Борис Егоров - Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)
… В тамбур электрички уверенным шагом входит мужчина неопределённого возраста. На плечи накинута ватная телогрейка, в руках — клюка. Приблизившись к пассажирам, обладатель телогрейки начинает усиленно хромать. Дальше всё понятно: «Дорогие братья и сёстры…»
Лжеинвалид живёт за счёт доброты «братьев и сестёр», потребляет много воблы, пива и перцовки. Обществу он не даёт ничего.
Но всё это лишь простейшие, донельзя примитивные представители тунеядцев. Их сразу видно, их не надо изучать под микроскопом. Такого вульгарного тунеядца дружинники и милиционеры распознают за версту невооружённым глазом.
Есть среди тунеядцев и более сложные организмы.
Однажды мне пришлось участвовать в погоне за тунеядцем — «патриотом». Он не уставал откликаться на призывы осваивать Восток. И он его освоил: был в Караганде и Братске, Оренбурге и Барнауле.
Оркестранты натужно дули в трубы, исполняя в честь «новосёла» туш, милиционеры брали под козырёк, а «патриот» брал подъёмные и мчался на следующую стройку
Существует разновидность тунеядцев, действия которых весьма определённо подпадают под статьи Уголовного кодекса. Но есть и другая, которой кодекс не угрожает никогда. Всё, что они делают, законно. Это добропорядочные тунеядцы.
Сколько, например, говорили и писали о тех тружениках науки, которые до сих нор изобретают самовар или бьются над проблемой психологии домашнего клопа. И вроде невдомёк им, что человеческим гением самовар уже давно создан, а что касается клопов, то существует устоявшееся мнение, что их надо давить.
А вот факт, который на первый взгляд отношения к предмету нашего разговора вроде бы и не имеет. Впрочем, судите сами.
Живёт на белом свете семья матери героини Степчуковой. Старший сын уже давно бреет усы и бесповоротно вступил на стезю самостоятельной жизни. Его младшие братья и сёстры уже не первый год как бросили соски и оставили детские коляски — дар завкома. Они учатся,
В семье полное благополучие. Но папе и маме очень хочется большего достатка и большего комфорта.
И Степчукова идёт в райсовет:
— Дайте новую квартиру.
Квартира у Стеичуковых вполне приличная, в новом доме и метража хватает. По им кажется, что он недостаточен. Почему бы не иметь больше?
В райсовете поначалу заколебались: нужно ли идти навстречу? Но потом отступили: всё-таки мать героиня, всё-таки многодетная семья.
Получив квартиру, Степчуковы идут в новую атаку:
— Устройте всех детей в интернат.
Устроили. Всё-таки мать-героиня, всё-таки семья многодетная.
Но Степчуковы не дремлют и бегут в завком:
— Помогите материально.
Так, мол, и так, терпит бедствие семья, ячейка общества. И не обыкновенная, а многоступенчатая.
Помогли? Конечно.
Папа-герой и мама-героиня живут как в закрытом санатории повышенного тина. От всех забот, хлопот и тягот они избавлены. Дети зимой в интернате, летом все три срока в лагере. Папа с мамой получают пенсию, вспомоществования от разных организаций и по 35 рублей чистой прибыли за каждую комнату: три комнаты они сдают студентам и аспирантам, а в четвёртой — расположились сами. Однажды Степчуковых кто-то обидел, сказал им нелицеприятное критическое слово. И старший сын немедленно сочинил жалобу, адресовав её областной газете. Подписался он не только фамилией, но и титулом «сын матери-героини Степчуков».
Наивные персонажи «Золотого телёнка» выдавали себя за сыновей лейтенанта Шмидта. Они грубо врали.
Степчуков говорит чистую правду. Его с крылечка не сбросят. Наоборот, к нему будут чутки, и он везде выбьет всё, что ему требуется. Выбьет, конечно, в ущерб другим, менее потомственным гражданам. Он своё урвёт, у него есть козырь.
Таковы туники добропорядочные. Их не всегда распознаешь.
X. Что будем заказывать?
Ферзухина повышают
Предпраздничная гроза
В зале ресторана плавал слоистый табачный дым. В дыму слабо мерцали огни люстр. Люди, сидевшие за столиками, отчаянно жестикулировали. Изъясняться можно было только жестами: всё заглушалось джазом и голосом молодой, полной нерастраченных сил певицы:
Я пойду на Первую Встречную
На свидание, на свидание.
Я найду любовь свою вечную…
Когда оркестр удалился на перекур, к столику, который занимали Ферзухин, референт но входящим Шалый и референт но исходящим Малый, подошёл официант.
— Ну-с? Что будем заказывать? — спросил своих коллег Ферзухин,
Шалый и Малый скромно пожали плечами.
— Ты, Ферзухин, угощаешь нас, ты и выбирай: мы на всё согласны.
Ферзухин давал ужин в честь своего повышения.
Едва только Груздев сказал Ферзухину: «Ты — растущий товарищ и в этом сам скоро убедишься», как высказывание начальства стало известно всему УКСУСу. Погоди разговоры о том, что Ферзухина вот-вот повысят и сделают начальником группы или нескольких объединённых отделов.
Когда этот слух дошёл до Шалого и Малого они расхохотались гак, что на чернильницах подпрыгнули бронзовые крышечки.
— Ох и врёт же этот Ферзухин! Вот хвастун!
— Ну, допустим, мог сказать Пётр Филиппович пяток хороших слов. А кому он их не говорил?
— Да что там, бред всё это, — махнул рукой Шалый и вдруг поднял указательный палец кверху — в знак внимания. — Слушай, Малый, выпить хочешь?
Малый побренчал мелочью в кармане.
— Я всегда готов. Только минфин на сегодня меня не обеспечил.
— Платить тебе не придётся. Платить будет Ферзухин…
И Шалый развернул перед коллегой свой стратегический план. Он был прост, тонок и обеспечивал быстрый бросок в ресторан.
Шалый и Малый печатают фиктивный приказ о новом назначении Ферзухина, далее идут к Свинцовскому и просят его поставить на приказ круглую печать. Свинцовский, конечно, отказывается, но Шалый уверяет его, что приказ нужен только для того, чтобы показать его Ферзухину, на пять минут. После этого приказ возвращают Свинцовскому и он собственноручно уничтожает его.
Ферзухин сияет, но Шалый и Малый предупреждают: никому ни гугу, даже жене. Приказ подписан, но оглашён будет только в день юбилея… А пока за это дело надо выпить. Ферзухин обязан «поставить» Шалому и Малому как людям, принёсшим ему столь радостную весть.
И вот — план осуществлён.
— Что будем заказывать? — снова спросил Ферзухин. — Коньячку выпьем? Три звёздочки?
— А не мало ли? — усомнился Шалый. — Пять — вот это подходяще.
— Лучше «КС», — сказал Малый. — Такое повышение!
— «КС» так «КС», — согласился Ферзухин. — для вас, ребята, не жалко. Ну, а на закуску что? Сёмга?
— Давай.
— Осетрина?
— Давай.
— Теперь горячее: шашлык, шницель, бефстроганов…
— Конечно, шашлык, — ответил Малый. — Это вещь! Один мой знакомый говорил, что шашлык — древняя еда, он был изобретён человеком в тот день, когда на земном шаре появился первый баран.
— Значит, всё? — спросил Ферзухин. — Больше ничего не хотите?
Малый подумал и ответил:
— Для начала, думаю, хватит…
Он оказался прав: за первой бутылкой коньяка последовала вторая, шашлык пришлось тоже повторить.
Так они и пили.
Если джаз делал перерывы, то беседовали. А болтать ужасно хотелось.
— Ты молодец, Топорик, — сказал Малый. — Оперативный снабженец. Только пришло письмо насчёт этого руководящего кресла, а ты уже и заявочку оформил.
— Не зря Груздев тебя любит. А ты всё-таки испугался, что он в деревню тебя пошлёт…
— Я? — Ферзухин легонько ударил себя в грудь. — Я? Нисколько. Пётр Филиппович меня давно знает и ценит. Мы с ним познакомились в войну ещё, в Грозном. Груздев тогда автохозяйством управлял. Пришёл я к нему, а у него все машины на чурочках стоят: ни резины, ни запчастей. Я ему говорю: «Так, мол, и так, за две недели подниму ваше автохозяйство. Дайте только наличные, сколько есть. На время, верну всё до копеечки».
У него — глаза на лоб. А я говорю: «Не бойтесь, не убегу с вашими деньгами…» Поверил, дал из кассы десять тысяч. Я на двух уцелевших машинах — в деревню, километров за двести. Купил там картошечки, а оттуда — в сторону, на нефтеперегонный завод. На заводе — голодуха, в столовой картошке рады. Отдал им картошку — получил бензин. С бензином поехал на авторемонтный: «Так, мол, и так, я вам горючее, вы мне — запчасти, а хотите — и картошечкой поддержу». Починил я так несколько машин — и снова в деревню. Дал им два мотора, а они мне — снова картошку… Вот так. В две недели я и поднял автохозяйство: все машины — на ходу, бензину — полны баки, и десять тысяч в кассу отдал. Пётр Филиппович на руках меня носил. На доску Почёта собственноручно повесил!
Шалый и Малый слушали Ферзухина раскрыв рты.
— Ну и лекция! Ты, Ферзухин, — профессор!
