Коллектив авторов - Одесский юмор: Антология
Это все голосом Озерова. Какое счастье, что в репертуаре Хазанова была пародия на нашего знаменитого комментатора. И какое счастье, что Николай Николаевич всегда был за кадром и не ездил дегустировать вина в Шабо.
Не знаю, изрек бы в тот миг Станиславский свое знаменитое «не верю!», но в Шабо народ был попроще, без этих старорежимных понтов, – и тут же потеплел душой, сразу скинув десять копеек на литре. А когда выяснилось, что мы берем не бутылку, а двести литров, хозяин, явно начавший приобщаться к большому искусству, сказал:
– Двисти литрив?! О, це будэ добрый номэр!
И все же, как человек, наделенный народной интуицией, захлопывая багажник Юриного «волгаря», он обнял Гену за плечи и поинтересовался:
– Хлопчик, я дывлюсь, – ну, дуже ты молодый. То ты не Озеров, кажы правду, – ты мэнэ розиграв?
– Разыграл, – честно признался Гена. – Я Райкин.
И тут же исполнил вторую пародию – на Аркадия Исааковича.
Мы отъехали уже довольно далеко, а я все оглядывался в стекло заднего вида: хозяин стоял, раскрыв рот.
Уверен, что по сей день в Шабо живет легенда, как в это благословенное место приезжал Райкин, который выдавал себя за Озерова.
Завершит эту историю, увы, проза жизни. Кто бывал за кулисами Зеленого театра, знает лестницу, что ведет вниз к сцене. В тот вечер на две предваряющие эту театральную лестницу тумбы встали… нет, не бюсты с гордыми профилями основоположников театрального дела Станиславского и Немировича-Данченко, а две емкости с не менее гордыми краниками. И ни один из восьмидесяти артистов в тот вечер не прошел на сцену, не пригубив из кружки на собачьей цепи.
Делалось это так дружно, что инспектор Росконцерта, который специально ездил с каждой бригадой, чтобы блюсти ее нравственность, весь вечер мучился вопросом: что же такое поели артисты, если у них такая жажда? А это была жажда жизни, ибо ничто не сравнится с той жизненной силой, какая загадочным образом сконцентрировалась в шабском нектаре.
И лишь с последним взмахом волшебной палочки Олега Лундстрема инспектору пришло в голову самому утолить жажду. То ли потому, что ему накапало, увы, последние полкружки, то ли потому, что чувство долга затмило остальные чувства, инспектор после аплодисментов и поклонов, ткнув в Воловича пальцем, объявил:
– А вас, Волович, я отстраняю от концертов!
Но Аркаша, выразитель чаяний бригады, взял инспектора за талию и повел в проверенные кусты сирени:
– Палыч, у Юры день рождения. Если бы ты был не из своей занюханной Москвы, а из Одессы, ты бы не налил гостям?
– Ну ладно, – вмиг оттаял инспектор, не прекращая следить за рукой Аркаши, которой тот размахивал для убедительности.
Да, чуть не забыл сказать, что, когда Аркаша хотел быть убедительным, он всегда брал в руку то приспособление, которым бил в большой барабан. Я бы сказал, что оно напоминало булаву гетмана Хмельницкого, – но бессовестно соврал бы: оно было раза в три больше. А чтобы закрепить мирный договор, хозяин булавы добавил уже по-дружески:
– Кстати, Палыч, мы тут Юре на подарок скидывались, так с тебя десятка.
Юра был счастлив. Вечер был хорош и народ был хорош. Но особенно хорош был подарок. Аркаша вручил Юре… шариковую ручку. Но какую! На ней была изображена девушка в купальнике.
– Юра, поверь, это мировая вещь, такое только в Одессе найдешь! Смотри: если ручку перевернуть, – продемонстрировал Аркаша уникальные возможности подарка, – девка раздевается. Ну прямо как на одесском пляже. Мы с медной группой проверяли – очень похоже.
Людмила Уланова
(Казань)
Советская бразильская песня
В далекой ослепительной Бразилии,
Где апельсинов жуткое количество,
Жила-была красавица Эмилия
В хибаре без воды и электричества.
Она носила пончо с мокасинами,
На дона Бамбадореса ишачила
И всю страну снабжала апельсинами,
А по ночам у пристани рыбачила.
У дона необъятные владения
И счет в швейцарском банке фантастический,
А у нее – лишь кротость да терпение,
Да труд ударный капиталистический.
Ее украли в детстве похитители
И продали бедняжку на плантацию.
Она росла без любящих родителей
И пребывала несколько в прострации.
Вот раз она ловила рыбу с пристани,
Чтоб после съесть с нехитрою приправою,
И в темноту она вгляделась пристально,
И поняла, что в море кто-то плавает.
А через миг его прибило к берегу
И вынесло на землю эту грешную.
Ах, как попал в Латинскую Америку
Сеньор, носящий форму кагэбэшную?
Она смотрела как завороженная —
Какой голубоглазый, чернобровенький!
А он лишь воду отряхнул соленую
И даже мокрый выглядел как новенький!
Он ей сказал: «Мы рады вас приветствовать,
Гражданка Поперецкая Эмилия!
Вам здесь отныне не придется бедствовать —
Поручено забрать вас из Бразилии.
Вы наша, вы родная, вы советская,
Ведь вас из Мелитополя похитили.
Взгляните, вот и фото ваше детское.
Вас ищут безутешные родители!»
Они пустились вплавь без промедления
Сквозь океан бескрайний Атлантический,
Им не давало утонуть стремление
Ступить на берег социалистический.
Медузы им служили пропитанием,
Спасая от голодного бессилия.
И крепла дружба в этих испытаниях,
И родилась любовь в душе Эмилии.
На свете все когда-нибудь кончается,
Закончилось и это приключение.
Конечно же, оно, как полагается,
Достойное имело завершение.
Присвоили очередное звание
И орден дали бравому Василию.
Отправилась на первое свидание
К родителям счастливая Эмилия.
Папаша оказался горьким пьяницей,
Свихнулась мать, задавленная муками.
А жили они с бабкой и племянницей
И с восемью двоюродными внуками.
Тут бросилась Эмилия к Василию,
Напрасно ей рыдали вслед родители,
Сказала: «Я покинула Бразилию,
Чтоб вечно быть с тобой, моим спасителем!»
Но Вася посмотрел в недоумении:
«Я выполнил партийное задание —
Я вас доставил к месту назначения,
Мы больше не знакомы. До свидания».
Роняя слезы, горькие и чистые,
Кляня свою судьбину беспощадную,
Взошла она на скалы каменистые
И ринулась без слов в пучину жадную.
А Бамбадорес, брошенный в Бразилии,
От горя пребывал в оцепенении.
Ведь он любил прекрасную Эмилию
И собирался сделать предложение!
Сидела на ветке печальная крыса,
Случайно ее увидала актриса.
Она пропищала: «Прэлэстный тушканчик!»
И тут же ее посадила в карманчик.
Она угостила ее абрикосом,
Почистила дома большим пылесосом, —
И крыса, от страха тихонько икая,
Подумала: «Господи, дура какая!»
Жизнь поэта
Могут все раскопать папарацци.
И до няни сумели добраться:
Мол, бежала старушка
На призыв «Где же кружка?»,
Как гаишник на хруст ассигнаций!
Был упрямым арап Ганнибал
И жениться никак не желал.
Петр сказал ему в лоб:
«Не дури, эфиоп!
Нужен Пушкин. Трудись, Ганнибал!»
Подаривши сюжет «Ревизора»,
Пушкин дальше дарил без разбора,
И кричал он: «Кому
«Мцыри», «Чайку», «Муму»,
«Мимино» и «Багдадского вора»?»
Борис Крутиер
(Москва)
Крутые мысли
Дураков, каких мало, у нас много.
* * *Порядочный мужчина никогда не пообещает женщине того, чего не обещал другой.
* * *Желаемое за действительное выдают без их согласия.
* * *Не успеешь оглянуться – как уже не на что…
* * *Выдавливая из себя раба, не раздави в себе человека!
* * *Лучше плохая характеристика, чем хороший некролог.
* * *Был не столько человеком, сколько его другом.
* * *В Доме правительства не говорят о народе.
* * *Сколько пустых мест в эшелонах власти – и ни одного свободного.
* * *Правда – это то, что недоговаривают, когда ее говорят.
* * *Трудно быть умным: все время чувствуешь себя дураком.
* * *Нельзя потерять совесть дважды.
* * *Не стареют душой ветераны сексуальной революции.
* * *Только начинаешь привыкать к старости, как она проходит.
* * *Не будь дураком! Слишком много конкурентов.
* * *Чем уже лоб, тем шире шаг.
* * *Если жена утром подносит мужу опохмелиться, то она не только умница, но и красавица.
* * *Стоило крысам сбежать с корабля, как тот перестал тонуть.
* * *Готов был отдать жизнь за любовь, но любовь брала только наличными.
* * *Самая тяжелая обида переносится намного легче, если проглотить ее вместе с обидчиком.
Роман Карцев
Футбол и опера
Мой папа был футболистом. Вообще у него было сто десять профессий, но в Одессе он известен как футболист. Футбол в Одессе – это как в Италии опера. В Одессе тоже неплохая опера. Есть только два оперных театра в мире, которые не стыдно поставить рядом с одесским: венский и миланский. Так их и строили те же архитекторы. Наш театр – он обладает таким мощным излучением красоты, которое облагораживает все, что попадает в его поле. Я жил напротив.
