Мануил Семенов - Хлеб сатирика
Я ответил ему:
«У вас есть определенная склонность к юмору. Но тратить свой талант на двадцатистрочные басни — это все равно, что безжалостно дробить крупный алмаз на мелкие, еле заметные для глаза песчинки».
Через полгода поток басен заметно уменьшился. Зато в сценарном отделе киностудии пришлось вдвое увеличить штат консультантов по разделу кинокомедий…
Тайный порокВ издательство пришли два писателя. Один принес пухлую рукопись в сорок печатных листов, другой — тоненькую тетрадку. Первый был романистом, второй — автором юмористических рассказов. Директор издательства долго и горячо жал руку автору романа и еле кивнул юмористу.
Когда писатели ушли, директор захлопнул дверь своего кабинета и жадно схватил тетрадку юмориста. Долго из-за толстых портьер доносился его приглушенный смех…
Затем дверь открылась, и директор позвал главного редактора. Передавая ему пухлую рукопись, директор сказал:
— Я вот не выдержал и увлекся новым произведением нашего уважаемого Н. Читатель, безусловно, будет потрясен. Поручите наблюдение за романом одному из наших наиболее серьезных редакторов. А этот пустячок, — указал он на тетрадку юмориста, — я задержу пока у себя. Как-нибудь просмотрю на досуге.
Директор задержал рукопись юмориста для того, чтобы прочитать ее еще раз дома, в кругу семьи. Но такое откровенное признание нельзя было вырвать у него даже под пытками. Он обожал юмор и страшно мучился, что должен тщательно скрывать от окружающих эту свою слабость, как скрывают приверженность к спиртному, клептоманию или слепую боязнь черных кошек.
В ремесле юмориста было что-то непристойное. И это прекрасно понимали все работники издательства — от главного редактора до курьера.
Любовь и ненавистьМоя двенадцатилетняя дочь как-то спросила:
— Папа, когда ты пишешь фельетон, то, наверное, очень сердишься на своего героя?
Что можно было ей ответить? Своими заблуждениями и неприличными поступками герой каждый раз вызывал во мне скорее сочувствие, чем неприязнь. То же, вероятно, испытывает врач, принимая больного. Кроме того, выкинув какой-нибудь из ряда вон выходящий номер, герой давал импульс моему творчеству. Нет, видит бог, сердиться на героя мне было просто не за что.
Кого я действительно устойчиво ненавидел, так это редактора своего будущего произведения. Потому что твердо знал: он непременно вычеркнет все мои сколько-нибудь оригинальные мысли и своими нудными дидактическими рассуждениями испортит все остроты.
Но дочке я, конечно, ничего этого не сказал. А просто вынул из кошелька двугривенный и посоветовал ей сходить в кино.
Я пишу передовую
Из редакционного быта
Я сижу за столом и пишу передовую статью в номер. Сам заголовок статьи «Флаг навигации поднят!» говорит о том, что повод для передовой чисто информационный. Еще утром отдел информации получил телеграмму от нашего саратовского корреспондента Почкина. Телеграмма была отослана из Балакова и содержала всего несколько слов:
«Затоне тире море судов тчк Флаги расцвечивания зпт непрерывные гудки тчк Лед тронулся зпт за ним весь караван тчк Развейте тчк Почкин».
То ли Почкин очень спешил, то ли у него попросту не хватило денег на более пространное послание, но было ясно, что в таком виде телеграмму в номер ставить нельзя. Редактор отдела информации отправился к главному редактору с предложением наложить на Почкина взыскание за легкомыслие. Решение главного было неожиданным, но, как всегда, основательным.
Он вызвал меня и, размахивая почкинской телеграммой, многозначительно произнес:
— Как я уже не раз отмечал на редакционных летучках, законы природы неизменны и, безусловно, носят объективный характер. Вот и сейчас мы столкнулись с этим фактом: лед тронулся. Но наша газета не может оказаться безоружной перед лицом слепой стихии. Садитесь и пишите в номер передовую статью о начале навигации.
И вот уже передо мной груда материалов: планы грузовых и пассажирских перевозок по рекам и озерам нашей страны, последняя сводка о ходе судоремонта и реконструкции портов, письма читателей из различных бассейнов. На чистом листе бумаги выведен пока только заголовок.
Я стараюсь «вжиться» в тему и мысленно воссоздаю картину, представшую перед глазами нашего Почкина нынешним утром в далеком Балаковском затоне.
Над иссиня-черными водами затона носятся чайки, встревоженные хриплыми гудками теплоходов. Во всех направлениях снуют катера. Гремят цепи на баржах, с грузовозов им через рупор передают команды. Воздух наполнен запахами свежей краски и смолы. Долгие месяцы зимней стоянки позади, люди взволнованы ожиданием первого рейса.
Что ж, такая картина могла бы послужить хорошим началом передовой статьи. Я берусь за перо, но в это время открывается дверь и в комнату входит зам. зав. экономического отдела Сеня Розанов.
— Привет! — бодро говорит он. — Ты что пишешь, передовую? Ну-ну, пиши, не буду мешать. Кстати, ты слышал что-нибудь об угрях? Любопытнейшая вещь! Оказывается, угри, обитающие, к примеру, в озерах Белоруссии, по суше добираются до Балтики, затем идут до Саргасова моря, там нерестятся и потом снова возвращаются обратно. Черт-те что!
Чтобы скорее отделаться от Сени, я притворно поражаюсь сообщенным им сведениям, которые он, очевидно, почерпнул из отрывного календаря.
Удовлетворенный Сеня уходит.
Теперь надо снова настраиваться на навигационный лад. И вот уже родилась и легла на лист бумаги первая фраза.
— Старик! — прерывает мою работу репортер Весельчаков. — Ты слышал последний анекдот? Экстракласс! В одном доме случился пожар… Ха-ха-ха! — заливается Весельчаков. — А жена в отсутствие мужа пригласила на ужин друга дома… О-хо-хо-хо! — И комната оглашается гомерическим хохотом. Весельчаков буквально давится от смеха. Но, не заметив на моем лице и тени улыбки, репортер внезапно умолкает. — Ах, да, ты занят передовой… Извини, пожалуйста. — И, не досказав своей пожарной истории, исчезает.
В течение получаса меня никто не беспокоит. Первый абзац уже написан. Надо переходить к деловой части статьи. Но тут передо мной возникает заведующая группой проверки Ревекка Абрамовна.
— Простите, — вежливо говорит она. — Я увидела в макете, что сегодня идет ваша передовая, и потому не буду долго задерживать. Решила с вами посоветоваться. Мы печатаем статью о четырехсотлетии Астрахани. И вот эта дата меня поразила. Почему четыреста лет, когда еще в тысяча пятьсот пятьдесят шестом году Иван Грозный отвоевал город у астраханского хана? Значит, Астрахань существует больше четырехсот лет? Как тут быть? В отделе науки никого нет, — может быть, вы мне что-нибудь посоветуете?
Ревекка Абрамовна — это неотвратимо. Я знаю, что она не успокоится до тех пор, пока не обойдет в редакции восемь-десять человек. И мы вместе с ней начинаем листать пухлые справочники. И, конечно, не находим никакого разрешения исторической загадки.
Ревекка Абрамовна уходит.
Но теперь уж я никак не могу сосредоточиться на теме. Надо бы порассуждать о наведении порядка в складском хозяйстве на пристанях, но у меня не выходят из головы проклятые ханы. В самом деле, почему они, основав в устье Волги свою столицу, не оставили о том никаких письменных свидетельств?
Однако прочь весь этот бред! Надо писать, надо подбодрить армию речников, надо подбросить несколько интересных мыслей руководителям пароходств, надо… Но как это сделать?
Приходит фоторепортер Агарков и тащит меня на балкон, чтобы я ему позировал. Он хочет проверить, действительно ли хорошо «рисует» новый, только что купленный им объектив. Звонит девушка из Дома журналистов и подробнейшим образом информирует о творческом семинаре, который состоится в следующую пятницу. Непрерывно хлопает дверь. Один приходит поделиться впечатлениями о вчерашнем матче, другой — занять денег на буфет, третий — посоветоваться, не знаю ли я какого-нибудь средства от прострела поясницы…
Все смешалось в моей голове: угри, скользящие к Балтике по росистой траве, дикие крики кочевников на стенах осажденной астраханской крепости, одураченный муж и пылающая, как свеча, квартира…
Напрасно бедный Почкин будет ждать отклика на свою депешу. Передовой статьи я сегодня уже не напишу. И слепые, стихийные силы, взломавшие метровый волжский лед, еще раз восторжествуют над разумной волей нашего уважаемого печатного органа.
Так думал я, презрев могущественную организаторскую силу секретариата и предусмотрительность нашего главного редактора.
Поздно вечером, когда секретарь редакции доложил редактору о постигшей катастрофе с боевой, актуальной темой навигации, тот подумал и мудро изрек:
