Люда и Игорь Тимуриды - Как воспитать ниндзю
- Ты ведь был на задании, да? – шмыгая носом от счастья, заглядывая ему в глаза, спрашивала я.
Так продолжалось несколько часов, и я никому не давала ни ничего сказать, ни сама не понимала, а прервать меня никто не решился, пока я сама не успокоюсь – сказал мне потом уже граф. Мне был один год. Я была крошечной девочкой дюймовочкой. У меня начиналась нервная горячка. И граф, у которого у самого была дочь, решил, что даст мне успокоиться и уснуть, а потом все разберется с взрослыми наедине. Он уже все понял.
У меня то начинались припадки буйного истерического веселья и плача одновременно, я не могла никак отца наобнимать и зацеловать, маленькая, то вдруг становилась подозрительно тихой и молчаливой, замерев у него на руках.
- Папа, папочка... – тихо, тихо всхлипывая, прошептала ему я, не в силах ничего сказать больше. И тут граф пропал. Он понял, что никогда не сможет сказать мне правду – что он не папа. Что он не Джордж, а Леон. И что он уже страшно боится за меня, ибо у меня начиналась горячка, хотя я крепко, так крепко вцепилась в него, чтоб никогда не оторваться. Что поделаешь, ребенок. Хоть я была и особо тренированной, и даже закаленной японцем, и вроде умом в некоторых областях была сильнее взрослых, но я все же ждала и ждала отца и страшно переживала, когда он умер. И глупое крошечное сердечко все же ждало его безусловной любви и защиты, чтобы быть не только ответственной, но балованной ужасной девчонкой, так заливисто смеявшейся вместе с отцом на руках. Это внешне я стала жесткой, а внутри все же жил нормальный младенец, ребенок, девчонка. И еще Леон понял, что за эти часы я каким-то чудом заняла его сердце рядом с женой и его дочерью, и никакие силы мира не заставят его причинить мне вред или обидеть меня, кем бы ни была моя мать. Мало того, – он сам уже готов был рычать волком даже на моих слуг, чтобы защитить сестренку и дочь одновременно... Сестра-дочь... Он просто понял, что никогда не сможет со мной расстаться – проведенные ребенком у него на руках часы, когда он стал проявлением такой буйной радости и безумных, бешеных чувств, что-то включили в нем, какой-то природный родительский механизм.
Я счастливо улыбалась ему, когда в приступах начавшейся нервной горячки приходила в себя, твердя одно имя:
- Папа...
Глава 6.
Так граф остался в живых. Адвокат и японец не решились разлучить меня и причинить мне новый удар – я всегда очень сильно переживала, когда волновалась, врачи даже боялись. Граф, похоже, это подозревал, потому что особой любви к своему майорату у него так и не появилось. Как и к японцу.
Он сидел у моей постели и терпеливо выхаживал меня сам, когда я заболела нервной горячкой от переживаний, рассказывая мне бесконечные истории своих путешествий и держа мои горячие ладошки в своих руках. Он часами мог терпеливо уговаривать меня выпить лекарство, когда я впадала в горячку, наотрез отказывалась пить, и в бреду все звала и звала отца. Он был тут же, усталый и невыспавшийся, когда я просыпалась и приходила в себя, и звала его “папа”, крепко сжимая слабенькой ладошкой его руку, чтоб он не исчез, плача, плача, плача... успокаивая меня и вытирая мои слезы и засопливленный нос.
Он гордился мной, когда я торжественно показывала ему хозяйство, накопленное мной после его смерти; правда, косо смотря на японца. Ему, он ведь дипломат и тайный агент, хватило ума понять, чья это заслуга.
Хотя все документы молодого графа были уничтожены, но все же оказалось, что не все. Предусмотрительный молодой шпион сделал юридически заверенные копии своих документов вследствие самой своей профессии, не сказав даже отцу, и хранил их закопанными в нескольких местах вдали от города в вольных лесах. Чтоб не остаться без документов в случае опасности, и чтоб можно было достать их нигде не светясь, если запечет. Таким же образом у него были повсюду тайники с деньгами и фальшивыми документами, что было очень удобно, когда тебя преследуют. Жизнь научила его быть очень запасливым, а перестраховка в десять раз всегда доводила маму до бешенства. В случае побега никто не мог даже знать, где документы и деньги. Ибо обнаружить эти тайники было невозможно, расположены они были в случайных местах. Где молодой шпион побывал в разное время и даже случайно, на мгновение остановив коня и запомнив местность, например, после карточного выигрыша. А значит, при таком расположении тайников, на него никак нельзя было поставить засаду в случае побега или ухода, и перехватить его, и ушедший в глухие леса травимый зверь остается джентльменом, а не загнанным зверем без денег, прав и документов. И отобрать их никто не мог, как и конфисковать.
Поскольку графу хватило ума даже косвенно не намекнуть японцу, обладавшему нюхом ищейки и наблюдательностью сверхчеловека, на места хранения важных документов, то, в конце концов, мои воспитатели, скрипя зубами, согласились признать его следующим графом. С определенными гарантиями, которые делали тогда невозможным присвоить что-либо, кроме майората. И главным образом из-за меня и из-за того, что он решил меня удочерить, привязавшись к маленькому ребенку. И оттого, что никто не решился сказать больному ребенку, что это не отец, опасаясь очередного приступа нервной горячки. И оттого, что японец решил, что наличие отца будет для ребенка лучше. Папá говорил, правда, что это он сам решил, а не японец, решил сурово, жестко, однозначно, без колебаний и сразу. Японец только хихикал... Мне никто не указал на мою ошибку, и все так и осталось.
Я решила все! Впрочем, и выбора у графа особого не было.
Видите ли, граф давно обнаружил, что его бумаги просматриваются и изучаются. Как он ни пытался усилить охрану и сделать это невозможным. А из общественных архивов вдруг исчезли или совершенно невинным образом пострадали документы, о том, что существовал такой сын графа. Вообще существовал!
То страницу съела мышь, то ее залили чернилами так, что разобрать абсолютно невозможно, то влага размыла полностью чернила, то свеча прожгла дыру, то документ самым наглым образом нахально исчез. Будто им закусила, запив вином и залив документ пятнами вина, совсем уж нахальная и самое главное, очень большая мышь. А то и вовсе – его фамилия исчезала из списка самым таинственным и наглым образом – граф так и не смог обнаружить, кто мог подделать документы с такой дьявольской точностью, но уже без его фамилии... Он тогда очень встревожился, ибо понял, что против него работает профессионал такого класса, которого он даже и представить не мог. А после того, как он обнаружил, что вшитые в одежду в кожаном мешочке последние документы, зашитые и тайно вделанные, с которыми он никогда не расставался, оказались дурно сделанными подделками; причем такими и почерком самого юного графа, чтобы при предъявлении их он просто залетел в тюрьму вместо торжества, ибо по “невинным” следам ни у кого бы ни осталось сомнения, что это он их подделал, а настоящие исчезли просто неведомо куда и как (да и это он обнаружил чисто случайно), он запаниковал.
Японец выполнил поручение старого графа буквально точно и даже раскопал и проследил три тайника, но два или три найти не смог бы при любых обстоятельствах.
Потому существование копий документов и одного настоящего документа явилось для адвоката неприятным сюрпризом.
Впрочем, будущему графу был приготовлен еще более неприятный сюрприз в отместку – история семьи Кентеберийских в расписках, которая составляла чудовищный томище, начиная прямо с основателя Англии с личными росписями каждого из графов и членов их семей, и которую я, заинтересовавшись историей своего рода, трудолюбиво и увлекшись, сделала сама для себя. Записывая у ростовщиков и кредиторов все легенды, предания и истории, связанные с этими расписками, рядом на листах. Которую я тут же с восторгом продемонстрировала графу, ибо я этим трудом очень гордилась – редко чей род мог проследить историю с такой точностью, и, самое главное, обладать такой документальностью и документами с личной подписью каждого из этого генеалогического древа.
Здесь были самые удивительные расписки и легенды. И, даже пачка посланий самого графа будущим поколениям, увидев которую – толщина сантиметров в пятнадцать с полной и приукрашенной историей, кому, с кем, как и чего, – граф просто почернел.
А я, высолопив язык, с восторгом показывала ему свои сокровища и гордилась подписью еще самого короля Артура, выступившего поручителем на одном документе и начертавшего своей личной рукой: Повесить, сволочь!
А жемчужиной моей коллекции, была разобранная и найденная мной запись самого великого Мерлина на обратной стороне одной из расписок, который в недобрую минуту сострадательно имел неосторожность поверить одному из моих предков сумму в тысячу золотых монет, о чем он и записал для памяти на обратной стороне вместе с ругательством, с меланхолической жалобной припиской для себя, что если граф все же не вернет денег, то придется сделать из гада жабу...
