Варвара Карбовская - Кабала
Я позвонила ему и тихонько спросила:
– Может быть, придешь?
Он ответил ледяным тоном:
– Мне некогда.
Тогда я сказала, как могла спокойно:
– Ну что ж, мне тоже будет некогда в течение ближайших пятнадцати лет…
С тех пор мы больше не встречались. Я ему не звоню, от него и ждать нечего, чтоб он мне позвонил. Но мне иногда так хочется услышать его голос…
…Вам я могу признаться в том, в чем никогда и никому не признаюсь: я все-таки звоню к нему на квартиру. На счастье, на удачу. Кто может подойти к телефону? Его мать, его дедушка или домработница Фекла Ивановна. Едва ли он сам. И все-таки я звоню.
Набираю номер и слышу деликатный голос его матери:
– Я вас слушаю.
Можно, конечно, поздороваться, поговорить, спросить про него, передать привет. А может быть, он уже поделился со своей матерью: «Мне все это надоело!» И получил полную ее поддержку… Нет, ни за что не выдам себя.
Я откашливаюсь и грубым мужским голосом говорю:
– Дайте лаблаторию!
– Что-что? Ла-бо-раторию? – уточняет его мать.
Я вешаю трубку. У меня в распоряжении полчаса. Я должна заниматься делом. Я люблю свое дело, я увлечена им, нет ничего лучше на свете! Но пока у меня в запасе полчаса…
Снова набираю номер. Теперь это приветливый, хрипловатый прокуренный дедушкин басок. Мне даже кажется, что из трубки потянуло табаком.
– У телефона…
Совестно обманывать дедушку, он всегда относился ко мне хорошо, но сейчас я больше всего боюсь его сочувствия. Лучше было бы, ничего не говоря, положить трубку. Но дедушка все так же приветливо повторяет:
– У телефона, слушаю…
Тонким детским голоском я прошу:
– Позовите Катю…
– Деточка, ты не туда попала, – ласково говорит дедушка. – Какой ты номерок набираешь?
Я знаю, как дед любит говорить по телефону. А кроме того, это все-таки его дед. И я продолжаю пищать:
– Вэ один двадцать два…
– Как-как? Вэ, Варвара? А у нас Бэ, Борис. Вот видишь, детка, куда ты попала. Борис тебе совсем даже не нужен.
Правильно, милый дедушка, мне совершенно не нужен никакой Борис. Теперь уже неудобно больше звонить, бессовестно беспокоить людей. До вечера.
Работа идет своим чередом. Все, как всегда, интересно, увлекательно, захватывающе. Может быть, это и есть моя настоящая любовь?… Приходили два корреспондента из газеты. Один меня фотографировал, другой записал, что мой отец был садовником, а мать работала в детских яслях. Это для того, чтобы сделать коротенькую заметку о том, что в наше время, в нашей стране девочка из простой семьи может выбрать любой путь по душе. И тут я подумала, что эти симпатичные и веселые газетчики не знают, какая я крепостная, привязанная к столбу.
И вдруг я говорю себе: «Глупости! Все это надо кончить раз навсегда. Вот сейчас возьму и позвоню, не дожидаясь вечера. Если он снимет трубку, скажу: «Все кончено. Я обо всем передумала, так будет лучше для нас обоих».
Трубку берет Фекла Ивановна.
– Алло-о-о? Штой-та? Не слыхать… Фффф! Ффффф… Ну, говорите, что ли… Некогда мне у телефонов прохлаждаться… А-а? То ли у меня уши заложило, то ли телефон, шут его знает… прости господи…
Пусть господь прощает Фекле Ивановне, а я с ней разговаривать не собираюсь.
Вечером, в самый разгар моей работы, все люди, кто меня видит, думают, что я одна из самых счастливых женщин на свете. И я на некоторое время по-настоящему счастлива. «Я хорошая, за что же меня не любить? – думаю я. – И я могу быть еще лучше. Я добьюсь еще больших успехов, и всеми своими успехами, всеми своими радостями я поделюсь с тем, кого люблю, чтоб он радовался при мысли, что я – его собственная»… Очень-то ему надо. Он как-то сказал: «Не собираюсь гордиться чужой славой!» Значит, я для него чужая? Ну что ж, прекрасно. Вечером я позвоню в последний раз. В самый последний раз. В конце-то концов ведь это же форменное идиотство – свободная женщина лезет в крепостные! Связывает себя по рукам и по ногам какой-то выдуманной любовью!
Поздно вечером я спешу домой. И не надо мне провожатых, даже самых лучших не надо. Я устала, пусть меня оставят в покое… А дома я кидаюсь к телефону. Гудки, пять раз длинные гудки. Неужели все спят, а он где-то гуляет? С кем?… Трубка снята. Это он!
– Слушаю.
Холодный, строгий голос. Если я скажу: «Между нами все кончено!» – он ответит: «Я уже давно считаю, что все кончено». Нет, пусть что угодно, только не это! И я, неожиданно для себя, спрашиваю бабьим визгливым голосом, совсем как у Феклы Ивановны:
– Ето магазин? – нарочно с ударением на втором «А».
– Набирайте номер правильно, – холодно говорит он и бросает трубку.
– Это было вчера, – говорит она, заканчивая свой рассказ, и смотрит на меня грустными глазами.
– Послушайте, дорогая моя! – со всей искренностью восклицаю я… – Ведь вы же должны понять, вы же умная…
Она кивает головой.
– Умная. А между прочим дур больше любят.
– Тогда вы на меня не обижайтесь, но вы, вот именно, дура и есть! Придумали себе какое-то наваждение, каторгу, кабалу! Вместо того чтобы жить полной жизнью, радоваться самой, радовать других, вы, как та баба, которая купила себе порося…
– Он не порося, – говорит она обиженно. – А я, конечно, баба. Во всем остальном я – женщина, свободный, независимый человек, такой, какому позавидовать можно. А в этом… Да что говорить, разве с вами никогда так не бывало?
Бывало или не бывало, у меня не такой характер, чтобы рассказывать об этом. И я говорю твердо:
– Нет. Всегда можно договориться, выяснить. Если он не любит, будьте гордой, уйдите, выкиньте его из сердца. Ну, вот сейчас, душенька, давайте, позвоните ему при мне. Все равно я уже все знаю. Ну!
Она послушно берет трубку, крутит диск. Слушает. И внезапно взглядывает на меня большими, испуганными глазами. Я понимаю: у телефона он!
– Ну! – шепотом подбадриваю я.
Лицо у нее страдальческое. Она прижимает пальцы к губам, потом кашляет и говорит в трубку пропитым мужским голосом:
– Котельная?
И опускает трубку.
– Не могу.
Она ушла. Я перечитала все, что записала с ее слов. Я знаю, редактор скажет: «Не смешно».
Я и сама знаю, что не смешно. Чего уж тут смешного: перед женщиной открыты все пути, ей даны все права, чтобы быть счастливой, а она взяла и добровольно пошла в кабалу. И мучается, и страдает, и не может, и не хочет разорвать цепь, которой сама себя приковала… К кому? К чему? Может быть, действительно к бревну, неотесанному, липовому или дубовому…
Но я хочу сказать совсем другое. Про кабалу. Все дело в том, что одна только эта кабала и осталась. Другой никакой нету. А эта есть. И с этим иногда ничего не поделаешь.
