Александр Белокопытов - Своя рыба и река
Я давно не жил на родине, бывал редко, а если и удавалось приехать, время мое было ограничено. Когда выпадала свободная минута, я брал удочку, садился на велосипед и уезжал за деревню, на реку. Не столько рыбачил, сколько ходил, приглядывался, рассматривал, чтобы запомнить все, запечатлеть навсегда. В этот раз я укатил из Алтайского аж за Нижнюю Каменку, за каменский сад. Перебрел речку, ушел низом горы по-дальше от людских глаз и нашел себе место.
Я почти дремал, лениво следя за поплавком, зa крупными черно-желтыми земляными осами, с тяжелым и сердитым гудением копошащимися внизу, под берегом. Окончательно разомлевший от жары, убаюканный тишиной, я вдруг услышал сзади осторожное покашливание и повернул голову. Раздвинув колючие стебли ежевики, передо мной стоял и улыбался мужчина лет шестидесяти пяти, с темным от солнца и ветра лицом, с коротким ежиком седых волос и белой щетиной на скулах. Крепкими, черными от загара и работы руками он сжимал руль велосипеда, велосипед был непривычной конструкции: приземистый, с толстой рамой, с хитроумно подвешенной цепью на манер гоночного, с широкими рифлеными шинами. В нем чувствовалась надежность и мощь. К раме было подвязано самодельное двухколенное удилище. А вот одет хозяин шикарного велосипеда был явно не по погоде: в телогрейке, в кирзовых сапогах, за плечами висел солдатский вещмешок.
Он кивком поздоровался, улыбка продолжала освещать лицо. Я ответил на приветствие и сел. Он привалил велосипед к кусту, любовно ткнул в него пальцем и негромко проговорил:
- Вездеход, зверь, а не машина... Две пенсии я в него вбухал, но не жалею.
Крякнув, он снял вещмешок, скинул телогрейку и расстегнул широкую, просторную рубаху с темными разводами под мышками.
- Ничего, жар костей не ломит. Вон, азиаты в Средней Азии, так те вообще в жару в шубах ходят и кипяток пьют. Ну как, клюет?
- Так себе, - ответил я. - В час по чайной ложке, - и показал на пескарей в бидоне.
Он заглянул в него и со знанием дела произнес:
- Ничего, добрые кабанчики... Пескарь - всем рыбам рыба, - и добавил, показывая на солнце: - Сейчас он на отдыхе, барствует.
- Я знаю, да потом у меня времени не будет, - я закурил и предложил ему. Он помедлил и взял сигарету.
- Так-то я не курю. Лет двадцать уже. Но с хорошим человеком можно и покурить, подымить душевно.
Он закурил и стал смотреть на воду, на качающийся поплавок.
- Любите рыбачить? - обращался он исключительно на "вы".
- Люблю, но... - я замялся. - Нe то чтобы уж очень рыбачить, сколько саму речку люблю.
- Так мы с вами - родственные души! - обрадовался он. - Я тоже речку люблю, сильно, иной раз думаю: как хорошо, что я здесь родился и речка Каменка у нас есть. Родился бы в другом месте, давно бы от тоски умер. Федор Иваныч я, можно просто - дядя Федя, коренной житель этих мест, сейчас пенсионер на законных основаниях.
Он неторопливо рассказывает о нашей родине, о разных серьезных, трогательных и грустных случаях из своей жизни. Он много знает, житейская мудрость пронизывает его повествование. Я больше слушаю. Клевать у меня перестало совсем. Я не обращаю никакого внимания на поплавок. Медленное течение реки и его глуховатые слова завораживают меня. Кажется, так я готов просидеть всю оставшуюся жизнь.
Я узнаю, что он тоже из Алтайского - вот радость! - вместе поедем домой. Я достал из рюкзака хлеб, вареные яйца и помидоры. Надо перекусить.
Не успели мы толком расположиться, как у меня клюнуло. Не то чтобы клюнуло, но поплавок зашевелился. Вначале он лег на бок, вяло покрутился так, поерзал, потом вдруг встал вверх ногами и замер. Федор Иваныч сразу приподнялся, кивнул мне и приложил палец к губам, я насторожился и взял удилище в руку. Поплавок лег обратно и медленно, как бы нехотя, поехал в сторону, постепенно оседая в глубину. Когда макушка его скрылась, я подсек. Телескопическое удилище согнулось в дугу, запела и зазвенела леска. Вначале мне показалось, что это зацеп, и я собрался уже выругаться, но тут на крючке тяжелыми толчками заходила невидимая рыба. Я зафиксировал удилище в вертикальном положении, и стал работать катушкой, подтягивая леску к себе и приспуская, когда рыба слишком упиралась.
- Не давайте ей ходу, - азартно шептал за спиной Федор Иваныч. Я кивнул: ясное дело, если дать ей разбежаться, она или сразу леску порвет или запутает ее за корягу. Началось между мной и рыбой противостояние, отчаянная борьба: я - к себе, она - от меня. Я работаю катушкой туда-сюда, сам по ходу дела соображаю: даже если я утомлю ее вконец, все одно никак мне ее не взять, слишком крут берег, полтора метра почти отвесной земли, а у меня и подсачика нет: не принято у нас на Каменке с подсачиками ходить.
Сколько продолжалось наше противоборство - не знаю, но мне показалось очень долго. Секунда шла за минуту. Наконец рыба появилась на поверхности. Сила ломала силу. Размеров она была громадных, так по крайней мере мне показалось, у рыбака, как известно, глаз любит все здорово преувеличивать. Сквозь вспененную воду можно было разглядеть большую удлиненную морду и бок с крупной чешуей, отливающей серебром и золотом.
- Волоком ее, волоком... - суетился сзади Федор Иваныч. Я и сам знаю, что нельзя большую рыбу пытаться оторвать от воды, тогда сразу пиши пропало. Не успел подумать - тонко дзинькнув, лопнула леска! Так предательски и позорно лопнула! Хваленая, японская, разноцветная, тонкая, но прочная, рассчитанная на добычу до шести с половиной килограммов, не выдержала веса и сопротивления нашей рыбы.
- Карп, - коротко констатировал Федор Иваныч. - Килограмма на два.
Я отдышался, сел и закурил. Руки тряслись, как после попойки. Он тоже закурил.
- Ничего, зато полюбовались.
- Ничего, - согласился я. Я был рад, что он оторвал крючок, куда бы я с ним, с карпом. Вот пескарь - это да. Царь-рыба.
Продолжать рыбачить дальше не имело смысла. Я искупался, смотал удочку, и мы поехали домой, в Алтайское, минуя трассу. Так было и ближе и безопаснее. Мы пропылили через Нижнюю Каменку, провожаемые ленивыми взглядами вольготно развалившихся по обочинам дороги свиней, переправились через реку и, объехав заросшее поле аэродрома, победно вкатили в село. Договорились встретиться, когда я выберу время. Федор Иваныч пообещал мне показать хитрое озеро, где до сих пор ловится линь. Линя я не ловил очень-очень давно.
С Федором Иванычем мне удалось встретиться несколько раз. Слишком мало было времени, слишком короток был отпуск. Человеком он оказался очень интересным, замечательным рассказчиком и главное - настоящим радетелем своей земли. Несколько его рассказов я записал, не стал мудрить с общим названием, так и назвал, как есть: "Из рассказов Федора Иваныча, потомственного алтайского жителя". Вот что из этого получилось:
ВЕЛОСИПЕД "ЧЕТЫРЕ ПОРОСЕНКА"
Вот, послушайте, как я велосипед приобрел. Зашел как-то в универмаг. Вообще-тo, я редко захожу, чего заходить-то, человек я, по нынешним временам не особенно покупательный, а тут меня будто что толкнуло: дай, думаю, зайду. Не успел зайти - вот он, передо мной стоит, красуется, велосипед! Я таких еще не видел. И сразу понял: техника что надо. Обошел я его так и сяк, обнюхал, потрогал, все рассмотрел. Хорош, нечего сказать. Но стоит он уйму денег - две пенсии! Страх и ужас для простого человека! Постоял я около него, потолкался, а чего толкаться-то? Поглядел и будь здоров, дуй дальше со свистом, чтоб фуфайка заворачивалась!
Разозлился на всех, хоть по натуре я не злой, вышел с гордо поднятой головой, приговариваю: "Ничего, брат Федор, бедность - не порок", - сам себя успокаиваю. Но, верите ли, потерял с тех пор покой и сон. Вообще-то я привык пешком ходить, пешкодралом, и на ногу легкий, могу упороть куда угодно, а тут втемяшилось мне в голову: хочу велосипед и все! Уперся как ребенок, все понимаю, а ничего с собой поделать не могу. Хочу и все! Именно тот, какой видел. На сберкнижке у меня были заначены деньги, как раз половина необходимой суммы, но где взять вторую? Пенсию не дают третий месяц и когда дадут, неизвестно. Что делать? Сам я ладно, на подножном корму продержусь, но где взять живые деньги? Пойти на прием к главе районной администрации? Сказать, что я всю жизнь честно трудился, горбатился, рвал жилы, вышел на заслуженный отдых, поэтому не греши, а мои пять сотен целковых - вынь да положь. Чужого не прошу, а свое из глотки вырву!
Никуда я, конечно же, не пошел, что толку, одна глупость и ругань бы получилась, а тут, не поверите, - радость! Двух дней не прошло - дали пенсию! За месяц, но дали! Помчался я, как угорелый, снял с книжки деньжонки - и в универмаг, купил! Хотел даже на радостях бутылочку сообразить, потом думаю: "Нет, брат Федор, хорошую радость лучше всего на чистую голову праздновать".
Качу его домой, душа поет, а люди интересуются: "Что это такое, Федор Иваныч, неужели купил? И сколько же такая игрушка стоит?" Я отвечаю, мне стыдиться нечего, я не крал, не грабил, свои кровные заплатил. А они только диву даются: "Это же какие деньги ты угробил?! Одурел что ли на старости лет? Это ж можно было четырех поросят купить да свиней из них вырастить, потом продать, сразу стал бы богатым". Я им поддакиваю, а сам думаю: "Идите-ка вы со своими поросятами, мои деньги, куда хочу, туда трачу" Так и купил. А люди и прозвали его потом "четыре поросенка".
