Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]
— Да что, вы умерли бы, что ли, без мороженого? — кричал Ханкули. — Чаю-то и дома могли бы напиться. Мотаете деньги зря! А к чему это все накупили? Зачем эти шелка и ситцы?
— Ну, а как же, Ханкули, — старалась успокоить его Тяджгуль, — дочка наша уже невеста. Сколько приходило сватов-то! А у нее нет ничего. Надо же ей приодеться. Вот я завтра скрою и сошью ей шелковое платье… Ведь она это сама заработала, своим трудам.
— Посмотрите, посмотрите на них! — не унимался Ханкули. — Мать и дочка сговорились по дороге, придумали себе оправданье! Тоже захотели в шелка наряжаться! Надо бы покупать что-нибудь подешевле. Нечего зря мотать!
— Как это подешевле? — от души возмутилась Тяджгуль. Она давно уже мечтала увидеть в нарядном шелковом платье свою красавицу дочку. — Мы-то с тобой уже прожили свое. На нас хоть мешок надень, никто не удивится. А у Бахар молодое сердце бьется. Ей замуж пора…
Ханкули весь передернулся, как будто его хлестнули кнутом.
— Замуж!.. Да что я, шелковое платье, что ли замуж выдаю? Дочь выдаю!.. Кто собирается жениться не на ней, а на платье, тот пусть и к двери не подходит!
Он запер деньги в сундук, сердито хлопнув крышкой, и вышел из дома.
Бахар слушала все это, но по древнему обычаю не проронила ни слова, хотя вся дрожала от гнева. И только когда вышел отец, она сказала матери:
— Когда же он наконец перестанет быть таким скрягой?
Тяджгуль горько усмехнулась.
— Э, дочка, он не перестанет скряжничать и не расстанется со своим сундуком, пока его не всунут в могилу. Я никому не говорю… Зачем его позорить? А сколько я от него вытерпела?
И она вытерла ладонью две крупные слезы, покатившиеся по морщинистым щекам.
Да, Тяджгуль никогда не жаловалась на Ханкули и всячески старалась скрыть от чужих людей его чрезмерную скупость.
Но можно ли было скрыть то, что каждую минуту бросалось всем в глаза? Если у Ханкули в тыквенной табакерке был жевательный табак, он все равно тянул свои толстые пальцы к табакеркам других людей. А его табак высыхал, терял свою силу, и его приходилось выбрасывать.
Соседи не раз говорили ему:
— Ну чего ты жадничаешь, Ханкули? Ведь у тебя денег полон сундук, а ты живешь как дервиш. Не пьешь, не ешь, ходишь в каком-то старье. Или ты думаешь, что деньги тебе пригодятся в могиле? Чудак! Ешь, пей, одевайся! Живи, как люди живут!
— Э, что вы понимаете! — презрительно усмехался Ханкули. — Мудрость жизни — не ослиный помет. Ее надо понимать….
А потом от души смеялся над ними и говорил жене:
— Ты только посмотри на этих мудрецов! Они учат меня уму-разуму!..
Его единственный сын не вынес жадности отца и отделился. А когда уходил на фронт, строго наказал жене:
— Если тебе туго придется, нечем будет кормить детей, проси помощи у кого хочешь, но только не у отца. Не хода к нему. Он все равно и корки хлеба не даст. Слышишь? Умирать будешь, а все-таки не ходи!
К счастью, жена у него была работящая, и ей ни к кому не пришлось обращаться за помощью.
Вот эта-то жадность Ханкули и этот семейный разлад и состарили Тяджгуль раньше времени. И больше всего она беспокоилась за судьбу своей младшей дочки Бахар. Многие и хорошие люди не раз присылали сватов, но Ханкули каждый раз говорил им:
— Э, какая там свадьба, когда война еще не кончилась и сын у нас на фронте! Вот вернется сын, наладится жизнь, тогда и будем говорить об этом. А сейчас не время.
Простодушная Тяджгуль сначала верила, что он так и думает, а потом, когда уж и сын вернулся с фронта, а Ханкули все отказывал сватам под разными предлогами, она поняла, что он ждет, когда за Бахар посватается какой-нибудь выгодный человек — или заведующий кооперативом или кто-нибудь из районных властей. Он и в этом деле боялся продешевить.
Но вот после того дня, когда Тяджгуль и Бахар ездили в город сдавать свои коконы, к Ханкули все чаще и чаще стал забегать человек особой профессии — «чакылыкчи».
Если кому-нибудь понадобится пригласить в гости почтенного человека, то зовут «чакылыкчи» и поручают ему это дело.
И вот Ханкули каждый день стал уходить куда-то и воз-вращаться домой поздним вечером. Наконец однажды в сумерки Тяджгуль увидела, что колхозный сторож гонит во двор к ней семь баранов, а за ним шагает верблюд, нагруженный какой-то поклажей.
Тяджгуль удивилась:
«Что это значит? Зачем это он к нам гонит баранов?..»
А сторож молча загнал баранов в угол двора, снял с верблюда и положил у порога дома два мешка с рисом, масло в кувшинах и еще какие-то узлы, и она догадалась, что все это богатство прислал какой-то неведомый жених Бахар для свадебного пиршества.
Из дома вышел Ханкули и вместе со сторожем торопливо перетащил мешки в дом, проводил сторожа, запер ворота и сказал жене:
— Я нашел Бахар жениха, лучше и быть не может. Правда, он любит выпить, но это ничего, не нам с тобой отвечать на том свете за его грехи. Зато богатый. И нам от него большая будет выгода… Только пока никому не говори об этом. А то набежит народ, угощай всех!.. Завтра зарежем двух баранов, придет кое-кто… Ты одна-то не справишься. Возьми себе двух помощниц, и я позову кого-нибудь себе на помощь. Вот тут в платке наряды всякие. Отдай Бахар, пусть принарядится! Видишь, какой жених-то щедрый! Ничего не жалеет для нашей Бахар…
Сжалось, заныло сердце Тяджгуль. Она не очень-то верила, что Ханкули нашел для Бахар хорошего жениха, она знала, что им руководила при этом не любовь к дочери, а одна только жадность. Но она ни слова не сказала мужу и отдала узел с подарками Бахар, которая как раз в это время вернулась с работы.
Бахар удивилась, но не нахмурилась и не заплакала, чего с болью в сердце ожидала Тяджгуль, а, наоборот, очень весело зажгла лампу, развязала узел и стала примерять до-рогое шелковое платье, красное, как пламя.
Крутясь перед зеркалом, она одернула платье, поправила шнуры у воротника, надела на голову шитую серебром тюбетейку, на пальцы золотые кольца, навесила под самую шею большую круглую брошь из позолоченного серебра с красны» ми дорогими каменьями, перекинула густые черные косы на грудь и лукаво заиграла глазами, засверкала, как жемчугом, белыми зубами.
— Ах, Бахар! — с восторгом и умиленьем сказала Тяджгуль, покачивая головой. — Ты и в самом деле Бахар[2]. Расцвела, как яблоня… Будь счастлива, моя милая!..
На другой день рано утром Тяджгуль видела, как Бахар опять крутилась перед зеркалом в новом платье, а потом почему-то порывисто сдернула его с себя и бросила в угол. Тяджгуль не обратила на это внимания, потому что была очень озабочена.
Она и Ханкули еще на рассвете тайком от людей позвали себе помощников, зарезали двух баранов и готовили теперь шашлыки, плов, пекли хлеб, кипятили чай для всадников и молодых женщин, которые должны были приехать за невестой.
Они с головой ушли в эти хлопоты. А время шло. Солнце поднялось уже на высоту птичьего полета. Ханкули и Тяджгуль приоделись и то и дело посматривали за ворота на улицу — не едут ли всадники. Но их все еще не было видно, и это уже начинало беспокоить Тяджгуль.
— Что ж это такое? Давно все готово, а они почему-то не едут, — недоумевала она.
— Э, что ты понимаешь! — сказал Ханкули. — Они ждут гостей из района, а может быть, даже из Ашхабада. Нельзя же без них…
И в самом деле в это время по улице, поднимая пыль, проехала потрепанная легковая машина, в которой сидели какие-то незнакомые городские люди.
— Ну вот, я тебе говорил! — почесывая бороду, сказал Ханкули. — Сейчас приедут.
Тяджгуль заволновалась и побежала в дом, чтоб предупредить Бахар. Но, переступив порог, она вдруг застыла в недоумении. Свадебное платье, тюбетейка и драгоценные украшения в беспорядке валялись в углу, а Бахар не было.
— Ой! — дико закричала Тяджгуль, схватившись за голову. — Эта бесстыдница сбежала!.. Она опозорила нас на весь свет!
— Да что ты, дура, глотку дерешь! — закричал и Ханкули. — Куда она могла сбежать? Наверное, побежала на минуту к невестке.
— Да как же не сбежала? Ты посмотри только… Она ничего не надела, все побросала.
Ханкули заглянул в дом и, нахмурясь, затеребил седую бороду.
— И давно ее нет?
— Да не знаю… Не видела, как она прошмыгнула. Утром она надела платье, и вот оно тут, а ее нет…
— Эх, старая дура! Тебе бы верблюдов пасти, а не дочь!
Ханкули разразился было страшной бранью, но вдруг посмотрел на ворота и замолк. Приосанился и закашлял в ладонь.
Во двор вошел секретарь правления колхоза и двое незнакомых городских людей. Один из них, толстый, в очках и с портфелем; вежливо поздоровался с Ханкули. Ханкули засуетился:
— Добро пожаловать! Заходите, заходите в дом! Эй, жена, постели-ка скорее ковер!
Во двор въехал колхозный фургон, на котором сидел конюх Мамед, и остановился возле дома.
![Нил Саймон - На всю катушку [=Повесы, =Приди и протруби в свой рог]](/uploads/posts/books/228893/228893.jpg)
![Нил Саймон - Повесы [=На всю катушку, =Приди и протруби в свой рог]](/uploads/posts/books/228910/228910.jpg)
