Николай Лейкин - Парильщик
Веденѣй снова пришелъ къ разнощикамъ въ артельную квартиру.
— Ну что? спросили его.
— Да что, братцы, не потрафилъ. Работы больно много. Лучше ужь я вашимъ ремесломъ займусь. Торговать буду. У меня семь рублей на жестянку и на товаръ есть, отвѣчалъ онъ.
— Ну какой ты торговецъ, да у тебя съ перваго-же раза изъ-подъ носу все растаскаютъ.
— Не растаскаютъ. А глаза-то на что во лбу?
— А чортъ те знаетъ, на что они у тебя. Надо статься, такъ, зря…
— Ужъ вы научите, чѣмъ торговать, братцы.
— Да чѣмъ торговать? Вотъ теперь вербы подходятъ. Торгуй воздушными шарами красными, да тѣшь народъ прибаутками, можетъ что и путное выйдетъ. Съѣдобнымъ товаромъ тебѣ торговать нельзя — самъ всё сожрешь.
— Ну такъ справте меня. Научите трехъ матокъ сосать теленочка, съ коломенку версту несмышленочка, забалясничалъ онъ прибаутками.
Товарищи выправили ему жестянку на право торговли, купили красныхъ наполненныхъ газомъ шаровъ и Веденѣй началъ торговать ими, но такъ неудачно, что на второй же день попалъ въ часть за какую-то неприличную прибаутку, сказанную какой-то покупательницѣ. Просидѣвъ въ части цѣлыя сутки онъ началъ разочаровываться и въ торговлѣ и скоро покончилъ и съ нею, но не по своему однако желанію, а по обстоятельствамъ. Съ нимъ случилось несчастіе. Однажды онъ продалъ покупателю шаръ. Покупатель взялъ отъ него шаръ, подалъ ему рублевую бумажку и потребовалъ сдачи. Веденѣй полѣзъ въ карманъ за деньгами, а ниточки, на которыхъ летали шары, закусилъ зубами. Во время сдаванія сдачи, случилось такъ, что какая-то проходящая женщина поскользнулась и упала. Веденѣй захохоталъ, и никакъ не могъ обойтится безъ того, чтобы не вставить какого нибудь слова и, забывъ, что ниточка отъ воздушныхъ шаровъ у него во рту, во все горло крикнулъ: «а ну-ко, на другой бокъ!» вслѣдствіе чего шары оказались свободными и плавно полетѣли къ верху, а съ ними вмѣстѣ улетѣлъ и капиталъ Веденѣя.
— Скачи выше, хватай! Полѣзай на крышу, авось достанешь! трунили надъ нимъ близь стоящіе извощики.
— Ахъ ты ворона, ворона! сказалъ городовой. Веденѣй только развелъ руками, постоялъ въ собравшейся толпѣ, досмотрѣлъ на свой улетавшій капиталъ, плюнулъ и отправился домой. Вечеромъ, пришедшіе на квартиру разнощики начали надъ нимъ трунить, а онъ хлебнулъ съ горя косушку водки и весь вечеръ проигралъ, то на дудкѣ, то гармоникѣ.
— Что не будешь больше торговать? спросили его на утро товарищи.
— Нѣтъ, шабашъ малина, эта самая торговля! Ну ее къ ляду! Только и путнаго, что въ части насидѣлся, отвѣчалъ Веденѣй. Лучше буду опять мѣста искать.
Веденѣй жилъ въ артельной квартирѣ и искалъ мѣсто, но мѣсто не находилось. Денегъ у него не было. Товарищи хоть и любили его за его прибаутки, но смотрѣли на него, какъ на дармоѣда и, видимо, косились.
— Да ты-бы, Веденѣй, хоть помогалъ кому, что-ли, коли мѣста не можешь найти, начали они ему говорить. Калистрата знаешь, что въ парильщикахъ въ Семеновскихъ баняхъ?
— Нѣтъ, не знаю.
— Семь верстъ отъ вашей деревни. Сходи къ нему, скажи, что мы прислали. Теперь время передпраздничное настаетъ, народъ въ бани валомъ валитъ. Сходи, можетъ и возьмутъ помогать.
Веденѣй отправился. День былъ не банный — Пятница. Калистрата онъ засталъ въ сторожкѣ за чаемъ. Это былъ дородный, съ окладистой бородой мужикъ и держалъ себя важно. За его важность парильщики Семеновскихъ бань выбрали его старостой, вслѣдствіе чего онъ уже не мылъ болѣе гостей, а только сторожилъ бѣлье и одежду моющихся и получалъ билеты и деньги за мытье и за «сторожку».
— Помогать, помогать… заговорилъ Калистратъ, осматривая съ ногъ до головы Веденѣя. Оно точно лишній человѣкъ намъ теперь нуженъ, потому Страстная недѣля на носу — гость повалитъ всякій, даже и такой, который и разъ въ годъ въ баню ходитъ; только припасай руки. Да ты мылъ-ли когда? спросилъ онъ.
— Не мылъ, да вымоемъ. Охулки на руку не положимъ. Нешто тутъ мудрость какая нужна?..
— А ты думалъ какъ? Извѣстно мудрость… Снаровку надо знать. Начнешь мыть зря, такъ и гостя отвадишь. Другой разъ и калачемъ не заманишь, а у насъ гость идетъ хорошій, привычный: и купецъ, и чиновникъ, и офицеръ, и попъ. Съ каждымъ нужно особое обхожденіе понимать. Бываетъ и генералъ заходитъ. Теперича, купца, къ примѣру, нельзя такъ мыть какъ чиновника. Купецъ любитъ кипятокъ, и чтобъ спину ему злѣе терли, а чиновникъ особь статья… Попъ до пару лихъ, но къ жесткой мочалкѣ не ласковъ. Ну и величать надо знать какъ. Это хлѣбъ нашъ. У насъ есть купцы, которые рублей, можетъ, болѣе чѣмъ по сту въ годъ оставляютъ, потому иной разъ задастся, раза по три на недѣлѣ къ намъ жалуютъ. Того гостя надо съ особеннымъ почтеніемъ…
— Это что, это все можно! Попривыкнемъ… сказалъ Веденѣй.
— Ну, ладно, помогай… Въ артель не возьмемъ, а помогать помогай, тамъ выдѣлимъ, глядя потому, чего стоить будешь. Ужо я тебѣ покажу, какъ мыть нужно… Чай пьешь?
— Балуюсь.
Калистратъ посадилъ съ собой Веденѣя пить чай и началъ распространяться о томъ, какъ нужно мыть куща, какъ чиновника и какъ генерала. Напившись чаю, онъ велѣлъ Веденѣю раздѣться, раздѣлся самъ и повелъ его въ баню, для того, чтобы надъ нимъ самимъ показать, какъ нужно мыть.
— Первое дѣло, коли человѣкъ входитъ въ баню и требуетъ помыть себя, нужно его окатить изъ двухъ тазовъ, началъ Калистратъ. Тутъ ужъ снаровка нужна. Одинъ любитъ, чтобы его кипяткомъ шпарили, другой съ прохладцемъ. На первый разъ лучше спросить. Послѣ окатки иной въ жаркую баню прѣть идетъ, а иной и такъ… Сейчасъ ты окатишь чистой водой скамейку, посадишь гостя и принимайся за голову. Для головы нужно приготовить двѣ шайки съ водою: одну для мытья, другую для окачиванія. Ну, садись на лавку, я тебѣ вымою голову…
Веденѣй повиновался. Калистратъ началъ ему намыливать голову и продолжалъ:
— Тутъ ужь скоблить надо, глядя по головѣ. Если голова косматая — въ трехъ водахъ мой, коли гладкая — въ двухъ и мой до тѣхъ поръ, пока волосъ скрипѣть начнетъ. Ну, понялъ?
— Еще бы не понять, отвѣчалъ Веденѣй.
Голова была вымыта. Волосы скрипѣли отъ руки, какъ полозья саней по снѣгу въ сильные морозы.
— Ну, теперь самое главное — спину тереть, потому иной гость изъ-за этого только и въ баню ходитъ, снова началъ Калистратъ и велѣлъ Веденѣю лечь на лавку. Первое дѣло мыло надо взбить, чтобы вспѣнилось. Мыло у насъ хорошее, ежели кипяткомъ обдашь, такъ съ гору пѣны можно намылить.
Калистратъ началъ тереть Веденѣя мочалкой и приговаривать:
— Начинай со спины по легоньку, потомъ все усиливай, усиливай и наконецъ дери во всю и прохватывай главное на поясахъ.
Веденѣй крякнулъ, такъ какъ Калистратъ налегъ на него изо всей силы.
— Ага, кряхтишь. Вотъ тутъ тоже замѣчать надо, отчего гость кряхтитъ: отъ боли или отъ радости. Коли отъ боли, такъ остановись, а отъ радости, такъ поналягъ еще.
Далѣе слѣдовало мытье живота, который было приказано завсегда тереть тише, «а то кишки выдавишь» и наконецъ, какъ окончаніе, мытье рукъ, ногъ, шеи. За всѣмъ этимъ слѣдовало окачиваніе.
— Окачивать можешь сколько хочешь, глядя по гостю. Купецъ Харламовъ къ намъ ходитъ, такъ на того мы въ трое рукъ тазовъ по пятидесяти выливаемъ. Смерть любитъ! закончилъ Калистратъ, вымывъ Веденѣя, легъ на лавку самъ и приказалъ ему, въ видѣ опыта, мыть себя.
Испытаніе кончилось. Веденѣй оказался годнымъ и, съ согласія другихъ парильщиковъ, былъ принятъ. Веденѣй поступилъ въ парильщики Семеновскихъ бань. Поступилъ онъ въ самое жаркое время. Начиналась Страстная недѣля. Передъ праздникомъ, какъ извѣстно, всякій идетъ въ баню. Первое время ему давали мыть только гостей «съ воли», но въ концѣ недѣли наплывъ посѣтителей, желавшихъ обмыть свою грѣшную плоть, до того усилился, что Веденѣю пришлось мыть и завсегдатаевъ.
— Ну, какъ нашъ новый парильщикъ вамъ угодилъ, Иванъ Иванычъ? Изволили-ли отъ него натѣшиться? спрашивалъ завсегдатая староста Калистратъ.
— Да ничего, только онъ все, какъ-то неравномѣрно, то словно скребницей скоблитъ, а то будто съ ребенкомъ… Одно слово, чувства этого нѣтъ, Отвѣчаетъ завсегдатай.
— Вновѣ еще-съ… Попривыкнетъ. Вы вотъ, къ примѣру, не паритесь, а мы его собственно для пару держимъ. Какой хошь паръ выдержитъ — что твой татаринъ, говоритъ Калистратъ и улыбается той улыбкой, какому обыкновенно, улыбается мелкая чиновная пѣшка, ежели съ нимъ пошутитъ директоръ департамента.
— Поднеси ему стаканчикъ, что съ нимъ дѣлать! заключаетъ завсегдатай.
Веденѣй кланялся, пилъ и думалъ: «а вѣдь жисть-то, и въ самомъ дѣлѣ, здѣсь хорошая. Что это меня спервоначалу въ парильщики не угораздило?» Въ концѣ недѣли ему пришлось и видѣть многоуважаемаго завсегдатая.
Купца Харламова, того самаго, на котораго по разсказу Калистрата, «въ трое рукъ по пятидесяти тазовъ воды выливаютъ». Харламовъ былъ высокій, крѣпкій мужчина съ черной бородой и держалъ себя важно. Когда онъ вошелъ, всѣ парильщики поклонились въ поясъ и бросились съ него стаскивать шубу. Освободившись отъ шубы, Харламовъ три разъ перекрестился на образъ и спросилъ, свободенъ-ли его любимый парильщикъ Кузьма?
