Александр Струев - Сказание о Луноходе
Высокие напольные часы гулким, мелодичным боем пробили десять. За окнами гас закат.
– По праздникам поют песни в Мою славу, – наклонившись ближе к Доктору, говорил Вожатый, – надо сделать так, чтобы запели о нем – вся страна, без исключения! В этом нам поможет тишина. Без тишины никто наши песни не услышит и ни хрена в них не поймет. Без тишины все потонет в общем бессмысленном гомоне и словоблудстве. Неслучайно за тишину ведется борьба, и мы ее в конце концов получим, как бы ни мешали! А как получим, как установим повсеместно, дадим песни в голос, наши песни, наши стихи! Сотни поэтов и композиторов, вывезенных в твою любимую заграницу, за хорошие деньги сочиняют песни, которые как заклятье грянут со всех сторон! Они нам черта лысого напридумывают! Лучшие люди планеты будут плакать от наших стихов! В тишине мы так гаркнем, что мир содрогнется! Двадцать тысяч певцов, двадцать тысяч музыкантов уже слова и ноты разучили, к выступлениям готовятся. Их не смущает, для кого они будут петь, чуть больше денег, и умники уже ручные, заискивающе улыбаются, шутят.
– Всем правит бабло, – со вздохом согласился Доктор, – оно и побеждает.
– Дикий мир! – пожал плечами Вожатый. – С одной стороны это хорошо, а с другой плохо. Так и живем. И что тогда их газетенки? – вспомнив про полчища артистов, музыкантов и композиторов, продолжил Вожатый. – Насрать! Мы знаем, правда не всегда хороша, а что делать? Придет время, и Святой-Голос-Слово восславит Сына, и все пойдут за ним! Слепое, стадное чувство, присущее человеку. В тишине Святой-Голос-Слово должен вселить в сердца веру в наследника. И церковная молитва, которую с сегодняшнего дня можно будет повторять про себя и ни в коем случае вслух, не перепутает мысли, не вскружит голову.
Вожатый недовольно посмотрел на позолоченные иконы в углу. На правой был изображен Он, на соседней – Сын.
– Церковь! На хер ее обрядность, колокола, пение! Чтобы задурить людям головы, одурманить! В Кремле куранты молчат, а они звонят к заутрене! На хер! Не звонить! Не галдеть! Больше всего Я переживаю за церковь, не подведет ли? Попы благословляют все Мои поступки. Двадцать лет назад Меня и Сына причислили к лику святых, руки Мне целуют, жополизы! Но по глазам вижу – затаились! Ждут, сволочи! А этот жирный митрополит к Наталочкиной ручке полез, придурок! На бабу так зыркает, монах недоебаный, что плюнуть противно! Нечего сказать – служитель культа! Недаром царь Петр упразднил патриарха и назначил руководителем Священного синода гражданского человека, неспроста! Знал, что на церковь нельзя положиться. И без патриарха, с обер-прокурором, слава Богу, почти триста лет прожили! А Ивана Грозного от церкви отлучили, помнишь? Самого Ивана Грозного не побоялись, дьяволы! А Ленин начал церковь бить? Не добил, как ни старался. Расстреляли бедолагу отравленными пулями. Если б не болезнь, он бы ее дотерзал! Вот и Я думаю, что с церковью делать? Ничего пока не решил. А у Меня, ты знаешь, если что, рука не дрогнет, не забоюсь! Кому нужен мертвый Туркменбаши? Мне не нужен! – и Вожатый тихо, одними губами, как учит тишина, засмеялся.
Доктор встал и подошел к элегантному шкафчику. Это оказался бар. Он открыл одну из дверок и, подхватив пузатую матовую бутылку, плеснул по чуть-чуть в два низких стакана. Один протянул Ему.
– Пожалуйста!
Вожатый принял стакан.
– Лед?
– Нет.
– За здоровье! – поднял Доктор.
– За наше! – уточнил Вожатый.
Они чокнулись.
– За победу над врагами! – вскинув стакан, добавил Вожатый и одним залпом осушил содержимое.
«Старик, а выпить не дурак!» – отметил Доктор.
– Позовите Наталью Сергеевну! – сняв телефонную трубку, приказал Вожатый.
Виски теплой приятной волной обволакивало грудь и разливалось внутри. Они снова выпили.
– Хорошо! – проговорил Вожатый, закатывая глаза. – Давно не пил виски, уже вкус стал забывать. Все водка да водка!
– Сорокалетнее.
– Чувствуется.
– Меня тоже растерзают, если с Вами что случится, – вздохнул Доктор, наливая еще.
– Обязательно! – подтвердил Вожатый. – Но ты не бзди, ты же со Мной! – и Он весело рассмеялся, а потом вдруг замолчал и посерьезнел. – Растерзают, если Сына на моем месте не окажется.
– Верно, – согласился Доктор, и они снова чокнулись.
Вернулась Наталья Сергеевна. Платье на ней теперь было черное, приталенное. На шее таинственным перламутром южных морей поблескивал крупный жемчуг. Такой же жемчужный браслет украшал запястье. Ей все было к лицу: и молочные жемчуга, и таинственные изумруды, и глубокие сапфиры, и искрящиеся солнцем бриллианты.
«Хороша!» – болезненно оценил Доктор и отвернулся, чтобы не терзать израненное жгучими страданиями сердце. Доктору до сих пор нравилось на нее смотреть, восхищаться плавными движениями, изящным наклоном головы, обворожительным чудом длинных ресниц.
Отобрали Наташу, как и остальных красавиц, после многочисленных конкурсов, медицинских осмотров и психологических тестов. Дальше с полгода воспитывали, учили этикету, танцам, всякому разному и только потом допустили в штат к Младшему. Царям скучнее невест выбирали, по знатным домам бояре проедут, девчат соберут, разденут, облапят и уже можно в кремлевские палаты везти.
Наталочка была у Младшего обыкновенной музой, пока Вожатый ее не приметил и у Сына не забрал, тогда ей только семнадцать исполнилось. Но даже тогда она выделялась среди остальных девушек неподдельной веселостью, отзывчивостью, озорным огоньком в глазах. Почему-то Сын ее пропустил.
Наталья Сергеевна сидела прямо, как балерина, но вместе с тем легко и непринужденно, с крохотной сумочкой из ребристой кожи крокодила на коленях и в таких же черных крокодиловых туфельках. Она обязательно ходила с сумочками, всякий раз с новыми, утверждая, что без сумки – это не женщина! Смешная.
– Ну что, воробушек, кино смотреть будем? – ласково спросил Вожатый.
– Там Фадеев плачет, – ответила Наташа, указав пальцем на дверь.
– Плачет! – пожал плечами Вожатый. – Кто обидел?!
– Обрили его, налысо! – заулыбалась Наталья Сергеевна. – Такой смешной, как цыпленок!
– Говорил, дураку, причешись! Уговаривал, а он как клоун лохматый, разгуливает, людей пугает! Он, видите ли, обет дал! Слушать никого не желает! Вот и доходился, умник. Хорошо, что только подстригли, а то бы, – и Вожатый выразительно провел ладонью по горлу, – того! Ну да ладно, слезами горю не поможешь. Заводи кино! – приказал Он.
Доктор нажал кнопку, из потолка выполз огромный, во всю стену экран. Проектор вспыхнул. Фильм начался.
25
Николаю Ивановичу так и не удалось справить ящик для инструментов, уехал в Москву и домой больше не возвращался. Ночевал он сначала в душном спецприемнике, куда со всех концов прибывали специалисты по строительной специальности. Целую неделю с прибывшими беседовали, составляли длинные списки, в конце концов, эти непомерные списки умудрились потерять, потом пришлось их заново составлять и снова всех опрашивать, но теперь, для страховки, списки печатали в нескольких экземплярах. Наконец мастер получил направление и на попутной подводе укатил в подмосковный Загорск. Николай Иванович не был из досрочно освобожденных, которые отбывали на сельхозработах или на ударных промышленных гигантах. За трудовые показатели на родном заводе он был награжден двумя партийными кольцами и грамотой замминистра. Это дало ему значительные преимущества при распределении. Николай Иванович был направлен на «Молокозавод» мастером второй бригады по монтажу лунного грунта. Там, с присущей ему энергией и фольклорным огоньком, Николай Иванович подгонял бывших заключенных, с которыми сам, без стеснения, что он, видите ли, начальник, а они – мудачье, прихуячивал один кусок грунта к другому. Он иногда даже обедал с ними, хлебая из общего котла щи с концентратами, и, прищурившись, перекуривал в каптерке, хотя это и запрещалось, но без лишних разговоров – не любил попусту лясы точить. В бригаде мастера уважали, между собой называли Иванычем. Так получилось, что бригада Николая Ивановича умудрилась собрать свой лунный пол на полтора месяца раньше установленного срока, тогда как другие только-только начали наносить на лаги клей, а непосредственно полом даже не пахло. За такое дело поздравил мастера начальник цеха, а после размещения фотографии на доске почета – сам начальник спецкомендатуры. В довершение приехал космонавт Игоревский и стал Иваныча обнимать и называть родненьким. Сердечный человек был космонавт Игоревский, даже не верилось, что такой интеллигент мог в космос летать! Через неделю Николая Ивановича перевели на другую должность, предоставив узкий кабинет с окном во всю стену и с черным телефоном – звони кому хошь, но только по служебной надобности – то-то! Так Николай Иванович оказался у космонавта помощником по «авралу». Нужен был космонавту такой помощник, который без лишних слов мог с работягами побазарить и договориться. В работе над Луноходом точность нужна, деликатность нужна и жесткая воля, само собой разумеется! На это дело Иваныча и поставили. В своем теперешнем кабинете Николай Иванович расположил кровать, так как аврал случался по два раза на день: то там заволынили, то здесь прозевали, как тут рабочее место оставишь! Теперь Иваныч дневал и ночевал на работе.
