Карл Мунк - Один
– Как ни странно, но я тоже не видел тебя. Впрочем, я долго путешествовал.
– Ты видел другие миры? – встрепенулась девочка: взмахом крыльев – тень ресниц. – Ты расскажешь мне?
Один заколебался: с одной стороны он не хотел девочке плохого. Но, с другой, вряд ли ей будет лучше среди пьяных ночью, когда поднимется ветер, а на ней лишь легкая юбка да сорочка. И потом: во дворце же никто не знал, что великий Один вернулся сегодня – ну, пусть не узнают еще несколько часов; болото, в которое невесть с чего превратился Асгард, за несколько часов глубже не станет. А асу захотелось побыть с Хейд, расспросить девочку, откуда она, послушать легкий голос, вызывающий желание опустить голову на ее жесткие колени и вздремнуть.
– Где мы можем поговорить? – огляделся Один. Взбесившийся Асгард базаром сновал по улицам, парочками уединялся в темноту палисадников и тупичков. Из сараев вместе с удивленным мычаньем скотины раздирали ночь сладострастные всхлипы. По булыжникам мостовой громыхали запряженные цугом колесницы: то любители острых ощущений соревновались, чей забор окажется прочнее. Лошади, разъяренные плетьми и понуканием возницы, с безумно выкаченными красными глазами, мчали, не разбирая дороги, пока которая, не заметив препятствия, не врезалась грудью в забор или чужую дверь жилища. Хрипело раненое животное, лошади пятились. Разрывая постромки, кидались прочь, ошалевшие от запаха крови и треска ломаемых досок. А возницы уже готовы были продолжить состязания – мальчики-грумы выводили свежих лошадей.
Какой-то чудак, взобравшись на крышу и прильнув к коньку, поливал проходящих по улице дурно пахнущей жидкостью.
Одину даже показалось, что ас где-то раздобыл конской мочи. Но на психа не обижались: безумство, все ширясь, к полуночи разрослось и выплеснулось за окраины Асгарда. Остановить разгул не сумел бы ни потоп, ни пожар.
– Ну, дождемся утра! Ну, вы только протрезвейте! – шипел Один, прижимая к себе Хейд и стараясь не касаться потных, в разводах присохшей блевотины, тел.
– Подайте слипенькому, – ухватил Одина за плащ слепой бог Хёд. Пальцы быстро пробежали по фигуре Одина, ас не успел уклониться, как Хёд мазнул кончиками пальцев по лицу.
– Да, я Вотан! Тише, – успел остановить Один удивленный возглас узнавшего его слепого. Хвала предкам, Хёд всегда был сообразителен:
– А я-то дивлюсь: первый за последние дни, от кого не разит спиртным, – и непонятно хмыкнул: – Ну, доживем до завтра!
Между тем улочки сузились, дома словно врастали в землю и прижимались друг к другу. Черепичные крыши давили низкие срубы. Один остановил Хейд:
– Погоди! Что за странное место? – Поразился: – Это не Асгард.
– Асы, даже великие асы, знают не все! Ты бы удивился, если бы знал, как много неведомого таится в знакомом, – с неожиданной рассудительностью отвечала девочка, зябко поводя плечом. – Небесный Асгард – лишь отражение остальной части мира, пусть немного прикрашенное и расцвеченное. – И добавила: – Словно покойник перед пышными похоронами!
– Ты умна не по летам, – другими глазами взглянул на спутницу великий ас.
– Тише, – остановила она его, – мы пришли!
Они находились среди темнеющих палисадниками домишек. Где-то в темноте влюбленно орал кот. Сонно залаяла собака, когда Хейд скрипнула калиткой.
– Молчать, – цыкнула ведьма и, повернув к Одину белеющее в полумраке лицо, пояснила: – Сюда я прихожу, когда на улице слишком холодно и не находится никого, кто захотел бы разделить со мной ужин и постель.
Один хотел о чем-то спросить, но Хейд уже нырнула в проем невысокой двери. Поманила, зажигая светильник. Коптилка с рыбьим жиром занялась причудливым огоньком, бросая неясные тени на небогатое жилище. Аса поразило лишь количество сундуков, расставленных по всему жилищу.
– Поужинаешь? – Хейд наспех собирала на стол: рыба, творог, ковшик с медом. Положила ржаную лепешку, разломав на неровные две половины.
– Ешь, – откликнулся Один. – Я посижу! Хейд тут же уселась на сундук, заменявший лаву.
Впилась в краюху, закусывая творог с медом. Ела жадно, словно изголодавшаяся кошка. Крошки и липкие медовые капли оставляли на подбородке грязноватые следы.
Блестя голодными глазами, время от времени вопросительно поглядывала на Одина, хорошенькая даже в неряшестве.
Мысли в голове Одина теснились, мялись в кучу, толпились, мешая друг другу: происходящее в Асгарде, пьяный разгул, застигнутый асом в самом непотребном виде, девочки, водящие по ночам к себе чужаков – всему этому не было логичных объяснений.
Хейд между тем поела. Плеснула в лицо водой из ковша, стоящего на прикрытой дубовой крышкой кадке. Коптилка, наполненная лишь на треть, мигнула фитилем и почти не давала света.
– Иди же ко мне, незнакомец, – девочка протянула руки.
– Погоди, – отстранился ас. – Сначала поговорим!
Невесть с чего, но у Одина все четче проступала догадка, что эта девочка знает о происходящем куда больше, чем говорит.
Хейд рассмеялась. Она за последние полчаса не то, чтобы стала старше: изменились глаза. Вместо наивного ребенка, взирающего на мир с невинным беспутством, на Одина призывно глядела умудренная опытом и мужчинами развратница, знающая себе цену.
Цену Хейд знали и те, кто ее послал.
Ваны не простили и не забыли убийства своих посланцев. Гибель, а верней резня, которую не постыдился учинить Один, заставила искать другой путь. Альвар и его сотоварищи после того, как Хейм унес с собой черный шар, да так и сгинул в верхнем мире, о вооруженном походе в Асгард не только не помышляли, но и не заговаривали. Было ясно, что асы, умудренные бесконечными войнами друг с другом – от шутливых поединков до вооруженных состязаний, – как цыплят, перережут не очень искусных в боевой науке ванов.
И тогда, разыскав среди горных ущелий ветхую хижину страшной старухи, изгнанной за колдовство из Альфхейма еще в ее молодые годы, Альвар привел ведьму в земли ванов.
В ужасе отворачивались все, кто встречался на пути странной пары: приемный сын Фрейра вел полуслепую уродливую старуху, а та злобно била вана в спину костяшками кривых пальцев:
– Пошевеливайся! Быстрее! Что ты тянешься, как осел, груженный непомерной кладью?
И Альвар терпелио сносил упреки и насмешки: ваны в старой Гулльвейг нуждались, как тут не потакать причудам старухи, одичавшей за долгие годы одинокого бытия и молчания?
О силе Гулльвейг были наслышаны многие, но лишь Альвар первым догадался призвать древнюю развалину там, где спасовали воины. Молодые ваны не помнили – старики молчали. Но был в истории Альфхейма период, когда Гулльвейг воздавались почести. Ее мимолетной милости добивался сам великий повелитель ванов Фрейр и чуть не погиб, поддавшись ложному обаянию ненасытной девицы.
После гибели Хейма и остальных, смиренно давших себя убить, Альвар плохо спал, до свету ворочаясь на жарком ложе.
Вот и та ночь была неспокойной, мысли кружились вокруг мести асам.
Альвар нехотя встал. Пораздумав, вышел в сад.
Ночь была душной, рубаха, тут же напитавшись влагой, прилипла к телу. «К грозе», – мелькнула мысль. На горизонте вспыхивали и гасли летние зарницы. Зарево сгустилось. Альвару даже почудилась женская скульптура, отлитая из золота. Видение заинтересовало, тем более уснуть ван не надеялся. Он шел напрямик – привидение становилось все различимее сквозь листву, пока Альвар не оказался на лесной поляне.
В центре, к нему вели полуразрушенные ступени, возвышался сумрачный храм. Альвар заглянул в пахнущую плесенью и птичьим пометом тьму. Рискнул перешагнуть через высокий порог. При свете полной луны, лежавшей длинными полосами на мозаичном полу, рассмотрел алтарь. Над алтарем, хищно осклабившись, возвышалась знакомая женская фигура. Вблизи женщина уже не казалась исполинкой. Чуть выше среднего роста, вырезанная неведомым скульптором из цельного куска золота, фигура смотрела на вошедшего рубинами вместо глаз.
Внезапно – то ли ветер, то ли луна сменила место на небосводе – Альвару показалось, что женщина шевельнулась, изменив положение упиравшейся в бок кисти. Сомнений не оставалось: женщина расправила пальцы, пиявками шевельнувшиеся по золотой коже. Уста разверзлись:
– Ты первый, – голос оказался неожиданно грубый, гортанный, – кто за многие годы пришел поклониться алтарю Гулльвейг.
Альвар собирался ответить, что даже Одину не намерен кланяться, но от ужаса язык намертво прилип к гортани, и ван промолчал. Ноги не удерживали тело – ван опустился на колени, словно и впрямь пришел помолиться хищной богине.
О нет, – хохотнула та, – гнуть спину, жить, опустив глаза перед сильнейшим, – пусть требует такой почести иная богиня. Мои приверженцы сильны моей властью, перед которой не устоять ни праведнику, ни нечестивцу. Женщина разрумянится и похорошеет, доверившись мне. Старик будет бояться смерти и жить, боясь расстаться с той силой, которую я могу дать.
