Семен Альтов - Карусель (рассказы)
Пассажир странно улыбнулся, дал гудок и рванулся вперед.
Навстречу ему на всех парах из Москвы несся и непрерывно гудел грузный мужчина с чемоданом в правой руке и с женой в левой.
Тюбик с ультрамарином
Первый стакан пива Бурчихин выпил грамотно, в четыре глотка. Налил из бутылки второй стакан, посмотрел, как шевелится пена, поднес ко рту. Дал лопающимся пузырикам пощекотать губу и с вожделением отдался покалывающей холодком влаге.
После вчерашнего пиво действовало как живая вода. Бурчихин блаженно зажмурился, маленькими глотками растягивая удовольствие… и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. «Вот гадина!» — подумал Витя, кое-как допил пиво, звучно поставил стакан на замызганный стол и оглянулся. Через два столика от него сидел тощий тип в синем свитере, длинный шарф был намотан вокруг несуществующей шеи, в руках трехцветная авторучка. Тип бросал на Бурчихина цепкие взгляды, будто сверяя его с чем-то, и водил авторучкой по бумаге.
— Опись имущества, что ли?! — хрипло сказал Бурчихин, сплюнул и пошел на тощего.
Тот улыбнулся, продолжая чиркать на бумаге.
Бурчихин тяжело подошел и взглянул на лист. Там была нарисована родная улица Кузьмина, а на ней… Бурчихин! Дома были зеленые, Витя — фиолетовый! Но самое страшное, — Бурчихин был вроде и не Бурчихин!
Нарисованный Бурчихин отличался от оригинала чистым выбритым лицом, веселыми глазами, доброй улыбкой. Держался он неестественно прямо, с вызывающей гордостью! Витину фигуру облегал прекрасно сшитый костюм. На лацкане краснел значок какого-то института. На ногах красные туфли, а на шее такой же галстук.
Словом, — пижон!
Большего оскорбления Бурчихин не помнил, хоть вспомнить было что.
— Так! — хрипло сказал Витя, поправив ворот мятой рубахи. — Мазюкаем? А кто тебе позволил над людьми надругиваться?! Не умеешь рисовать, — сиди, пиво пей!
Кто вот это, ну кто, кто? Разве я?! Да еще в галстуке! Тьфу!
— Это вы, — улыбнулся художник. — Конечно, вы. Только я позволил себе представить, каким бы вы могли быть! Ведь как художник я имею право на вымысел?
Бурчихин задумался, уставившись на бумагу.
— Как художник имеешь. А из кармана что торчит?
— Да это же платочек!
— Скажешь тоже, платочек! — Витя высморкался. — А глаза зачем такие вымыслил? Причесал волосы, главное. Вот подбородок у тебя хорошо получился, узнаю. — Бурчихин, вздохнув, положил тяжелую руку тощему на плечо. — Слушай, друг, а может, ты прав? Я тебе ничего плохого не сделал. Зачем бы тебе это выдумывать? Верно? А меня побрить, вымыть, переодеть — буду как на картинке!
Запросто!
Бурчихин посмотрел в свои ясные фиолетовые глаза, попробовал улыбнуться нарисованной улыбкой и почувствовал боль в скуле от потревоженной царапины.
— Будешь?
Витя протянул разломанную пополам пачку «Беломора».
Художник взял папиросу. Закурили.
— А это что? — спросил Бурчихин, осторожно дотронувшись до нарисованной черточки на щеке, и присел к столу.
— Шрам, — объяснил художник, — сейчас там у вас царапина. Она заживет, а след останется.
— Останется, говоришь? Жалко. Хорошая щека могла быть. А значок к чему?
Художник наклонился к бумаге.
— Тут написано «Технологический институт».
— Думаешь, институт кончу? — тихо спросил Бурчихин.
Художник пожал плечами:
— Вы же видите! Поступите и закончите.
— А в семейном плане что ожидается? — Витя нервно отбросил папиросу.
Художник взял авторучку и на балконе дома набросал зелененький женский силуэт.
Откинулся на стуле, посмотрел на рисунок и чиркнул рядом детскую фигурку.
— Девочка? — фальцетом спросил Бурчихин.
— Мальчик.
— А кто женщина? Судя по платью, Люся?! У кого же еще зеленое платье?
— Галя, — поправил художник.
— Галя! Ха-ха! То-то я замечаю, она меня видеть не хочет! А значит, кокетничает! Ну, женщины, скажи, да? — Витя засмеялся, не чувствуя боль от царапины. А ты хороший мужик! — Он хлопнул художника по узкой спине. — Пива хочешь?
Художник сглотнул слюну и прошептал:
— Очень! Очень хочу пива!
Бурчихин подозвал официанта.
— Пару жигулевского! Нет, четыре!..
Витя разлил пиво, и они молча начали пить. Вынырнув на середине второго стакана, художник, задыхаясь, спросил:
— Как вас зовут?
— Бурчихин я!
— Понимаете, Бурчихин, я вообще-то маринист.
— Понимаю, — сказал Витя, — это сейчас лечат.
— Вот, вот, — обрадовался художник. — Мне море рисовать надо. У меня с легкими плохо. Мне надо на юг, к морю. Чтобы ультрамарином! Здесь этот цвет ни к чему. А я люблю ультрамарин неразбавленный, чистый. Как море! Представляете, Бурчихин, — море! Живое море! Волны, утесы и пена!
Они выплеснули пену из стаканов под стол и закурили.
— Не переживай, — сказал Бурчихин. — Ну?! Все будет хорошо! Сидеть тебе в трусах у моря с ультрамарином! У тебя же все впереди!
— Правда?! — Глаза художника вспыхнули и стали как нарисованные. — Вы думаете, я там буду?!
— О чем разговор? — ответил Витя. — Будешь у моря, о легких забудешь, станешь большим художником, купишь дом, яхту!
— Скажете тоже — яхту! — Художник задумчиво покачал головой. — Разве что лодку, а?
— Конечно! А еще лучше — и мальчик, и девочка! Здесь на балконе у тебя запросто девчушка поместится! — Бурчихин обнял художника за плечи, на что ушло полруки от локтя до ладони. — Слушай, друг, продай полотно!
Художника передернуло.
— Как вы можете?! Вам никогда не продам! Хотите — подарю?!
— Спасибо тебе, — сказал Витя. — Спасибо, друг! Только сними с шеи галстук: не могу на себе его видеть — дышать тяжело!
Художник чиркнул по бумаге, и галстук превратился в тень пиджака. Бурчихин осторожно взял лист и, держа его перед собой, пошел между столиками, улыбаясь нарисованной улыбкой, шагая все тверже и уверенней. Художник допил пиво, достал чистый лист и положил на мокрый столик. Улыбнувшись, нежно погладил боковой карман, где лежал нераспечатанный тюбик с ультрамарином. Потом поднял глаза на сопливого паренька за соседним столом. На руке у него было вытатуировано: «Нет счастья в жизни». Художник нарисовал фиолетовое море. Алый кораблик. Зеленого бравого капитана на палубе…
Именинница
— Еще больше внимания каждому! — сказал директор. — Поэтому проведем День именинника. Попрошу вас, Галочка, выписать лиц, которым в этом году исполняется сорок лет, пятьдесят, шестьдесят и так далее до конца. В пятницу всех разом и отметим. А чтоб этот день врезался в память людям, — сорокалетним дадим по десятке, пятидесятилетним по двадцатке и так далее до конца.
Через час список был готов. Директор пробежал его глазами и вздрогнул:
— Что такое?! Почему Ефимовой М. И. исполняется сто сорок лет?! Вы думаете, что пишете?!
Секретарша обиделась:
— А сколько ей может быть лет, если она 1836-го года рождения?
— Ерунда какая-то. — Директор набрал номер. — Петров?! Опять непорядок!
Почему Ефимовой М. И. сто сорок лет? Она что, памятником у нас работает?! В паспорте так написано?.. Сам видел?! М-да. Вот заработалась женщина.
Директор бросил трубку и закурил. «Какой-то идиотизм! Если за сорок лет даем десять рублей, за сто сорок… сто десять рублей, вынь да положь, так?!
Хитрющая баба эта Ефимова М. И.! Черт с ней! Пусть все будет красиво. Заодно остальным стимул будет. За такие деньги любой до ста сорока дотянет!»
На следующий день в вестибюле появился плакат: «Поздравляем именинников!» Ниже тремя столбиками шли фамилии, возраст и соответствующие возрасту суммы. Против фамилии Ефимовой М. И. стояло: «140 лет — 110 рублей».
Люди толпились у плаката, сверяли свои фамилии с написанными, как с лотерейной таблицей, вздыхали и шли поздравлять счастливчиков. К Марье Ивановне Ефимовой подходили неуверенно. Долго разглядывали ее. Пожимали плечами и поздравляли.
Сначала Марья Ивановна, смеясь, говорила: «Перестаньте! Это же шутка! Мне в паспорте по ошибке написали 1836-й год рождения, а на самом деле 1936-й! Это опечатка, понимаете?!»
Сослуживцы кивали головой, пожимали ей руку и говорили: «Ну, ничего, ничего, не расстраивайся! Выглядишь прекрасно! Больше восьмидесяти тебе никто не даст, честное слово!» От таких комплиментов Марье Ивановне стало плохо.
Дома она выпила валерьянки, легла на диван, и тут начал звонить телефон.
Звонили друзья, родственники и совсем незнакомые люди, которые от души поздравляли Марью Ивановну с замечательной годовщиной.
Потом принесли еще три телеграммы, два букета и один венок. А в десять вечера звонкий детский голос в телефонной трубке произнес:
— Здравствуйте! Мы, учащиеся 308-й школы, создали музей фельдмаршала Кутузова!
Мы хотим пригласить вас как участницу Бородинского сражения…
