Андрей Щербаков - В.И.Чапаев - новые истории
Фурманов откашлялся и сказал:
-- Во всех краях света коммунисты, Василь Иваныч, борются с мировой буржуазией...
-- Борются, - согласился Чапаев.
-- Ну вот. Наша, пролетарская, задача состоит в том, чтобы ухлопать как можно более буржуев и ихних способников. Во.
-- Ухлопать, - согласился начдив миролюбиво.
-- А вот когда мы их, родимых, всех перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее. А ?
-- Светлое, - сказал начдив, гася развонявшийся не на шутку бычок. - Ну вот чего, Дмитрий Андреич, - сказал он, слегка прищурившись. - Мы с Петькой тебя порешить надумали...
-- Чего ? - удивился политрук.
-- Чего-чего... вывести, понимаешь, в поле... и того...
-- Что ж такого плохого я тебе сделал,
Василь Иваныч ? - удивился Фурманов.
-- Уж больно ты заумные речи нашим бабам треплешь, подлюка... Так ведь и заикой баба стать может...
-- Какая такая баба ? Анка, что ли ?
-- Допущаю, что Анка, - сказал Чапаев.
-- Так я ж что ? Я ж ничего... Пошутить нельзя с дурой...
-- Ну вот, - подхватил начдив. - И оскорбляешь настояшчих пролетариев различными буржуйскими грубиянствами... Во... Ну ладно. Побегай пока, а там решим... Порешить мы тебя, винтилигента проклятого, завсегда готовые... Хе-хе...
Начдив сплюнул, и, оставив политрука в некотором замешательстве и недоумении, кликнул Петьку и велел ему запрячь каурую кобылу в тачанку.
-- Ну, покажем ща мировой буржуазии... - сказал Чапаев, накидывая свою бурку.
Петька, выведя на двор тачанку, запряженную тощей кобылой, недоуменно посмотрел на начдива и покрутил пальцем около лба. Начдив нахмурился, и вместо участия в показывании мировой буржуазии Петька был направлен на кухню, к Анке, чистить картошку.
Следующим актом пьесы было некоторое замешательство в рядах перепуганного противника, увидевшего следующую сцену:
В кособокой тачанке сидел усатый человек в бурке, одной рукой правил лошадью, а в другой держал саблю, коей и махал, выкрикивая некие лозунги.
Когда враги опомнились, они заметили, что усатый человек в тачанке подъехал вплотную к их собственному штабу, но, очевидно, опомнившись, развернулся и помчался обратно.
Анка и Петька, обнявшись, стояли около кастрюль, в которых что-то булькало и клокотало. За развешенной на веревке простыней, нервничая, стоял политрук и искоса поглядывал на Петьку.
-- Ах, - с чувством сказала Анка, бросая в кастрюлю очищенную морковку.
-- Ах, - повторил Петька, запуская в кастрюлю руку и извлекая морковку обратно.
Влюбленные потупили взор и, довольные, искося посмотрели друг на друга. Фурманов занервничал, укусил сам себя за палец и отхлестал по щекам, лоснящимся от свиснутой утром пухлой курицы.
Внезапно со стороны поля послышался четкий свист пуль. Мимо удивленного Фурманова промчался начдив в тачанке, размахивая саблей и левой ногой и крича:
-- Ну а вот теперь мы их до полной победы Мировой Революции !
Тачанка съехала в канаву и так и осталась стоять. Начдив там же, в канаве, увлажнил землю, выругался и вылез на поверхность.
Отчего то на его усах были отчетливые следы не то варенья, не то губной помады.
Глава вторая
Вечером Петька договорился с Анкой кое о чем, и бодрым шагом помчался на речку мыть ноги. Анка удобно расположилась на сеновале и стала его ждать.
Петька отчего-то не появлялся и Анке стало это надоедать. Внезапно проходящий мимо сеновала Фурманов услышал внутри его похотливое вздыхание. Веками выработавшийся инстинкт мужчины проснулся в политруке, и ему страшно чего-то захотелось. Он стал смутно догадываться, чего же ему хочется.
Он облизнулся и открыл дверь. Скрип несмазанной дверцы сарая несколько охладил его, но тут из глубины сена послышался голос, как показалось Фурманову, очень даже соблазнительный:
-- Петенька, ты ли это, main leibe ? - позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему.
-- Я, - хрипло сказал Фурманов, зная, что женщинам перечить не следует, так как это может плохо кончиться.
-- Иди же ко мне, main рыбка... Что же ты не появлялся так долго, мой пьетушок ?
-- Занят бы-ы-ыл, - почти прорычал политрук, закапываясь в сено. Анку он нашел не сразу, так как она только возбудительно дышала и на глухое рычание не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и рычал, но неожиданно женские руки схватили его за сапоги, и те полезли с ног.
-- О, Петенька, какие холодные у тебя ноги... И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки... О, main Gott... А ваще ничего... Раздевайся же, мой leibe, я жду тебья уже давно!
Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.
-- О, я вижу страсть безумную твою, - сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интиллигентной ерунды.
Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось бы manvaus tone. Приведем лишь некоторые эпитеты и цитаты, принадлежавшие Анне Семеновне (Фурманов был очень занят, и поэтому молчал):
-- Ух ты, какой ....... ! Ну давай же, ..... ...... .... ..... ! О, о ! Ну, Петенька, ....... же ! О, ....., о ! Ну, еще разок ! ..... ! ....... ?? ..... !!! ...... !!! ... ?! ........ !! Конец цитаты.
Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено.
Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги.
-- А вот и я ! - сказал он, довольный собой.
Анка уставилась на него обалдевшим взором.
-- Как, уже ? - спросила она.
-- Ну так ! - сказал, очень польщенный, Петька. Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где, очевидно, должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в портупее. Минут через сорок из сарая вышел удрученный Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах:
-- Не дала, - сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.
-- Енто дело споправимое, - сказал надчив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдал с мельчайшими подробностями.
Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал:
-- О женщины, вам имя - вероломство !
Фурманов, лежащий под деревом, съежился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал.
-- Это точно, - сказал надчив, и сук, на котором он сидел, благополучно треснул.
Фурманов взвыл и помчался на кухню.
На следующий день утром политрук, отдохнув после вчерашнего происшествия, направился к надчиву, чтобы поговорить по весьма важному вопросу.
Чапаев сидел за столом и точил саблю, одновременно доставая из огромной чаши вареники со сметаной.
-- Че пришел ? - спросил он неприветливо.
-- Разговорчик есть, - сказал Фурманов.
-- Садись, - сказал надчив, доставая свободной рукой из-под стола здоровенную бутыль мутного самогона.
-- Да нет, Василь Иваныч, я ж не в том смысле вовсе... Я про нашего товарища поболтать хочу...
-- Про какого, - равнодушно спросил Василий Иванович.
-- Про Петьку.
-- Про какого Петьку, - еще более равнодушно спросил начдив.
-- Ну про этого же, Исаева...
-- Ну, - сказал Чапаев, задумчиво вынимая пробку, сделанную из куска тряпки, засунутую в горлышко бутылки.
-- Вы ж помните, наверно, как из Москвы товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские ряды прокрался немецкий шпи...
-- Сиди уж, пролетарий, - едко заметил начдив. - У тебе ж на лбе сплошные димпломы нарисованы...
-- Дело не во мне, - сказал политрук раздраженно.
-- Вот это точно, - сказал начдив. - Никакой пользы от тебе нетути.
-- Да нет же, ведь товарищ Дзержинский...
Василий Иванович основательно разозлился и произнес фразу, из которой стало ясно, что он некогда состоял с товарищем Дзержинским в интимных отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не поздоровилось.
Фурманов плюнул и сказал напрямик:
-- Василий Иванович, Петька - шпион.
-- Чего ? - Василий Иванович подавился самогоном и залился здоровым пролетарским смехом.
-- Петька - шпион ? - переспросил он, вытерев выступившие в глазах от смеха слезы. - Сам ты шпион !
-- Ну Василий Иванович, - сказал Фурманов уже не требовательно, а просительно. - Я ж точно говорю, слышал как он говорил по-немец...
Тут политрук запнулся. Вспоминая с ужасом свою вчерашнюю ночь, проведенную с истинной пролетаркой Анкой, он ясно вспомнил, как она называла его leibe и говорила ему какую-то непролетарскую чушь.
-- Ну, чего замолк ? - спросил довольный Чапаев. - Давай, зюзюкнем, что-ли, по сто грамм за здоровье немецкого шпиона Петьки ?
Фурманов стоял, как вкопанный, и в дальнеший разговор отчего-то не вступал. Анку выдавать не хотелось, так как больше баб в радиусе шестисот километров наверняка не было.
