Рома Воронежский - По дороге в булочную (Сборник рассказов)
Я - бесхозная судьба.
Вот кому на лапу крест?
Это быстро я могу.
Кто желает умереть?
Я - бесхозная судьба.
Умер узник мой совсем.
Что мне делать без него?
Разве что поспать сто лет?
А потом любой дурак,
кто забыл про лапу крест,
выйдет как-то погулять,
тут его я и схвачу.
ПРАЗДНИК СЕРДЦА
Весенним днем
она о нем
такого, знаешь, мнения,
что исчезают на лице
последние сомнения.
И он, вскочив на лошадь вдруг,
уносится в Британию.
Чтоб скрыть позор от жен и слуг,
Он скачет горной ланию.
И все ему до ветра и
До бубликов просроченных.
И праздник сердца на душе,
к числу не приуроченный.
x x x
Hежно отоpвав кусок pябины,
Я слежу за pодиной своей
Ведь не хлебом человек единым,
А единым человек pублей
Мысли сбивчивы и тело, в общем, тоже
Сыpо в комнате моей, и пусть
Выступает снег гусиной, в общем, кожей
За скpебок для снега я возмусь
Hежно отоpвав кусок калины,
Я смотpю на pодину свою
Hе pублем ведь человек единый
А единый ведь уже не по pублю.
ЯЗЫК ВИСИТ, ГЛАЗА ГОРЯТ
...он переехал мне носок!
И тут меня ударил ток.
И я вскочил, схватил букет
болезней всяких, старость лет,
и побежал на вираже.
Бежал еще, бежал уже,
бежал сквозь леса дивный сад.
Бежал вперед, бежал назад.
Бежал немного как бы вбок.
Мелькал колпак, сверкал носок.
Шипели змеи за кустом,
вдогонку мне разбрызгав яд.
А я бегу, машу хвостом,
язык висит, глаза горят,
ведро грохочет за спиной.
(Наш участковый генерал
ведро к хвосту мне привязал.)
Наш участковый пианист
худой и длинный, точно глист,
играет Баха невпопад:
язык висит, глаза горят.
Туман густеет вечерком
в моем краю, в краю родном.
И ты был здесь, и я был он,
и приезжал к нам цирк и слон,
и десять мамонтов подряд:
язык висит, глаза горят,
и ночь спускается ко мне.
И быть зиме, и быть весне,
и быть светилам с облаками.
Сидеть с тобой нам вечерками.
Худыми, длинными как жердь.
А на плите возникнет миска.
А в ней - советская сосиска.
Одна и бледная как смерть.
* * *
Зачем корабли, когда есть самолеты?
По-моему, они совсем не нужны.
Зачем мне тонуть, если могу я
сесть в самолет и разбиться на нем?
Зачем мне машина? Ведь есть самолеты.
Зачем в авариях мне погибать?
Лучше залезть в самолет и разбиться.
Это гораздо смешней, чем в машине.
Зачем поезда, когда есть самолеты?
Что мне на поезде врезаться в столб?
Лучше всего, когда в самолете
летишь ты и вдруг врезаешься в столб.
Жить стало лучше и веселее.
И самолеты порхают вдали.
Надо быстрее, надо смешнее,
надо красивей погибнуть, друзья.
x x x
Я последним пистолетом
молча ткнул себе в лицо.
Но прекрасные котлеты
отвлекли мою беду.
И я бросил бодро на пол
мой двуствольный арбалет.
Потому что жизнь прекрасна.
И особенно в обед.
* * *
Под хохот звезд и их соцветий,
Под шум воды и междометий
Сидел под деревом бизон
И звуки леса слушал он.
Так вот и мы в своей квартире,
Как стрекоза в огромном мире
Сидим и слушаем огонь
Огонь гудит, играй гармонь,
Забросив шапку на затылок
Под носом кудрями он тряс,
В желудке гордо булькал квас,
И ворох стружки и опилок
Вздымался к небу как огонь.
Но слышен лязг зубов и вилок
И слышен крик: "Играй, гармонь!"
И пусть играет, мы с тобой
Дождемся как придет прилив
И выйдем мелкою трусцой
Калитку тихо притворив
ДЕНЬ
И вот я смотрю: ползет ураган,
наклонив над трамваем стройный свой стан.
И с вихрем трамвай уносится вдаль,
а дальше я вижу лишь мусор и шваль.
И ты там стоишь уныло одна.
Какого рожна на такого хрена?
Уныло стоишь как гриб мухомор.
Но тут я почувствовал, будто я вор.
Ведь кажется, было второе апреля.
Свистели метели, сопели капели.
Ураган на трамвай во весь рост налетал.
И, кажется, день я этот украл.
Настал тут момент неприятно неловкий.
Я тупо смотрел себе на кроссовки.
А ты все стояла на дальнем конце
со странной улыбкой на странном лице.
Прошло три часа, и высохли лужи.
И вдруг я подумал: могло быть и хуже!
Подумаешь - день. У нас их не счесть.
А ты мне сказала, что их только шесть.
Скрипели минутные быстрые лодки.
Желтели часы, как давние фотки.
И зябликом - вжик! - пролетел гималай.
Пролетел, как апрель, пролетит и как май.
И будет сирень пахнуть как лень.
Но все же мне жалко украденный день.
Когда ты стояла в бобре и песце
со странной улыбкой на светлом лице.
МАЯТНИК
Долгий маятник качает
Толстым телом золотым
И секунды превращает
В желтовато-бурый дым.
Долгий маятник летает
Над обеденным столом
И секунды превращает
Он в простой металлолом
Долгий маятник копает
За спиной у всех дыру
И секунды превращает
Он во всякую муру
Долгий маятник сжимает
В коробок пространство дней
А секунды убывают
И становятся видней
ЦАРЕУБИЙСТВО
Придут страсти-мордасти,
польется вода в воротник,
осудят нас новые власти,
а я еще к тем не привык.
Наступят часы-изуверы,
воткнется стрела в полость рта,
упрется в тупик чувство меры,
и треснет как бублик мечта.
И выйдет бумажный рабочий,
с резиновым камнем в руке,
царя пенопластом замочит,
исчезнув в своем далеке.
Цветут в палисадниках губки,
летит поролоновый пух,
оскалив кирзовые зубки,
царь испускает свой дух.
И в мыслях хохочет гиена,
и ляжки дрожат холодцом.
Преклоним, товарищ, колено,
пред этим печальным концом.
ТУРHИР
А я ему по чайнику pаз!
А я ему по чайнику хлоп!
А он мне ногой стук!
Hогой по башке хpясь!
А она тут стоит в стоpоне.
И мило так смотpит на нас.
Он мне по печени чпок!
Я ему по чайнику два-с!
И вот уже почки тоpчат.
Отбит кишечник и глаз.
А она стоит в стоpоне.
И мило так смотpит на нас.
А я ему в щеку ногой!
А он мне коленкой в живот!
А я ему в шею как дам!
А он мне туфелькой в pот!
А она стоит в стоpоне.
Чье победит тут копье?
Дpуг дpуга в pебpо сапогом.
Деpемся из-за нее.
* * *
Прошло три долгих, долгих, длинных, длинных года.
Менялась валюта, менялась погода.
Сменяла Танюху Анюта.
Менялись министры и мода.
Светились и погасали светильники и погасальники.
Менялось внутри холодильника.
Ржавело дно умывальника.
Менялись штаны, юбки, галстуки,
менялись майки футбольные.
Была тишина, были залпы, и
бывало щекотно и больно мне.
Свистели навеки безбрежные
синицы напротив подсвечника.
И все, что случалось тут нежного,
увы, уже изувечено.
WHERE THE WILD ROSES GROW
(to Nick Cave)
Мы познакомились в четверг.
И мы гуляли ночью два.
Лежал на тропах первый снег
Как на губах лежат слова.
Мы целовались под луной.
Кто целовался, тот поймет.
И мне она казалась мной.
Мы целовались напролет.
А в пятницу пошли гулять.
Гулять пошли вниз по реке.
Наш батальон и наша рать
Гуляла вниз, нога к ноге.
И я толкал ей долгий спич.
Про ейный облик мне так мил.
А после эта... взял кирпич
И в котелок ей запустил.
А розы дикие цветут.
Цветут как плесень на руке.
И память вьется словно жгут
Вниз по реке, вниз по реке...
ТЫ
Выходишь ты, вся без концов.
Ты, бесконечная моя.
Среди вина и огурцов,
среди мирского бытия.
И гаснет спор, и лица тухнут.
И разговор сейчас же глохнет.
И даже маленькую муху
никто от счастия не грохнет.
А ты идешь вокруг стола,
идешь в полнейшей тишине.
Идешь как айсберга скала.
Идешь как облако в окне.
А мы молчим и смотрим влажно
на твой затейливый узор.
Никто не делает затяжку.
Не начинает разговор.
Все тихо очи опускают
перед прекрасною тобой.
И руки в брюки убирают.
А ты идешь как бог иной.
А в наших головах тяжелых
волненья вертится юла.
А ты идешь как сон веселый.
Идешь, идешь вокруг стола...
x x x
Твой глаз светил мне на дорогу.
Твои уста манили в путь.
А плечи значили так много.
Я на тебя, боясь вздохнуть,
Смотрел, как смотрит на планету
Седой и умный астроном.
Как иногда на грань алмаза
Уронит взгляд печальный гном.
А ты хихикала, щипалась,
И по неведомой оси
Вертелась, и под одеялом
Шептала мне: Не тормози.
x x x
Я иногда жалею годы,
которые вот так прошли,
прошли, как целые народы
ходили молча на заводы
