Русская фольклорная демонология - Рябов Владимир

Дети, вышедшие из младенческого возраста и способные самостоятельно передвигаться и разговаривать, — частые персонажи быличек о потерянных в лесу или похищенных лесным демоном. Блуждая вместе с лешим-«дедушкой», принимая его угощение (которое дома окажется только листьями или мхом), они укореняются в ином, нечеловеческом мире: становятся, подобно многим демонам, нагими, грязными, а иногда — невидимыми для остальных, теряют способность разговаривать. При этом бывает, что после возвращения к людям у таких детей обнаруживаются колдовские способности (тоже осмысляемые как не вполне человеческие).

Взрослых также могут похитить из-за ругани и проклятий со стороны кого-либо из родственников. В быличке из Владимирской губернии муж обругал свою жену и послал ее «к шутам» [2197]. Ночью женщина вышла из дома по нужде и пропала, «как в воду канула». Обеспокоенный муж по совету добрых людей стал молиться и щедро давать милостыню нищим. Через некоторое время женщина вернулась домой и рассказала, что в ту ночь на дворе ее обступила «какая-то невидимая сила» и повела к реке, затянула в воду. Под водой она оказалась в «гнезде шутовок», где до некоторых пор жила неплохо. Однако, когда муж принял меры, чтобы вернуть жену, шутовки стали морить ее голодом и наконец привезли и бросили возле избы [2198].

В целом мир, в котором оказывается проклятый или потерявшийся, похищенный нечистой силой человек, может быть описан как иной, демонический, потусторонний, даже если речь идет о конкретном лесе, а не о каком-то сверхъестественном пространстве, каким бы его представил современный горожанин. «Иномирность» такого пространства раскрывается через особую удаленность, недоступность для людей при нормальных условиях, без вмешательства демонических сил. Неслучайно мужик, обманутый лешим, неизвестно как оказывается на крутой скале без возможности спуститься самостоятельно [2200], мужчина, которого увела из бани русалка, — на утесе посредине реки, откуда его приходится снимать на веревках [2201], а женщина, унесенная шутами, — в их «гнезде» под водой [2202]. Это представление хорошо согласуется с тем, что многие люди, замороченные, похищенные, подхваченные нечистой силой или даже просто вступившие с ней в контакт, несутся со страшной скоростью, с легкостью преодолевают овраги и водные преграды, не вязнут в грязи. В каком-то смысле они не ходят по той же земле, что обычные люди, — так же как и несущая их нечистая сила (она, например, может не оставлять следов на снегу или передвигаться по вершинам деревьев). Другими словами, земля, по которой они идут, только кажется той же самой, «нормальной», но это не так, она другая. Любопытная особенность «другой» земли, «другой» дороги в ее меньшей материальности, собственно «заземленности»: движения похищенных отчетливо стремятся к полету. Например, в быличке из Псковской области чёрт проклятую девушку «на воздух поднял, все равно как птица на крылья посадила, и таскал ее трои сутки» [2203]. В нижегородском тексте проклятая матерью девушка летает по лесу: «летит и кричит накриком» [2204]. Закономерно, что похищенных часто обнаруживают на каком-нибудь возвышенном месте: крыше сарая [2205], вершине ели [2206], крутом утесе [2207].

Другая черта, указывающая, что похищенные пребывают именно в ином мире, — его иллюзорность, обманчивость. Все там не то, чем кажется: рюмка с водкой оказывается шишкой, деньги — листьями, булочки — конским навозом, курительная трубка — сучком, а знакомый попутчик — демоном. На первый взгляд эти перемены — просто морок, обман, дурной розыгрыш. С другой стороны, в них можно увидеть еще один способ описать сущностные отношения между «тем» и «этим» светом. Трансформации можно уподобить переводу с одного языка на другой. Используя понимание превращения как перевода (а не как обмана), мы вводим этот мотив в более широкий круг явлений. В мифологическом контексте предметы наделены разными смыслами, условно говоря, «земными» и «потусторонними». Бьющаяся в окно птичка одновременно и душа покойника, вихрь — свадьба лешего, а тина — клок волос из бороды водяного. В этих историях мы можем наблюдать не только злонамеренный обман со стороны лукавых духов, но и гораздо более глубокую мифологическую неоднозначность, особые отношения между двумя мирами, при которых предметы одного мира оказываются как бы символическими эквивалентами предметов другого.

Надо сказать, что, помимо пищи, которая в мире людей превращается в заведомо несъедобные предметы, нечистый дух может кормить похищенного едой, оставленной хозяйкой без благословения. Это отсылает нас к еще одной важной мифологической идее: любые объекты, выпавшие из «правильного» обихода, в какой-либо степени становятся сопричастны иному миру и, соответственно, доступны нечистой силе. Та же мифологическая идея развивается в традиционных представлениях о жилище и строительстве — дом, построенный с нарушением ритуальных норм, в большей мере принадлежит нечистой силе и «тому свету», чем людям [2209] (см. главу «Кикимора»). Формой презентации иного мира может быть нежилое помещение, например заброшенный дом или кабак, баня и т. п. Пространством, доступным для нечистой силы, оказываются и человеческие дома, где не соблюдают правил благочестия [2210]: бросают на пол куски, смеются за едой, не осеняют крестным знамением окна и двери [2211], садятся за стол без молитвы (особенно это касается пьяных людей) [2212]. Вообще места, где готовят и употребляют самогон, торгуют водкой, пьют, пьянствуют и так далее, становятся притягательными, доступными для нечистой силы, что отражено в целом ряде текстов. Так, в сообщении из Самарской губернии сын, проклятый родителями, селится в кабаке и поначалу ведет себя как шумный, беспокойный дух, а затем, оставаясь невидимым, помогает целовальнику торговать [2213]. В быличке из Вологодской губернии обыгрывается обратная ситуация: в ином мире (во «дворце сатаны») проклятые все время заняты торговлей и употреблением водки [2214].