Владимир Шумейко - Пельмени по протоколу
Другим, более серьезным проступком стал "срыв занятий", когда я увел большую группу учеников своего класса на реку, где мы прогуляли все пять уроков. Это действительно имело место. В тот солнечный апрельский день мимо нашей двухэтажной школы (жили мы в то время в поселке Раздольное, что в 78 километрах от Владивостока) прошла танковая колонна и остановилась при въезде на почти километровый Барабашинский мост, перекинутый сразу через две реки - Смиринку и Суйфун. Начался ледоход, а мост старый, деревянный, того и гляди, снесет. По берегам обеих рек расположились солдаты с минометами и стреляли по льдинам, разбивая их на мелкие части. Особо крупные льдины взрывали саперы. Ну назовите мне хоть одного нормального пацана, который в это время сидел бы в школе! Надо отдать должное педсовету. Он стал на мою сторону. Отметку по поведению мне исправили на тройку и перевели в восьмой класс.
Скелет в галстуке
Летом 1959 года отца перевели служить в Ленинград, и в восьмой класс я пошел учиться в школу № 302. Класс, в который меня зачислили, боролся за звание "класса коммунистической учебы". Я сразу влюбился в северную столицу, особенно за возможность приобщиться к настоящей культуре. В Ленинграде я впервые попал в театр и ходил потом в БДТ почти каждый день смотреть с галерки "Пять вечеров" с Кириллом Лавровым в главной роли. Но после таежной вольницы школа, где требовалась ненавистная серая школьная форма с ремнем и фуражкой, мне не понравилась. На пионерских и классных собраниях меня, как обычно, "склоняли" за плохое поведение. Но теперь слышать эти упреки мне было особенно неприятно, так как исходили они от председателя совета отряда - девочки, в которую я был тайно влюблен. Однажды, сославшись на боль в животе, я не пошел на урок физкультуры. Пробравшись в женскую раздевалку, я взял ее школьную форму: коричневое платье, черный фартук и красный пионерский галстук. Следующий после физкультуры урок должен был проходить в биологическом кабинете, куда я и направился. Надев платье и фартук на учебный скелет человека, я повязал ему на шейные позвонки галстук и покинул кабинет. На урок я пришел со всеми вместе. Хохотали все весело и долго, пока не пришла учительница. Сначала и она прыснула - вид у скелета был уморительный, - а потом взяла себя в руки и начала выяснение: кто это сделал? Я не стал сразу признаваться - выждал, чтобы понять, кто есть кто в нашем классе. Класс оказался нормальным. Нашелся только один, который сказал: "Это, наверное, новенький". Потом я ему доходчиво (до первой крови) объяснил, что ябедничать нехорошо.
Кстати, меня ябедничать отучил мой старший брат Олег, когда я был еще дошкольником. Однажды я рассказал матери, что он курил с другими мальчишками. Ему крепко влетело. Он меня побил. Я заревел и побежал жаловаться. Ему попало еще больше. Он снова меня побил, но посильнее. Вот именно тогда, когда я размазывал по лицу слезы и текшую из носа кровь, раз и навсегда пришло ко мне понимание, что ябедничать плохо. Сейчас я часто с сожалением отмечаю, что у многих "ведущих" политиков России не было таких старших братьев.
А с девочкой той я подружился, и у нас была "настоящая любовь".
На "атасе"
Свою первую в жизни зарплату я получил, будучи разнорабочим на строительстве школьного здания в Краснодаре, летом, между восьмым и девятым классом. Мы - молодые ребята (я в свои неполных шестнадцать был самым младшим) - работали, как и взрослые, по 8 часов, но с большим перерывом. Четыре часа утром - с восьми до двенадцати - "на подхвате", и четыре часа вечером - с четырех до восьми - как помощники каменщиков. Трудиться было интересно и весело, но и "посачковать" мы тоже были не против. Однажды прораб, дав нам какое-то задание, уехал со стройки. А день был очень жаркий, все разомлели. Сели в тенек в недостроенной комнате. Ребята постарше затеяли игру в карты, а мне сказали: "Иди в соседнюю комнату и стой на "атасе". Как появится прораб, дашь знать".
Я пошел, улегся на кучу стружек так, чтобы был виден вход, и... заснул. Проснулся от громкого разговора. Заглянул в соседнюю комнату и, увидев там прораба, закричал: "Атас, ребята! Прораб пришел!" Хохотали до слез вместе с прорабом. Оказывается, он уже их минут пять как распекал.
А на свою первую зарплату я купил себе часы "Маяк", которыми очень гордился. Потом, в армии, они попали под гусеницу танка и от них остались только эти воспоминания.
Морской бой
Учиться в одиннадцатый класс мы пришли не 1 сентября, а после 1 января. С начала сентября до конца декабря мы только работали на Краснодарском заводе электроизмерительных приборов (ЗИП), чтобы получить, в соответствии с концепцией одиннадцатилетнего образования, рабочую специальность. И вот мы, считая себя абсолютно взрослыми (многим уже исполнилось 18 лет), сдав квалификационные экзамены и получив официальные рабочие специальности (я был особенно горд тем, что единственный из 96 выпускников нашей школы получил сразу второй разряд слесаря-сборщика электроизмерительных приборов), снова пришли в класс и сели за парты. А школьная программа, естественно, не учитывала этого нашего нового состояния.
Урок литературы. Учительница дала классу задание - написать развернутый план к сочинению "Почему драма Островского называется "Гроза"?". Мы с соседом по парте быстро расчертили в клеточку листы и стали играть в "морской бой". Через некоторое время к нашей парте подошла учительница.
- Чем это вы занимаетесь? - спросила она.
- Да, вот, - отвечаю, - я у Игоря потопил двухтрубный и подбираюсь к трехтрубному!
- А почему не работаете со всем классом? Где ваши планы?
- А нам неинтересно этим заниматься. В седьмом классе Катерина с Кабанихой, в девятом - снова Кабаниха с Катериной, и опять та же Катерина изображает все тот же "луч света в темном царстве", а Кабаниха "олицетворяет темные силы". Надоело!
- Почему мы современных писателей и поэтов не изучаем? Давайте поговорим лучше об Аксенове, Евтушенко или Рождественском, - добавил Игорь.
- Если вам неинтересно на моих уроках, - прервала учительница, встаньте и выйдите из класса!
Встали, вышли. Опять педсовет, опять нотации... Но вот закончилась учеба, сданы экзамены, отшумел выпускной вечер, кончились бумажные морские бои. Начиналась взрослая жизнь.
Каждый должен хотеть ходить
без строя
Три года срочной службы (с октября 1964 года по ноябрь 1967-го) в составе Группы Советских войск в Германии на самом деле стали для меня школой жизни. Они значительно расширили кругозор, прибавили жизненного опыта и в определенном смысле стали поворотным этапом в моей судьбе.
Еще на первой неделе службы (первый год я был танкистом-ремонтником на прославленном гвардейском 120-м бронетанковом ремонтном заводе) меня, совсем "зеленого салабона", откомандировали в распоряжение художника части помочь в оформлении "наглядной агитации". Художник - "старик", одетый в темно-зеленую "шерстянку" - галифе и гимнастерку из тонкого сукна - и в хромовые офицерские сапоги, чисто выбритый, был совершенно не похож на нас, "салаг", - лысых, ушастых, в топорщившемся во все стороны обмундировании. Он немногословно и четко объяснил, что от меня требуется, дал кисть и краски. Надев фартуки, мы молча работали. Часа через два я, взглянув на часы, положил кисть в воду и стал снимать фартук. Не прерывая работу, он спросил: "Куда это ты засобирался, молодой?" Я ответил в том смысле, что уже было объявлено построение нашей роты на обед и если я сейчас не побегу, то не успею. И тут он произнес несколько фраз, которые я помню до сих пор.
"Запомни раз и навсегда! Каждый человек, если он человек, должен хотеть ходить без строя! В строй тебя будут пытаться ставить всегда - и здесь, и на "гражданке". Строй - это удел серых и одинаковых, а личности в строю не ходят. Они ходят или впереди строя, или сбоку, но лучше так, самостоятельно. Сейчас, когда все роты промаршируют, мы с тобой пойдем в столовую, вдвоем, не в ногу, и ты почувствуешь, как это хорошо!"
Всю жизнь теперь я вспоминаю эти его слова и стараюсь ходить без строя или, по крайней мере, впереди или сбоку, там, где ходят командиры.
Где водка?
Курс "молодого бойца" вместе с другими призывниками из Краснодара я проходил в Казачьих лагерях под Новочеркасском. Через несколько дней после принятия присяги нас "погрузили" в эшелон для отправки сначала в Брест, а потом во Франкфурт-на-Одере на пересыльный пункт, из которого все должны были разъехаться по своим воинским частям. Дорога предстояла долгая, а заняться особенно было нечем. Известно, что солдат в армии строже всего наказывают за пьянку и за самоволку, тем не менее это самые распространенные злостные нарушения воинской дисциплины. Из вагона нас даже на остановках не выпускали, какая уж тут самоволка. Поэтому все думали только о том, как "отметить" наш отъезд (на целых три года!) в Германию. Половина нашего отделения, шесть человек, занимали крайнее "купе" в противоположной от проводника стороне плацкартного вагона. Вывернули все свои карманы, обшарили все вещмешки, пересчитали найденные рубли и мелочь. Набралось на три бутылки. В это время поезд остановился на какой-то большой станции. Стоянка 20 минут. Но из вагона-то не отлучишься! Едем под надзором "краснопогонников", которые рассредоточены по разным купе. В нашем их, слава Богу, нет. Старший по вагону лейтенант стоит на ступеньках противо-положной от нас двери. Окна не открываются, спущены только узкие верхние фрамуги. Подсадили самого маленького и хрупкого, он сумел высунуть голову и руку с зажатыми в кулаке деньгами. Окликнул проходящего мимо пожилого железнодорожника:
