Эдит Гамильтон - Мифы и легенды Греции и Рима
Хирон был одним из кентавров, но, в отличие от остальных, отличавшихся свирепостью и буйным нравом, был настолько повсюду известен своей добротой и мудростью, что ему препоручали молодых сыновей греческих героев на воспитание и обучение. Его учениками были Ахилл, великий врач Асклепий, знаменитый охотник Актеон и многие другие. Среди кентавров он был единственным бессмертным, и все-таки в конце своего земного пути ему пришлось умереть и сойти в подземное царство. Косвенным виновником его смерти оказался Геракл. Однажды он зашел в гости к своему приятелю, кентавру по имени Фол, и, испытывая сильную жажду, убедил его открыть сосуд с вином, которое принадлежало всем кентаврам вместе. Аромат волшебного напитка тотчас же донесся до остальных кентавров, и они помчались разделаться, как они думали, с похитителем. Но Геракл оказался крепким орешком. Он сразил их всех, но в схватке нечаянно ранил Хирона, который вообще не участвовал в нападении. Его рана оказалась неисцелимой, и в конце концов Зевс позволил Хирону умереть, а не жить на земле в вечных страданиях.
ЭпименидЕго имя вошло в круг мифологических сюжетов только из-за того, что он прославил себя длительным сном. Он жил около 600 г. до н. э., и однажды, будучи еще мальчиком, он, разыскивая потерянную овцу, был внезапно охвачен сном и проспал целых пятьдесят семь лет. Проснувшись, он даже не понял, что с ним случилось, и продолжал искать свою овцу, пока не заметил, что все вокруг изменилось. Впоследствии он был направлен дельфийским оракулом в Афины, чтобы очистить город от постигшей его скверны. Когда благодарные афиняне предложили ему крупную сумму денег, он отказался и попросил только о том, чтобы между Афинами и его родным городом, Кноссом на острове Крит, всегда существовали отношения дружбы.
ЭрихтонийЭто – другое имя Эрехтея. Гомер знает только одного человека с таким именем, Платон же говорит уже о двух. Он был сыном Гефеста{61}, воспитанным Афиной и имевшим полузмеиное-получеловеческое тело. Афина передала сундук с младенцем Эрихтонием трем дочерям Кекропа{62}, запретив им его открывать. Они нарушили запрет и с ужасом увидели там змееподобное существо. Афина наказала их, наслав на них сумасшествие, и они покончили жизнь самоубийством, бросившись с Акрополя. Когда Эрихтоний вырос, он стал царем Афин. Его внук был назван его именем. Он был отцом второго Кекропа, Прокриды, Креусы и Орифии.
Часть VII
Скандинавская мифология
Введение в скандинавскую мифологию
Мир скандинавской мифологии – необычный мир. Обитель богов Асгард коренным образом отличается от небесных обителей других мифологических систем. Там нет места ни светлой радости, ни блаженству. Это – место, исполненное духа мрачной торжественности, над которым нависла угроза неизбежной гибели. Боги знают, что рано или поздно придет день, когда они будут уничтожены. Когда-нибудь они встретят своих противников, которые принесут им поражение и смерть, а Асгард превратят в руины. Дело, за которое силы добра будут бороться с силами зла, обречено. Тем не менее боги будут сражаться за него до конца.
То же самое относится и ко всему человечеству. Действительно, если перед лицом зла бессильны сами боги, то что же говорить о смертных мужчинах и женщинах? Герои и героини самых древних легенд ставятся или оказываются перед катастрофой. Им известно, что они не могут спасти себя ни смелостью, ни терпеливостью, ни великими деяниями. И тем не менее они не сдаются. Они умирают, но умирают сопротивляясь. Мужественная смерть позволяет им, по меньшей мере бойцам, занять место в Вальхалле, одном из чертогов Асгарда, но и они обречены на поражение и гибель в самой последней битве.
В этой битве между силами добра и силами зла они выступят на стороне богов и умрут вместе с ними.
Такова жизненная концепция, положенная в основу религии скандинавов, такая же мрачная, как и их мировоззрение. Это – самая мрачная концепция, которую когда-либо мог породить разум человека. Единственной поддержкой для человеческого духа, вселяющей надежду в чистые, незамутненные души, является героизм, а его степень зависит от понесенных индивидом потерь. Герой может показать, кто он есть на самом деле, только в своей смерти. Сила и мощь добра – не в триумфальной победе над злом, а в способности сопротивляться ему даже перед лицом неизбежного поражения.
На первый взгляд такая жизненная позиция представляется несколько фаталистической, однако фактически установления неумолимой судьбы играют в скандинавской схеме мира не большую роль, чем предопределение у святого Павла и его воинственных протестантских последователей, причем в точности по тем же самым причинам. Хотя скандинавский герой, если он не сдавался, был обречен, он все-таки мог выбирать между отступлением и смертью. Решение находилось в его собственных руках. И даже более того. Героическая смерть, как и мученическая, – не поражение, а триумф. Герой одного из скандинавских мифов, который громко хохочет, когда враги вырезают у него сердце, демонстрирует превосходство над своими мучителями. Он, собственно, говорит им: «Вы ничего не можете сделать мне, потому что мне безразлично, что делаете вы». Его убьют, но он останется непобежденным.
Это – весьма трагичная концепция для человечества, трагичная – на свой собственный лад, – как и Нагорная проповедь, но на длительных исторических интервалах легкий путь никогда не определял степень преданности человечества идее. Как и ранние христиане, скандинавы мерили жизнь героическим стандартом. Правда, христиане видели впереди небеса, преисполненные вечной радости. У скандинавов же таковых не было. Тем не менее в течение бесчисленных веков, прошедших до прихода христианских миссионеров, проявлений героизма в Скандинавии было предостаточно.
Поэты, внесшие свой вклад в скандинавскую мифологию и видевшие, что победа возможна в смерти и смелость никогда не будет побеждена, – это единственные защитники духа тевтонской расы, частью которой являются и англичане, и жители США, унаследовавшие этот дух от первопоселенцев. В любых других частях Северо-Западной Европы древние хроники, традиции, песнопения и легенды истреблялись христианским духовенством, чувствовавшим острую ненависть к язычеству, которое оно было призвано истребить. Приходится только удивляться, насколько эффективно оно решило эту задачу. От язычества остались лишь очень немногочисленные культурные памятники: Беовульф в Англии, Песнь о Нибелунгах в Германии и отдельные, разбросанные по разным странам фрагменты. И если бы не осталось двух исландских Эдд, мы бы ничего практически не знали о религии, ставшей поистине плавильной печью для семейства народов, к которому мы принадлежим. В Исландии, вследствие того, что она стала самой северной страной, в которую пришло христианство, миссионеры как будто действовали более мягко, а точнее, они пользовались меньшим влиянием. Латинский язык не вытеснил древнескандинавский в качестве литературного. Скандинавы по-прежнему рассказывали древние легенды на языке, принятом в быту, и некоторые из них были записаны, хотя кем и когда – неизвестно. Древнейшая рукопись Старшей Эдды датируется приблизительно 1300 годом, то есть временем, когда с начала христианизации прошло около трехсот лет, но поэмы, из которых она составлена, всеми учеными признаются чисто языческими и очень древними. Младшая Эдда была записана в прозе Снорре Стурлусоном во второй половине XII века. Ее основное содержание – технические вопросы стихосложения, но она включает в себя и некоторые материалы по доисторической мифологии, отсутствующие в Старшей Эдде.
Старшая Эдда имеет для нас много большее значение. Она состоит из отдельных поэм, нередко рассказывающих об одних и тех же событиях, но никогда не связанных друг с другом. Это – материал для эпоса, столь же великого, как Илиада, а быть может, и более значительного, но, к сожалению, в Скандинавии не нашлось поэта, который бы переработал их так, как это сделал Гомер с поэмами – предшественницами Илиады. В северных странах не обнаружилось гения, способного сплавить древние поэмы в одно целое и придать результату мощь и красоту; не нашлось даже такого, который бы рискнул убрать грубости и общие места и отказаться от детски беспомощных и утомительных повторов. В Эддах встречаются перечни имен в несколько страниц длиной. Тем не менее сквозь их стиль пробивается торжественное величие саги. Вероятно, тот, кто не читает на древнескандинавском, едва ли будет обсуждать стиль поэм; но все их переводы настолько напоминают друг друга своей уникальной неуклюжестью, что нельзя не заподозрить, что причиной этого обстоятельства является сам оригинал, хотя бы частично. Скандинавы, слагавшие Старшую Эдду, по-видимому, базировались на концепциях более высоких, чем их умение претворить эти концепции в стихотворные строки. Многие из легенд просто великолепны. В греческой мифологии равных им нет – за исключением пересказанных поэтами-трагиками. Все лучшие скандинавские мифы трагичны. Они рассказывают о мужчинах и женщинах, которые упрямо идут вперед навстречу смерти, нередко тщательно выбирая ее вид, даже планируя ее заранее. Героизм – это единственный свет во тьме.
