Василий Курочкин - Поэты «Искры». Том 1

Годы пройдут, словно день, словно час;
Много людей промелькнет мимо нас.
Дети займут положение в свете,
И старики поглупеют, как дети.
Мы поглупеем, как все, в свой черед,
А уж любовь не придет, не придет!
          Нет, уж любовь не придет!

В зрелых умом, скудных чувствами летах
Тьму новостей прочитаем в газетах:
Про наводненья, пожары, войну,
Про отнятую у горцев страну,
Скотский падеж и осушку болот —
А уж любовь не придет, не придет!
          Нет, уж любовь не придет!

Будем, как все люди добрые, жить;
Будем влюбляться, не будем любить —
Ты продашь сердце для партии громкой,
С горя и я заведусь экономкой…
Та старика под венец поведет…
А уж любовь не придет, не придет!
          Нет, уж любовь не придет!

Первой любви не сотрется печать.
Будем друг друга всю жизнь вспоминать;
Общие сны будут сниться обоим;
Разум обманем и сердце закроем —
Но о прошедшем тоска не умрет,
И уж любовь не придет, не придет —
          Нет, уж любовь не придет!

Зачем Париж в смятении опять?
На площадях и улицах солдаты,
Народных волн не может взор обнять…
Кому спешат последний долг воздать?
Чей это гроб и катафалк богатый?
Тревожный слух в Париже пролетел:
          Угас поэт — народ осиротел.

Великая скатилася звезда,
Светившая полвека кротким светом
Над алтарем страданья и труда;
Простой народ простился навсегда
С своим родным учителем-поэтом,
Воспевшим блеск его великих дел.
          Угас поэт — народ осиротел.

Зачем пальба и колокольный звон,
Мундиры войск и ризы духовенства,
Торжественность тщеславных похорон
Тому, кто жил так искренно, как он,
Певцом любви, свободы и раве́нства,
Несчастным льстил, но с сильными был смел?
          Угас поэт — народ осиротел.

Зачем певцу напрасный фимиам,
Дым пороха в невыносимом громе —
Дым, дорогой тщеславным богачам,—
Зачем ему? Когда бог добрых сам,
Благословив младенца на соломе,
Не быть ничем поэту повелел?
          Угас поэт — народ осиротел.

Народ всех стран — страдание, и труд,
И сладких слез над песнями отрада
Громчей пальбы к бессмертию зовут!
И в них, поэт, тебе верховный суд —
Великому великая награда,
Когда поэт песнь лебедя пропел —
          И, внемля ей, народ осиротел[98].

Песни, что ли, вы хотите?
Песня будет не нова…
Но для музыки возьмите:
В ней слова, слова, слова.
Обвинять ли наше племя,
Иль обычай так силен,
Что поем мы в наше время
Песню дедовских времен?

Жил чиновник небогатый.
Просто жил, как бог велел,—
И, посты хранивши свято,
Тысяч сто нажить умел.
Но по злобному навету
Вдруг от места отрешен…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Мой сосед в своем именьи
Вздумал школы заводить;
Сам вмешался в управленье,
Думал бедных облегчить…
И пошла молва по свету,
Что приятель поврежден.
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Сам не знаю — петь ли дальше…
Я красавицу знавал:
Захотелось в генеральши —
И нашелся генерал.
В этом смысла даже нету.
Был другой в нее влюблен…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Песню старую от века,
Как языческий кумир,—
Где превыше человека
Ставят шпоры и мундир,
Где уму простора нету,
Где бессмысленный силен…
Да когда ж мы кончим эту
Песню дедовских времен?

Да когда ж споем другую?
Разве нету голосов?
И не стыдно ль дрянь такую
Петь уж несколько веков?
Или спать, сложивши руки,
При движении племен,
Богатырским сном под звуки
Песни дедовских времен?

Василий Васильевич, вот
Издания Генкеля томик,
Бессонных ночей моих плод —
Известности карточный домик.
Здесь молодость, слава, любовь,
Интрижки, Лизеты, Жаннеты,
Которых так любят поэты,
И Вакх, согревающий кровь;
Намеки раве́нства, свободы,
По коим ценсура прошла,
Горячее чувство природы
И — барышни тра-ла-ла-ла!
Здесь ненависть к дряни мишурной
И злоба без всяких прикрас
На всё, что во Франции дурно
И вчетверо хуже у нас;
В борьбе с нищетою и ленью
Здесь я, переводчик-поэт,
Стою за великою тенью
Лучом его славы согрет.

Покоряясь пред судьбою,
Поезжай — господь с тобою! —
         К чуждым берегам.
Если счастье навернется —
Оставайся; не найдется —
         Возвращайся к нам.

Разъезжай себе покорно
До Марсели, до Ливорно
         И иной страны;
Покоряться воле неба
Ради крова, ради хлеба
         Мы уж, брат, должны.

Полны гордого сознанья,
Скажем просто: до свиданья! —
         Как придется там…
Обессмысленные звуки
Час торжественной разлуки
         Не опошлят нам.

Мы словами жизнь не мерим,
Мы уж многому не верим,
         Как в былые дни;
Но, исполнившись смиренья,
Помним светлые мгновенья —
         Были же они!

Если были — будут снова;
Было б сердце к ним готово
         Да свободен ум.
А тебе — и с полугоря —
Их навеет воздух с моря,
         Моря вечный шум,

Солнце, бури, климат знойный,
Жизни трепет беспокойный,
         Неумолчный гам…
Так чего ж? Махнув рукою,
Поезжай — господь с тобою! —
         К чуждым берегам.

Что? стихов ты хочешь, что ли?
Услужить бы я готов;
Написал бы я для Коли,
Только вот беда: нет воли,
А без воли нет стихов.

В ваши будущие годы
Высоко для вас взойдет
Солнце красное свободы;
А про наши про невзгоды,
Про цензурные походы
Даже память пропадет.

Мы упали в рабской роли.
Коля! вспомни наши дни
В годы равенства и воли
И хоть добрым словом, что ли,
Старых братьев помяни.

Я не поэт — и, не связанный узами
                            С музами,
Не обольщаюсь ни лживой, ни правою
                            Славою.
Родине предан любовью безвестною,
                            Честною,
Не воспевая с певцами присяжными,
                            Важными
Злое и доброе, с равными шансами,
                            Стансами,
Я положил свое чувство сыновнее
                            Всё в нее.

Но не могу же я плакать от радости
                            С гадости,
Или искать красоту в безобразии
                            Азии,
Или курить в направлении заданном
                            Ладаном,
То есть — заигрывать с злом и невзгодами
                            Одами.

С рифмами лазить особого счастия
                            К власти я
Не нахожу — там какие бы ни были
                            Прибыли.
Рифмы мои ходят поступью твердою,
                            Гордою,
Располагаясь богатыми парами —
                            Барами!

Ну, не дадут мне за них в Академии
                            Премии,
Не приведут их в примерах пиитики
                            Критики:
«Нет ничего, мол, для „чтенья народного“
                            Годного,
Нет возносящего душу парения
                            Гения,
Нету воинственной, храброй и в старости,
                            Ярости
И ни одной для Петрушки и Васеньки
                            Басенки».

Что ж? Мне сама мать-природа оставила
                            Правила,
Чувством простым одарив одинаково
                            Всякого.
Если найдут книжку с песнями разными
                            Праздными
Добрые люди внимания стоящей —
                            Что еще?
Если ж я рифмой свободной и смелою
                            Сделаю,
Кроме того, впечатленье известное,
                            Честное,—
В нем и поэзия будет обильная,
                            Сильная
Тем, что не связана даже и с музами
                            Узами.