Андрей Константинов - Байки служивых людей
...Агент Матильда. Бог ты мой! Шесть томов рабочих дел... Шесть томов! Что-то тут не так, думаю. Чтобы выдать такое количество информации – а рабочее дело агента содержит копии его донесений, – нужно не есть, не спать, знать всех до единого жуликов Ленинграда и стучать безостановочно. С трепетом открываю я первый том. Нет, все-таки какая-то ошибка: донесения Матильды датированы 1949 годом. Архивная пыль, пожелтевшие листы... Трофейные аккордеоны, папиросы «Казбек», абажуры с кистями, облигации государственных займов... Ошибочка, товарищ секретчица, делам Матильды пора лежать в архиве. Я беру папку с личным делом. И первое, что мне бросается в глаза, – справка НКВД: «...родственников на оккупированных территориях нет». И лиловая печать. Я обалдел и сам мгновенно покрылся архивной пылью. Я стал читать эти раритетные материалы и читал всю ночь до утра. Погода той осенней ночью была какой-то сатанинской, штормовой ветер с Финского залива грохотал жестью на крыше, на Неве непрерывно выла пароходная сирена... Я мент, опер, а не кисейная барышня, но, когда я читал эти донесения, на душе у меня становилось все паскуднее. Мне виделась трагедия молоденькой ткачихи с комбината «Красный маяк», которую бездушная машина превратила в сексота... Извини за избитые обороты, но именно так я все это ощущал. Такое было у меня душевное состояние.
«Я могу сообщить, что вор по кличке Глыба освободился из мест заключения и сейчас живет на Васильевском острове...»
«Сообщаю, что прядильщица Осипенко Надежда хвастала, что украла 3 (три) бобины суровой нити, продала их сапожнику Юсупу и купила на преступные деньги картошки детям своим – Ольге и Павлику».
«Источник сообщает, что водитель грузовика ЗИЛ, госномер ... слил со своего автомобиля тридцать литров бензина и продал их...»
Первые донесения Матильды не содержали никакой полезной информации. Скорее всего, они писались под принуждением курирующего опера. Но с каждым годом их тональность менялась. Появилась бойкость и вместо неуклюже-штатского «Я могу сообщить» уверенно-ментовское «Источник сообщает». Появился кураж и желание стучать, стучать, стучать... закладывать, сдавать, продавать.
В середине пятидесятых Матильда перешла работать буфетчицей в пивную. Навряд ли она смогла бы это сделать без помощи куратора. Разливать пиво в Советском Союзе – почти то же самое, что получить государственную премию. В пивнухе Матильда развернулась вовсю, агентурные сообщения от нее поступали еженедельно, а то и чаще. Прав я или не прав – не знаю, но мне кажется, что она кайфовала, испытывая тайную власть над людьми... К общепиту Матильда прикипела сердцем и больше уже никогда с ним не расставалась. Она работала в буфетах, шашлычных, ресторанах. И непрерывно информировала своего опера. Менялись опера, а Матильда оставалась. На пенсию она ушла в восемьдесят втором... В это время агентесса-ветеран работала официанткой в БХСС. Господи, неужели она и там стучала? Донесений за этот период ее трудовой биографии в деле не было. Но я-то убежден, что не стучать она уже просто не могла...
Я мент, я обязан приветствовать активного агента. От прикосновения к Матильде мне стало противно, как от тарелки общепитовского борща с дохлой мухой... Через два дня мы встретились лично. В кабинет вошла пожилая – очень пожилая! – женщина с жиденькими крашеными волосами. Невзрачная, с испитым лицом. Пришла минута в минуту. Села, поставила на мой стол хозяйственную сумку, закурила «беломор»... глядит с прищуром.
– Елена Ивановна, – сказал я после того, как мы познакомились, – а как у вас со здоровьем?
– Херово, – ответила Матильда сипло. – Гипертония, молодой человек, радикулит, почки ни в пи...ду.
– Да, да, – говорю я, – понимаю. Возраст, блокада, всю жизнь на тяжелой работе.
– И на ответст... ответственной, – сказала она, закашлявшись, обдавая меня запахом перегара. – На агентурной работе всю жизнь.
– Да, Елена Ивановна, мы очень высоко ценим вашу многолетнюю помощь. Понимаем, что вам пора уже и отдохнуть. Вы мне сейчас напишите объяснительную о состоянии здоровья, и мы..
– Какую объяснительную?! Вы что, оперуполномоченный? Я с начальником розыска еб...сь, когда тебя на свете не было. Из-под меня не одна зона жуликами и антисоветчиками наполнена. Не буду я тебе объяснительных писать. Вот... принимай агентурную записку о квартирной краже.
Я просто дар речи потерял. Мне, поверишь ли, страшно стало. Сталинским чем-то таким повеяло, жутким. Галифе, ТТ, папироска... «Сообщаю, что прядильщица Осипенко Надежда... украла 3 (три) бобины суровой нити... купила картошки детям своим – Ольге и Павлику. Матильда».
Мы разговаривали около получаса. Разумеется, я ее не убедил. Больше того – после нашей беседы она написала рапорт начальнику. Сообщила, что о/у Кондрашов Е. В. склонял ее к отказу от агентурной работы.
Еще около года агент Матильда снабжала меня информацией. Как правило, совершенно никудышной. А потом она, пьяная, попала под трамвай, погибла. Аккурат на 7 ноября это случилось. Родных у Елены Ивановны не оказалось, похоронили ее за казенный счет. Я был на кладбище... Холмик... табличка: «Грошик Е. И. 1927-1988». Если бы я имел моральное право, то поставил бы другую табличку: «Агент Матильда».
* * *Другие типажи? Да ради Бога. Сколько угодно. Только учти – глубины какой-то в них нет. Блатной колорит? Да! Но, как правило, внутреннее убожество, ограниченность, тупость и – если угодно – подлость. Матильда, разумеется, монстр. Но что-то в ней было... стержень какой-то, что ли?
А в этих? Нет... не ощутил. Я всегда старался агента понять, проникнуть внутрь. Но внутри чаще всего оказывалось пусто. Пустоту они заполняли водкой, анашой, телевизором...
Были два матерых «платника» – Цыган и Федя. Их знали все старые опера. Оба, считай, из ИВС не вылезали. Когда вылезали, шли воровать. Тащили все, везде и без разбору. Однажды понадобились они мне оба. Вызываю. Приходят. Бог мой, какие типажи. Сеньор Чезаре Ломброзо был бы в восторге... я тоже обалдел. От пьянки у обоих морды красные, руки от наколок синие. У Цыгана грудь нараспашку, наколото: «Смерть ментам!» Ой-ей-й!
Я их пригласил, чтобы проинструктировать перед тем, как в камеру запустить к одному барыге. А Федя мне первым делом:
– Опохмелиться есть, начальник?
Куда денешься? Налил им по стакану какой-то дряни чернильной. Засосали в момент... смотреть тошно: пальцы дрожат, кадык дергается. Давятся, но пьют... Засосали со слезою в мутном глазу. И – зырк-зырк – по кабинету.
– О, – кричит Цыган, – шуба!
А у меня в углу женская черная мутоновая шуба валяется. Драная, рваная. Не помню уж... с какого-то обыска, что ли? Но – точно могу сказать – незапротоколированная по причине полной ненужности.
– О, – кричит Цыган, – шуба!
– Ну и что? – спрашиваю.
– Так она у тебя, начальник, незапротоколированная, – отвечает и – шасть – уже на себя надел. Довольный, спасу нет. Так в этой шубе в камеру и отправился...
Вот тебе тип. Никакой драматургии или даже интриги здесь нет, но колорит бесспорный.
* * *Агент Иванова. Личное дело.
Однажды в мой кабинет вошла заплаканная женщина (если бы я был романистом, то обязательно начал бы какой-либо роман с этой фразы. Тысячи мелких, крупных, трагических или комических дел начинаются с такой ситуации)... Итак, однажды в мой кабинет вошла заплаканная женщина. Рассказала, что у нее украли деньги... Мать-одиночка, работает на заводе, воспитывает сынишку. Деньги копила на зимнее пальто, экономила, и вот – нате вам! История сколь заурядная, столь же и мерзкая.
Сидит она плачет, и чувствуется, что для нее это – трагедия. Я видел бобров, которые в картишки просаживали за ночь по нескольку тысяч рублей и никакой особой беды в этом не видели. А у нее украли всего-то двести восемьдесят рэ, но для нее это трагедия. Я – мент, меня разжалобить трудно, а тут смотрю на нее и – скажу честно – переживаю. Очень хочется помочь, но такого рода кражи раскрываются нечасто. Второй момент заключается в том, что я на этом участке человек новый и контингент еще не знаю... Успокоил я ее как мог, пообещал, что найдем. О-хо-хо... пообещать-то я пообещал, но уверенности нет ни на грош. Пошел я к оперу, который на этой земле уже много лет пашет. Рассказал ему про обстоятельства кражи. Он с ходу говорит:
– А это Верка. У нее притон там рядом. Гадом буду – она. Или кто-то из ее корешков. Попробуй с ней поработать... Может, чего зацепишь.
Я пошел в притон. Там пусто, одна только эта Верка, пьянь, мразь... сидит в грязнущей кухне в заношенных трусах и лифчике. Нога на ногу, курит. На плече наколка: «Сеня. Любовь моя». На столе – портвешок «три семерки», банка кильки. Магнитофон древний, катушечный, что-то русско-народное орет. Я ей сразу ксиву в морду и:
– Вера, золотце, давай кошелечек, который утром у рынка взяла.
А она мне в ответ что-то типа: волк позорный... Ну, думаю, тварь, я из тебя душу выколочу. Волоку в отдел. Волоку, стерву, а сам все эту женщину обворованную вспоминаю. И злость во мне сидит нехорошая. Привел... начинаю колоть. Но она пьяная, орет одно: волки, менты, фашисты! Думаю: чем же ей врезать-то? Рукой неудобно, женщина все-таки. А из открытого сейфа несколько «личных дел» агентов выглядывают. Я схватил верхнее и дал ей по башке этим делом. Потом запихнул в «аквариум» на пару часов, чтобы немного протрезвела.
