Неизвестен Автор - Сборник юмора из сетей
Пришли почти что все - народу тьма, и между ними Юра-дальнобойщик, купец, бандюга: пробу не поставишь - сеструхину квартиру отсудил (и как его "Совавто" только терпит!) отцу родному капли не нальет... И к сторожу он сразу привязался - а мы как раз в том самом уголке работали: я с Колей за пол-банки (поскольку не владеем гаражом), а сторож за компанию, наверно, со всеми - после смены он бы мог идти домой... Так вот, подходит Юра и начинает давние свои какие-то права качать на нотах, высоких для простого разговора... А сторож и не смотрит на него! И дольше чем не смотрит, злее Юра становится. Ну это - как всегда!
"Ты, говорит, ублюдок, учишь жизни, друг друга там любить, не красть, не лгать! От собственного сына нет спасенья: с тех пор, как познакомился с тобой, отцу стал прокурором - прямо дома ОБХСС! А все, подлюга, ты! Добро бы нищий, вон!" - махнул на Колю, а Коля рассмеялся, потому как уж больно несуразно - кипятится один и, словно столб стоит другой.
"Взгляните-ка на этого пророка!" - и многие поближе подошли. "Я, сука, что тебе на той неделе сказал: еще увижу Мишку у тебя и ноги повыдергиваю! И выбирай, еще сказал, паскуда: коль святость выберешь, машину мне отдай... и паркер тоже... саламандру... небрежные твои вот эти джины - не бартерный трехсотрублевый хлам, а суперлайвис! Сейко... аддидас... Отдай мне все и голым - на колени! А я тебя распну. Вот прямо здесь! Не отходя от кассы. Выбрал, сука?"
Запахло керосином, и громила над сторожем навис, как волкодав. Затихли все, а я спокоен: в деле я сторожа один раз увидал - и не дай бог второго! - словно куклу, он Юру просто сдует, если что... И поделом!
А сторож говорит (такой звенящий голос пионерский, как в передаче: там еще пацан вдруг узнает, что родный его дядя - шпион): "Машину просишь? Ну бери!" - и протянул какую-то бумажку.
"Я паспортные данные твои в правлении списал и все оформил. Вот дарственная, а гараж - открыт. Ключи - в машине." Юра взбеленился: "Ну и возьму!"
Он выхватил листок, взглянул в него - как сокол. Аккуратно сложил и спрятал в боковой карман.
Все сразу зашумели - и в очко так не играют: перебор заметен! Не стыдно так шутить! И больше все - на сторожа, как будто он у них украл чего-то... А смотрю - счастливый, совсем другой, какого с Колей мы не знали, сторож Юру обхватил, поцеловал и говорит: "Спасибо! За остальным чуть позже приходи. Спасибо, брат!" - и на колени - хлоп!
Свидетели шарахнулись, и дама - старуха из шестого гаража, профессорша на бирюзовой "Волге" (я ей приваривал вторую дверь), кого-то громко обругала князем: "Князь Мышка! - говорит. - Вот это да! Сподобилась узреть!" - а бедный Юра - фирмач, сексот ни приведи господь! - наверно, не красневший от рожденья, тут покраснел, утер рукою лоб и на кривых своих заторопился куда-то, все - за ним, и только я со сторожем остался неподдатый, вот как сейчас. А черный монумент, как будто в землю вкопанный по пояс, молчит себе.
Вдруг словно кулаком меня ударило внезапно: понял, допетрил я неправильное что случилось здесь: "Но почему ему? Позорнику такому, шаромыге? Не мне - хотел вскричать, но удержался в последнюю минуту, например, не Кольке-бедолаге? Не Сереге с тремя детьми и жабой? Не Сверчку? Да мало ли..."
А он с колен таким же высоким тоном и куда-то вверх (а там уже луна и жестяная воронища на проводе сидит): "Частицы мы всеобщего, и все не хуже и не лучше. В равновесье путь Дао выбирает, а не мы. Не я даю тому или другому, а жизнь - через меня..." - и в это время, ей-богу, осветился он огнем, и стало тяжко мне, и зазвенели сто десять киловольт над головой, взлетела птица, и с тех пор иначе я жить решил... Назавтра же купил для Коли рукавицы, телогрейку - свою он пропил где-то и... но тут событья накатили, как нарочно: как будто кто держал их в кулаке, и вдруг разжал кулак, и поскакали горошины...
В бетонном гараже, заморскую лебедку приспособив, из тупика какого как бы впрямь себя тащивши, Юра-дальнобойщик повесился...
Два опера пришли, но никого не замели. Машина их удивила - голубой "Жигуль" с табличкой вместо номера: "Кто хочет - ее бери - гори она огнем!". Вся битая, как бы с позавчера без устали стройбат ее метелил...
На сторожа опалу возвели. "Бойкот!" - сказала дама из шестого с моей двойною дверью гаража. А я худого в стороже не видел. К тому же Коля у меня опять попал в дурдом, да я и сам как будто скопытился: желудок заболел - противно мясо, кислый вкус и штука какая-то сидит внутри... А сторож нет-нет да и посмотрит на меня - один зрачок! - и сразу отвернется.
Врачи... рентген... Песочная... два дня остались до последнего момента, неправомочного события того, когда мое еще живое тело разрежут и посмотрят - что внутри. А что найдут? Я к сторожу решился в последний раз сходить - совет какой он, может, даст, тем более, что смена была его однажды в трое суток.
Я в будку заглянул, он там читает. Я книг таких ни разу не встречал: сплошная вязь, и как бы вверх ногами ее он держит. Книгу в "дипломат" он положил. А "дипломат" - за ручку...
"Поговорить пришел?" "Поговорить." "Ну выйдем. Ничего тут не случится за несколько минут." И мы пошли в наш уголок заветный. Там уже соорудили столик для пинг-понга, и мы уселись прямо на него.
"Болит?" "Болит... а ты откуда знаешь?" "Я вижу - это черное пятно распространяется, и стало быть - в желудке..." "А что еще ты видишь?" "Вижу - ты боишься смерти, да?" "А ты как думал?"
Он замолчал, и вот сидим мы с ним вот также, как и с Вами, только рядом, а не напротив, возится в кустах собака... тишь... не знаю уж какая звезда взошла... вдруг он и говорит: "Ты, главное, не бойся. Смерть всегда с тобой, почувствуй это - и могилы не будет никогда." И замолчал.
А я, как в перевернутый бинокль себя увидел вдруг - таким далеким и маленьким, что сопли распустил. Скажи кому! А он не видит будто и продолжает: "Вылечить тебя я не могу, а вот от страха смерти избавить можно - хочешь?" Я кивнул.
"Есть древняя тибетская метода забытая... зовется латихан."
Поднялся он и выгнулся, уставясь звезде навстречу, рот разинул так, что зубы даже в сумерки блеснули - так я мальчишкой дождь лицом ловил - и загудел, как будто трансформатор, но тоном чуть повыше... Мне смешно сначала стало, а потом - неловко, потом - никак... Под ложечкой тепло... И вдруг, как будто бы с горы на санках я полетел... остановился дух в движеньи бесконечном... уменьшаюсь... как теплый дождь - любовь со всех сторон... Да это я - у матери в утробе! И ничего, кроме любви... конец тревогам, боли, суете... как сладко качаться на волнах... И вдруг - бац, бац!
Мотнулась голова, глаза открылись... как после пьянки, только не мутит... И сторож, постаревший лет на двадцать, со вздохом разогнулся надо мной. "Прости, пришлось ударить, понимаешь - еще мгновенье и ушел бы ты. Конечно, это пустяки, но все же опять милиция, расспросы... отвлекут от главного, а мне осталось мало..."
"Куда ушел бы?" "Как тебе сказать... Такое расстоянье между старой и новой жизнью. Звать его - бардо."
И верите - лежу я на промозглой ноябрьской - поздно вечером! - земле, а жарко. Потому что так и тянет от сторожа, как от большого пса - такие желто-белые, на шапки еще их промышляют, или нет - от лошади скорее, или даже - как в сауне, сухим теплом... Поднялся. "Спасибо, говорю. - Пойду." А сам топчусь на месте, что спросить - не знаю, а хочется... "А ты давно вот так?"
"Давно... недавно... смысла не имеет вопрос - для каждого различно время, и значит - нет его вообще. И ты не бойся: кое-что уже увидел, а дальше больше будет - не спеши. Ступай к хирургам. Все, что мог, я сделал. Ну палец заживить, ну псориаз... экземы там, мигрень... кровотеченье Распутин так царевича спасал. А опухоли - только Рамакришна. И то - себе! На что уж корифей Сафонов, а никак... Вот разве только Христос! Да где его возьмешь? Прощай! Энергии я столько разбазарил - сравнимо с бомбой атомной, теперь подзарядиться надо... отмолчаться."
"Ты говоришь - прощай. Я что... умру?"
"Я вижу - ты не понял этой фазы. Я дверь тебе открыл и до открытой тебя довел, а ты опять свое!"
"А как прощай?"
"На свете счастья нет, а есть покой и воля - помнишь, Пушкин - и про побег усталого раба... Буддийское вполне стихотворенье - неужто он и это понимал?!.. Два зеркала закрепишь, чтоб меж ними осталось расстоянье, и свечу туда поставишь и за годом год - пока лицо свое не потеряешь глядишь в тот бесконечный коридор огней... Вчера лица я не увидел, и значит - близко Просветленье, то-есть, освобожденье от всего. И мы - лишь пузыри в быстротекущих водах - не встретимся. Поэтому - бери!"
Он "дипломат" раскрыл и вынул папку.
Вы знаете, товарищ консультант, я все-таки ее располовинил: часть меньшую оставил для себя - занятные истории, как Будда пяти оленям проповедь читал, и разное - к примеру, про цветенье: раскроется когда-то родничок на темени, и человек счастливым заделается, прямо как цветок! Про дзынь какой-то... А сюда вторую доставил половину. Отродясь глазами до стихов не прикасался: вот песни знаю - Пугачева там, про клен обледенелый, что Высоцкий так сильно описал, про светофор - что исполняет этот... кучерявый... Да много их! А вот стихи... Всю ночь - ведь завтра, может быть, уже не станет читателя, а человек старался! - я их смотрел. Да. Это вот они. Я Вам принес. А что я сам? Не знаю. Про кладбище на Пискаревке ярко. И детство... так и видишь пацана. Да молодость смурная. Да потом... Сегодня я всего не понимаю, а завтра кто-нибудь поймет - не зря толкуют много о реформе школы.
