Сборник - Поэзия и проза Древнего Востока
Но вот явились мудрецы, выдавая свои потуги — за «добро», свои ухищрения — за «долг», — и в Поднебесной родились сомнения. Беспутство и неистовство стали выдавать за музыку, а мелочные правила — за обряды, — и в Поднебесной начались раздоры. Разве можно вырезать жертвенный кубок — не калеча дерева? Разве можно выточить скипетр — не губя белой яшмы? Как научить «добру» и «долгу» — если не отрешиться от Пути и Добродетели? Как научить обрядам и музыке — если не поступиться естественными чувствами? Разве можно создать узор — не перемешав пяти цветов? Разве можно построить шесть ладов[486] — не смешав пяти звуков? Когда ради утвари калечат дерево — в этом повинен плотник; когда ради «добра» и «долга» забывают о Пути и Добродетели — в этом повинны мудрецы.
Живя на воле, кони щипали траву и пили воду. Радуясь — ласкались, сплетаясь шеями, осерчав — лягались, повернувшись задом. Только это они и умели. Когда же на них надели хомут да нацепили им на морду полумесяц — они выучились злобно коситься и выгибать шею, грызть удила и рвать поводья. Это Бо Лэ научил их лукавить и буйствовать, — и в этом его преступление…
В Хэсюевы времена[487] народ жил, не ведая, чем бы ему заняться, ходил, не зная, куда бы ему пойти; с полным ртом, с тугим животом гулял себе и радовался. Только это он и умел! Но явились мудрецы и начали насаждать свои обряды и музыку — дабы с их помощью исправить Поднебесную, стали превозносить «добро» и «долг» — дабы умиротворить сердца в Поднебесной. С тех-то пор народ и бросился без удержу за знаниями и за наживой, — и повинны в этом — мудрецы!
(Гл. 9 — «У коня копыта…»)
Когда Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй,[488] от чуского царя[489] явились к нему два знатных мужа и сказали;
— Государь пожелал обременить вас службой в своем царстве!
Не выпуская из рук удочки и даже не обернувшись, Чжуан-цзы ответил:
— Слыхал я, что есть у вас в Чу священная черепаха: три тысячи лет как издохла, а цари хранят ее у себя в храме предков, в ларце, под покрывалом. Что лучше для черепахи: издохнуть и удостоиться почестей? Или жить, волоча хвост по грязи?
— Лучше жить, волоча хвост по грязи, — ответили сановники.
— Тогда ступайте прочь, — сказал Чжуан-цзы, — я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи!
(Из гл. 17 — «Осенние воды»)
По дороге в Чу Чжуан-цзы наткнулся на пустой череп — совсем уже высохший, но еще целый. Он постучал по нему кнутовищем и спросил:
— Отчего ты таким стал? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под топором на плахе, когда пала твоя страна? Или стал таким от стыда, что дурными делами опозорил отца и мать, жену и детей? Или муки голода и холода довели тебя до этого? Или просто скончался от старости?
И, прекратив расспросы, положил череп себе под голову и лег спать.
Ночью череп явился ему во сне и сказал:
— По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты спрашивал, заботит только живых, мертвецы же этого не знают. Хочешь — я расскажу тебе о мертвых?
— Хочу, — ответил Чжуан-цзы.
— У мертвых, — сказал череп, — нет ни государя наверху, ни подданных внизу; нет у них и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратясь ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.
Чжуан-цзы усомнился и спросил:
— А хочешь, я велю Владыке Судеб возвратить тебе жизнь, дать тебе кости, кожу и мясо, вернуть тебя к отцу и матери, к жене и детям, к соседям и друзьям?
Но череп отвечал, нахмурясь:
— Неужто я променяю царские услады на людские муки?!
(Из гл. 18 — «Высшая радость»)
Когда у Чжуан-цзы умерла жена, Хуэй-цзы пришел ее оплакать. А Чжуан-цзы сидел на корточках, стучал по глиняной корчаге и пел песни.
— Ты ведь нажил с нею детей, — сказал Хуэй-цзы, — а теперь, когда она скончалась от старости, не только не плачешь, а еще колотишь в посудину и распеваешь песни, — на что это похоже!
— Нет, это не так, — ответил Чжуан-цзы. — Когда она умерла и я остался один — мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом — когда она еще не родилась; не только не родилась, но и не обладала телом; не только телом, но и дыханием. Смешанная с хаосом, она стала развиваться — и появилось дыхание; дыхание развилось — и возникло тело; тело развилось — и возникла жизнь, а ныне — новое превращение и смерть. Все это следует одно за другим, как времена года: за весною — лето, за осенью — зима. Зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит — не понимать веления Неба. И я перестал плакать.
(Из гл. 18 — «Высшая радость»)
Цзисинцзы взялся обучать для царя бойцового петуха. Через десять дней государь спросил:
— Ну, как, готов петух?
— Нет еще, — ответил Цзисинцзы, — полон тщеславия, кичится попусту.
Через десять дней государь вновь осведомился и получил ответ:
— Пока еще нет: отзывается на каждый звук, кидается на каждую тень.
Через десять дней государь спросил опять:
— Все еще нет, — ответил Цзисинцзы, — смотрит злобно, весь переполнен яростью.
Через десять дней царь вновь полюбопытствовал и услышал в ответ:
— Вот теперь почти готов: услышит другого петуха — даже не шелохнется; посмотришь на него — как деревянный. Воля и выдержка его — безупречны. Ни один петух не посмеет откликнуться на его вызов: повернется и сбежит.
(Из гл. 19 — «Постигший жизнь»)
Чжун-ни[490] направлялся в Чу. Выйдя из леса, он увидел, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.
— До чего же ты ловок! — сказал Чжун-ни. — Видно, владеешь каким-то секретом?
— Есть один, — ответил горбун. — В пятую и шестую луну[491] кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю; если не падают — то из десятка цикад от меня убегают две-три; если не падают три — то удирает одна; а уж если не скатятся пять — тогда будто руками собираю. Стою — как пень, руку тяну — как сухую ветку. И пусть огромны небо и земля, пусть много в мире всякой твари — у меня на уме только крылышки цикады; не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю — как же после этого да не поймать!
Конфуций взглянул на учеников и сказал:
— «Если соберешь волю воедино — уподобишься божеству» — да ведь это сказано про нашего горбуна!
(Из гл. 19 — «Постигший жизнь»)
Плотник Цин вырезал из дерева раму для колоколов.[492] Когда рама была готова, все поражались: казалось, ее делали духи. Увидел раму луский князь[493] и спросил плотника:
— Каким искусством ты этого достиг?
— Я всего лишь ремесленник, — ответил плотник, — какое у меня может быть искусство? Впрочем, один способ есть. Никогда не берусь за работу в душевном смятении: чтобы очиститься сердцем, непременно пощусь. После трех дней поста уже не смею помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти — не смею думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи — в оцепенении не ощущаю собственного тела, забываю о руках и ногах. И уже нет для меня ни князя, ни его двора, все внешнее исчезает, и все мое умение сосредоточивается на одном. Тогда я иду в горы и присматриваюсь к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в самом лучшем из стволов уже готовую раму, я принимаюсь за дело — иначе не стоит и браться. Так мое естество сочетается с естеством дерева — поэтому и работа кажется волшебной.
(Из гл. 19 — «Постигший жизнь»)
Чжуан-цзы был на похоронах. Проходя мимо могилы Хуэй-цзы,[494] он обернулся к спутникам и сказал:
— Однажды некий инец[495] запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было — с мушиное крылышко. Он приказал плотнику стесать его. Умелец так заиграл топором — аж ветер поднялся: только выслушал приказ — и все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец — и бровью не повел. Услыхав об этом, сунский князь Юань позвал к себе плотника и сказал ему:
— Попробуй сделать это же самое и для меня.
А плотник ответил:
— Когда-то я сумел это сделать — да только нет уже в живых того материала!
Вот так и у меня не стало материала: с тех пор как умер Учитель — мне больше не с кем спорить.
(Из гл. 24 — «Сюй У-гуй»)
Верша нужна — чтоб поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна — чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны — чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего про слова, — и поговорить с ним!
(Из гл. 26 — «Вещи вне нас»)
Некто звал Чжуан-цзы к себе на службу. Чжуан-цзы так ответил посланцу:
