У меня нет. Я ничего не писал. У меня ничего нет. Куда мы едем? Мы выйдем на перрон, и нас арестуют. У нас нет ни адреса, ни телефона. Мы пропадем!
Она. Поищи в боковом кармане.
Он. Там нет. Я смотрю, вот я смотрю, тут ничего нет. Вот пенсионная книжка, вот паспорта – и никаких телефонов.
Всё, домой! Искать! Поезд уйдет! Мы пропали!
Она. Посмотри среди газет.
Он. Всё, пропали. Поехали домой. Кому мы нужны? К чертовой матери эту жизнь. Эту голову. Эту поездку… Есть!
Она. Что?
Он. Телефон и адрес.
Я не могу, я все помнил, я знал наизусть «Муху-Цокотуху», я решал в уме сложнейшие задачи, я играл в шахматы вслепую... Где ключи?
Она. У меня.
Он. Плащ?
Она. Здесь.
Он. А часы, часы?
Она. У тебя на руке.
Он. Все забывал сказать. Я тебя люблю… Очки, очки?
Она. У меня.
Он. Куда я без тебя? Кому я нужен? Сода?
Она. Здесь, здесь. С продуктами.
Он. Паспорта?
Она. У тебя.
Он. Деньги?
Она. У меня. Ложись… Попробуй уснуть.
Он. Снотворное?
Она. В лекарствах.
Он. Очки?
Она. У меня.
Он. Билеты?
Она. Мы уже едем.
Он. Газеты?
Она. На полке.
Он. Валокордин?
Она. Вот.
Он. Все… Где сон? Сон где?..
Что возмущает и от чего возмущаются
Где-то в 82-м году я въехал в квартиру на Малом Комсомольском.
Большая однокомнатная квартира.
Соседи были только под полом, над потолком и за стеной на кухне.
Довольно удачно.
Высокие потолки, две стены на улицу.
И за стеной кухни интеллигентная профессорская семья.
От чего я страдал и страдаю всю жизнь – от шума соседей.
Я живу тихо.
Я тихий.
Я одинокий.
Я часто лежу.
Я ничего не пилю и не сверлю.
Не передвигаю.
Я только страдаю, страдаю от всего этого у других.
Я получил эту однокомнатную квартиру на Малом Комсомольском.
Только стена моей кухни соприкасалась с квартирой соседей.
Я один.
Я и передвигаюсь бесшумно.
Меня позвал сын соседей, показал эту самую общую стену.
– Я сплю здесь, – сказал он. – А у вас там кухня, – сказал он… – Я все слышу. Стена такая тонкая. Видимо, гипсокартон. Нельзя ли потише?
Он был прав.
Я стал еще тише…
Он был очень интеллигентен – программист-математик-эмигрант – очень интеллигентный парень.
Он позвал меня.
– Михаил, – сказал он. – Давайте вы ложитесь на мою кровать, а я подвигаюсь у вас на кухне.
Я лег.
Я лежал.
Он там двигался.
Звякал.
Журчал.
Ничего особенного.
Мне показалось терпимо.
– Я один там, – сказал я.
– Но к вам же приходят.
– Но редко.
– Но приходят.
– Но я не могу совсем…
– Но мы должны сотрудничать. Мы же интеллигентные люди.
Он посадил меня на то место, где лучше всего слышно.
Я послушал. Да... но ничего страшного.
И мы опять разошлись по квартирам.
– Если вам будет громко – стучите, – попрощался я.
И я стал терпеть.
Я не шевелился.
Я шагну, он постучит.
Я звякну, он стукнет.
Потом пришел знакомый военком.
Потом Сташкевич.
Потом Андрей-писатель.
Потом подруги...
Мы выпивали.
Он постукивал.
Потом мы пили – он стучал.
Потом мы спорили – он колотил...
Потом в котле варили.
Потом друг друга угощали.
Он стучал поленом.
Чем-то надо было заглушить его стук.
И мы врубили музыку.
– Танцуйте с нами, – я крикнул в вентиляционную трубу.
А как же жить? А как же жить?…
Мы пили, пели, танцевали и стучали в стену.
Он стучал, и мы стучали.
И было весело.
И мы напились вдрабадан.
Андрей-писатель с чужой подругой спустились из моей квартиры вниз в парадную, потом вернулись:
– Как выйти? У тебя там код.
– Сейчас открою, – сказал я и стукнул в стену молотком: – Какой там код? Там код какой?.. Да, код.
Я был опешимши:
– Но это ж код снаружи, а мы внутри.
– Но я ж его не знаю, – сказал мой друг Андрей, писатель интеллектуальной прозы.
– Код? – постучал я в стену.
– Сто сорок три.
Они опять ушли и не вернулись, видимо, набрали с той стороны.
Музыка ревела.
Часть осталась.
Часть ушла.
Мы перед утром в стену бахнули котлом.
И разошлись.
Он больше не стучал.
Я больше не шумел.
Он эмигрировал.
Я переехал.
Летом на веранде
Склероз
Софья Львовна. И тогда я Милочке сказала, что мне все равно. Пусть будет как есть. Но ты же не можешь жить одна. «Мама, почему одна?» И мы пошли к Татьяне Ефимовне. Вы ее знаете, женщина очень интеллигентная. Она Мишу знает и любит. Я у нее видела книгу воспоминаний этого… Ну, вы его читали, Миша. Ну, мама знает. Он чудесно пишет, и на фотографии такое умное лицо.
Моя мама. Это наша родственница, Миша… Татьяна Ефимовна. У нее своя дача, она нам сливы приносила. Очень вкусные.
Софья Львовна. Да. Он очень умный. Пишет в основном о своих встречах с писателями, о знаменитых артистах, очень хорошо пишет, очень спокойно, достойно. Я б хотела, чтоб вы прочитали, Миша. Вот она. Я вам специально принесла с собой. Нет. Это я взяла ключ для закрутки. Ха-ха. Ой! Этим летом необычно большой урожай абрикос, и слив, и яблок, и груш. Я хочу, чтоб вы у нас побывали с мамой и с Мишей. У нас сосед разводит вьетнамские кабачки. Он нас угостил, но это для питания скотов, крупные косточки, а Милочка говорит: «Ты, мама, не беспокойся. Значит, я рожу от какого-то мужчины». (Плачет.) «Главное для меня ребенок. Я хочу иметь ребенка». Я говорю – как же? Но я уже понимаю, что теперь другое время. И ваш товарищ мог вполне прийти к нам.
Мама. Это Толик.
Софья Львовна. Да. Он. Математик одинокий.
Мама. Он бегает по утрам.
Софья Львовна. Ну что делать. Ей уже тридцать семь лет. Он, наверное, плохой человек.
Миша. Да нет, что вы, прекрасный.
Софья Львовна. А почему вы сказали «будь он проклят»?
Миша. Когда?
Софья Львовна. Минуту назад, Мишенька. Вы сказали: «Ну и мерзавец»…
Миша. Да что вы?! Как я мог?! Это мой друг детства! Нас всего пятеро. Мы всю жизнь. Да что вы…
Мама. Нет. Он этого не говорил.
Софья Львовна. Милочка говорила – он математик, ему сорок с лишним, он преподает, и он должен был к нам прийти. Познакомиться. И я вам скажу, этот ваш друг математик или физик…
Мама. Это Толик.
Софья Львовна. Вы о нем хорошего мнения?
Миша. Да. Это мой друг детства. Нас всего несколько человек. Мы еще с пятого класса. Он закончил физмат, преподает математику.
Софья Львовна. А правда, что он холостяк?
Миша. Правда.
Софья Львовна. А почему он вам не нравится?
Миша. Он мне очень нравится. Он мне не может не нравиться. Мы дружим с детства. Нас пятеро или шестеро. Мы так и дружим. Он очень хороший человек.
Мама. Он бегает по утрам. Он морж. Купается зимой.
Софья Львовна. Да. Ну что делать, что делать, если она одна. И она говорит: «Мама, ну что делать, ну что делать, если я одна». Я отвечаю: «Да, Милочка, что делать, если ты одна. Тебе уже тридцать семь лет». Выглядит она прекрасно. Они сегодня пошли в театр, и я хочу, чтоб вы у нас побывали. В этом году необычайный урожай.
Мама. Софья Львовна специально пришла в темноте, чтоб тебя повидать. Это очень трогательно. Сейчас темно.
Софья Львовна. Да. Я чуть не упала, но здесь недалеко.
Мама. Мы вас проводим. Обязательно, и речи быть не может.
Софья Львовна. Что вы, не стоит беспокоиться.
Мама. И речи быть не может. Ты слышал, я не хочу ничего слышать. Обязательно проводи. Знать ничего не хочу.
Софья Львовна. Да. И я хочу, чтоб вы у нас побывали. В этом году необычайный урожай. Так много слив, абрикос. Вы обязательно должны у нас побывать. У меня такой чудесный зять. Милочка его очень любит. У них двое детей.
Мама. Это у старшей?
Софья Львовна. Да. Они чудесные такие дети. Они без меня не могут. «Бабушка, бабушка!» Они рисуют меня. Все время меня рисуют. Который час?
Миша. Четверть двенадцатого.
Софья Львовна. Они уже спят. (Переходит на шепот, хотя разговор у нас.) Милочка мне говорит: «Мама, они так крепко спят…» Но я не могу на нее смотреть без слез – умница, начитанная, ее нельзя назвать красавицей, но мила бесконечно. Мне обещали познакомить ее с одним математиком. Довольно молодой, лет сорок пять. Спортсмен, читает физику, бегает, плавает, в общем, очень современный. Пусть познакомятся, пусть даже поживут, я уже тоже стала современная. Мне говорили, очень хороший парень. И я выяснила, что это ваш друг, Миша.
