Лев Лукьянов - Вперёд к обезьяне !
Военный, над шлемом которого торчал прутик антенны, поднес к своей прозрачной маске мегафон и зычно крикнул:
- Рэм Дэвис, ко мне!
В шеренге мирных жителей никто не шевельнулся. Люди незаметно переглядывались, отыскивая парикмахера глазами.
- Стоять смирно! - рявкнул военный. - Рэм Дэвис, оглох? Шаг вперед!..
И снова никто не сдвинулся с места.
- Его здесь нет! - наконец отозвался чей-то робкий голос.
Командир рванул за плечо первого попавшегося мужчину.
- Веди! Остальным оставаться на месте!
Это предупреждение было явно излишним. Никто и не пытался удрать.
Мужчина, на которого пал выбор, нерешительно поплелся к дому парикмахера. За ним следом зашагали солдаты. Один из серо-зеленых пинком подбодрил проводника:
- Шевелись, кляча!
Тот затрусил рысцой.
Двери в салон парикмахера были широко раскрыты. Но в нем хозяина не оказалось. Солдаты быстро осмотрели все помещение, заглянули даже в стенные шкафы, а затем затопали по лестнице, которая вела на второй этаж, в жилые комнаты. Но в этот момент навстречу им вышел хозяин.
- Я уже жду. Мне звонил господин Блим-Блям, - сказал он и начал неторопливо спускаться.
Парикмахера нельзя было узнать. Величественный, спокойный до надменности, в замечательном желтом пушистом костюме - никто в поселении и понятия не имел, что у него был такой костюм, - в седом парике, чем-то смахивавшем на букли и косички доисторических президентов, Рэм Дэвис медленно двигался вдоль строя сограждан, так все еще и стоявших с поднятыми руками. Солдаты расступались, освобождая дорогу.
Жители поселения растерянно таращили глаза. Их Рэм, парень, которого можно было запросто хлопнуть по плечу, с которым можно было опрокинуть рюмку и поболтать о погоде, их Рэм вроде не очень робел и держался так, будто всю жизнь только и делал, что имел дело с военными! Да если бы кто-нибудь из них посмел опоздать, ослушаться! Да такого немедленно поставили бы к стенке!
А парикмахер спокойно, не торопясь расстегнул голубую сорочку и вытащил свой опознавательный знак. Старший военный сверился с номером, выбитым на металлическом жетоне, и отдал честь.
- Прошу следовать за мной!
В брюхе вертолета превосходное настроение молодого парикмахера быстро поблекло. Кругом сидели молчаливые солдаты, безразлично глядевшие в большие овальные окна, за которыми медленно плыла однообразная серая равнина, расчерченная безупречным строем ажурных высоковольтных вышек.
Рэм пытался представить, что его ждет в самом большом и самом бестолковом городе страны. Ничего складного не получалось. Почему именно жребий пал на него? Почему избрали его? Сколько Рэм ни соображал, было лишь одно объяснение: он знал, что придет Его день, и день пришел. Единственное, в чем Рэм был уверен, так только в том, что теперь его будут тщательно охранять. Все-таки по крайней мере на неделю он выбился в настоящие люди...
Парикмахер из поселения № 1324-ВС, разумеется, не мог догадаться, какие сомнения накануне раздирали душу знаменитого маэстро Блим-Бляма. Накануне все утро гений не находил себе места. То до деталей припоминал свидание с сенатором Даном. То в памяти всплывало страшное, непонятное замечание высокопоставленного гангстера, оказавшегося в поезде, что новая затея Блим-Бляма ему весьма кстати. Впрочем, слово "весьма" он, кажется, не произносил. К полудню настроение специалиста-затейника стало совсем мрачным.
Ученые давно уже высчитали, насколько отрицательные эмоции снижают производительность труда, и давно уже предложили деловым кругам простые и действенные меры, оберегавшие экономику от человеческих слабостей. Радиокорпорация ревниво относилась к собственным доходам и поэтому бдительно следила за переживаниями сотрудников. Таблички "Все заботы - только дома" висели в коридорах, в студиях, в кабинетах, в подсобных помещениях. По этажам безостановочно прогуливались милые девушки в белых фартучках. Они бесплатно и молча предлагали каждому встречному успокоительную жвачку. Заметив подозрительно хмурое лицо, служительница немедленно вызывала врача-психиатра, дежурившего на каждом этаже. Если беседы и внушения не помогали и сотрудник Корпорации не желал расставаться со своим плохим настроением, то такой упрямец немедленно увольнялся. На его место с улицы рвались десятки жизнерадостных безработных. Повсюду на этом огромном заводе, круглосуточно выпускавшем из своих цехов-студий бесконечный поток безукоризненных по цвету и объемности видений, неотвратимо проникавших в каждый дом, повсюду здесь господствовали улыбки, усмешки, ухмылки, повсюду звучал здоровый бездумный смех.
Серьезными было позволено оставаться лишь руководящим лицам - "головам", возглавлявшим подразделения рядовых исполнителей. Господин Блим-Блям считался одной из самых больших "голов", и ни одна девица в белом передничке не смела подойти к нему по собственной инициативе.
Своим выдающимся деятелям Корпорация предлагала специальные средства каждый мог выбрать по вкусу. На самом верхнем этаже под крышей были открыты финские бани, тир и солярий с белым коралловым песком, доставленным с Мальдивских островов, а на шестом и четырнадцатом этажах - уютные бары. На семнадцатом этаже находился бассейн, в который можно было забросить удочку и даже, если повезет, вытащить обленившегося на даровых кормах карпа. Двадцать второй этаж приглашал в японский ресторан с гейшами. А в подвале Корпорация располагала даже настоящей читальней...
Но в трудную минуту Блим-Блям прибегал к более надежному способу.
Получив из отдела прогнозов четыре совершенно одинаковые карты, специалист растерялся. Даже компьютер не сумел решить, кто из этих четырех самый достойный. Четыре карты - четыре парня. Подходящий возраст, приличные занятия, приятная внешность, отличные рекомендации полиции, и все четверо жаждут участвовать в телевизионных программах - каждый прислал в Корпорацию массу писем. Кого же из них выпускать на экран первым?
Блим-Блям перебирал и перебирал карты, всматривался в фотографии, снова и снова сравнивал цифровые баллы за поведение, за высказывания, за умственные способности. Никаких отклонений в оценках. Порывшись в своей магнитной памяти, хранившей сведения обо всех гражданах, компьютер тиснул четыре одинаковых карты: парни оказались абсолютно идентичными...
Так ничего и не решив, Блим-Блям нащупал под столом туфли, сунул в них ноги, откатил кресло, встал, нажал кнопку, вмонтированную в крышку стола, и сказал:
- Я у Энн!
На двери его кабинета мгновенно зажглось табло-секретарь, повторившее эту короткую фразу.
Длинный коридор второго этажа, оставив позади десятки обычных дверей, блестевших белым лаком и хромированными ручками, привел специалиста к темной, сбитой из грубоструганых досок узкой дверце. Потянув увесистую медную скобу, Блим-Блям ожидал, что потемневшие, позеленевшие от времени петли заскрипят лениво и недовольно. Но дверца открылась бесшумно. "Смотри-ка, - удивился гений, - у старухи еще есть время смазывать петли..."
Он вошел в полутемное помещение, напоминавшее не то сарай, не то хлев. По углам висела паутина. На полу в истоптанной грязной соломе валялись колеса старинных экипажей, лежали мешки с мукой. У бревенчатых стен стояли деревянные бочонки. К могучему брусу была привязана худая рыжая корова. Пуская слюну, она что-то задумчиво жевала, время от времени тяжело вздыхала и, медленно повернув свою рогатую башку, подолгу пристально разглядывала молчаливую очередь посетителей, желавших повидать старуху Энн.
Как всегда, встретившись с глубоким непонятным коровьим взором, Блим-Блям подумал, насколько мелок человек в его страстях и делишках. Это четвероногое живое существо недостижимо возвышалось в своем покое над всей этой возней бунтами черных, космическими полетами, финансовыми страстями, модами, над политиками, монахами, гангстерами, журналистами и над всем остальным человечеством. Этой рыжей было наплевать на него, Блим-Бляма, на самого президента, даже на сенатора Дана. Она помахивала хвостом и шлепала лепешки точно так же, как это делали тысячи, десятки тысяч лет назад ее предки...
Миновав еще более узкую дверь, гений, подавленный коровьим величием, вошел к старухе Энн, робко присел к шаткому столику, заляпанному сальными пятнами, заставленному закопченными чугунными котелками, которые можно было увидеть разве лишь в постановках о средневековье. Хозяйка - сгорбленная, босая, в рваном черном платье, сквозь дыры которого проглядывали худые лопатки, сосредоточенно возилась у очага. Она подбросила в огонь поленья. Пламя сникло, но скоро его алые языки снова весело поднялись. Пахло дымом и гороховой похлебкой.
- Это ты? - безразлично спросила ведьма и, прихрамывая, подошла к своему табурету. - Чего тебе?
Блим-Блям положил на стол фотографии и коротко рассказал о деле. Старуха, кое-как запахнув на груди лохмотья, взяла картонки своими негибкими узловатыми пальцами. Склонив узкую сморщенную физиономию с длинным унылым носом, нависавшим над маленьким проваленным ртом, она долго разглядывала снимки.
