Валерий Колесников - Место битвы – Италия?!
А что же случилось с архивами Крекшина, трудами которого пользовались те же В. Н. Татищев, М. М. Щербаков, В. О. Ключевский? После его смерти Екатерина II потребовала «видеть некоторые его летописи и господину Крекшину принадлежавшие бумаги, которые с крайним любопытством рассмотрев, благоволила некоторые оставить у себя». В 1791 году архив Крекшина был целиком куплен А. И. Мусиным-Пушкиным, а что стало со всеми собранными им манускриптами в 1812 году, – всем известно. Стоит обратить внимание читателя, что в 1791 году Мусин-Пушкин и собранная им команда литераторов уже вовсю работали над переводом «Слова» для Екатерины II, и они вполне могли обращаться к имевшимся в их распоряжении бумагам из его архива. После смерти Татищева в 1750 и Ломоносова в 1765 году, Миллер со Шлёцером «тихой сапой», с подачи Екатерины II, перепишут и отредактируют их труды по русской истории до неузнаваемости, в нужном для своей норманнской теории ключе. Стоит ли после этого удивляться, что труды обоих великих русских учёных так гармонично согласуются с миллеровской концепцией нашей истории? Даже непонятно, зачем тогда Ломоносов столько лет так яростно спорил с ними? Надо полагать, Миллер в нужном для себя аспекте «подготовил к изданию» первую часть труда Ломоносова, остальное было уничтожено. Эту мысль высказали и обосновали современные российские учёные из Московского университета А. Т. Фоменко и Н. С. Келлин из Института прикладной математики им. М. В. Келдыша. Если их мысль верна, то, редактируя и переписывая бумаги Ломоносова, Миллер с неизбежностью должен был оставить следы своего «авторского стиля» в его «Истории». Данный эффект можно попытаться обнаружить, применив методику авторского инварианта, найденного в работах Фоменко. Инвариант – частота употребления всех служебных слов; позволяет обнаруживать плагиат и выявлять писателей с близким авторским стилем. Келлин провёл сравнение соответствующих текстов на основе указанного инварианта. Результат оказался однозначным. Выяснилось, что авторский инвариант Миллера чрезвычайно близок к инварианту «Истории» Ломоносова. И очень сильно отличается от авторского инварианта Ломоносова, вычисленного по его автографам и по произведениям, которые заведомо принадлежат его перу. Это доказывает факт подделки опубликованной от имени Ломоносова «Российской истории», т. е. этот текст «Истории» перу Ломоносова не принадлежит (см. статью Келлина и Фоменко в «Вестнике Московского университета», серия филологическая, № 1, 1999).
Конечно, Ломоносов заблуждался, считая, что начальствовавшие на тот момент в Академии иностранцы были единственными виновниками её «закоренелого несчастья». Борьба, происходившая в Академии, была в основе своей политической борьбой. Враждебные Ломоносову иностранцы, безусловно, были опасными противниками, ибо их обращала в своё орудие всесильная феодальная знать, окружавшая императорский престол. Ломоносов не знал и даже не подозревал, что бюрократические и дворцовые связи его чужеземных «неприятелей» были несравненно шире и глубже. Его академические враги вели за его спиной разговоры и переписку со многими влиятельными особами, в том числе и с теми меценатствующими сановниками, которых Ломоносов считал своими искренними друзьями и покровителями. Как известно, историю пишут победители, и в том давнем споре взяла верх норманнская версия нашей истории. На тот момент победила школа Миллера и Шлёцера, которая своими псевдонаучными теориями и гнусными выдумками при непосредственной поддержке императоров Романовских надолго загнала отечественную историческую науку в своё «прокрустово ложе», из которого та до сих пор не может выбраться. Именно эти учёные принесли с собой русофобскую идею о ничтожности Руси как государства и как цивилизации. Тогда-то и получилось, что «античный Рим» рухнул задолго до образования славянского государства, и всё написанное Миллером, Байером, их учениками и последователями приобрело статус непреложной истины. Эта победа окончательно закрепилась в начале XIX века. Когда бывший воспитанник Виттенбергского университета Германии, ставший русским академиком, доживавший свой век профессором Геттингенского университета Август Людвиг Шлёцер, добиваясь награды за изданные в 1802 году первые части исследования о Несторе, в письме к графу Н. П. Румянцеву высказал пожелание видеть полное издание древних русских летописей. Он открыто претендовал на монопольное место в русской исторической науке. И уже вначале 1804 года министр народного образования граф Задовский доложил государю, что Шлёцер выразил готовность соучаствовать с русскими учёными в таком издании. Александр I повелел для этого дела составить особое общество. Так 18 марта 1804 года при Московском университете было основано Учёное общество, первоначальной задачей которого было критическое издание русских летописей, со временем оно расширило свои знания на всю область источников русской истории. В это же время Н. М. Карамзин при поддержке государя стал возводить прочную стену на миллеровском фундаменте. А уже придворный историк Александра II С. М. Соловьев так отштукатурит и отполирует эту свежевыложенную стену, что никакие доводы против этого ни ранних декабристов и литераторов в лице П. А. Катенина и В. К. Кюхельбекера, ни славянофилов в лице братьев И. С. и К. С. Аксаковых, К. Н. Бестужева-Рюмина, А. С. Хомякова, Н. И. Костомарова, В. Г. Василевского, Ю. Ф. Самарина, С. А. Гедеонова не смогли ее поколебать. И все, кто попытается оспорить эти вновь утвердившиеся идеи, будут в лучшем случае осмеяны, а в худшем – поступят как с диссертацией Костомарова, защита которой была отменена министром народного просвещения С. С. Уваровым и по его приказу сожжена как «подрывная»[18].
И уже на отредактированную и исправленную Миллером «Историю России» Татищева ссылается и опирается в своем переводе «Слова» граф А. И. Мусин-Пушкин, в котором красной нитью проводится мысль о постоянной борьбе «леса со степью», «борьба» за выход славян на побережье Чёрного моря. А это уже явная теоретическая поддержка имперской политики Екатерины II, которая старалась мотивировать территориальные захваты в Малороссии и Бессарабии преемственностью политики Петра I и мечтала восстановить в прежних границах восточную часть Византийской империи. Это так называемый «Греческий проект» Екатерины, согласно которому Россия должна была изгнать Турцию с Балкан и перенести столицу в освобождённый Константинополь. На эту затею было брошено немало сил и средств, даже её внуку, который в будущем по её планам должен был занять «нововизантийский» престол, было дано соответствующее имя. Для оправдания территориальных захватов в Крыму, Малороссии, Бессарабии Екатерине как воздух нужны были определённые исторические параллели в нужном для себя ключе и примерно в том же географическом районе. Вот таким образом и получилось, что дружина Игоря вела неравный бой с дикими степняками-кочевниками – «половцами» на юге Причерноморского Дона. И эта мысль настолько сильно укоренилась в умах людей, что предположение о том, что Игорь водил свою дружину в совершенно противоположную сторону – на запад, на Адриатическое побережье Северной Италии к Венеции, может вызвать неоднозначную реакцию у большинства современных читателей и историков.
История открытия «Слова» долгое время была окутана тайной. Сам Мусин-Пушкин не любил распространяться на эту тему. Причиной молчаливости графа было то, что рукописный сборник, в состав которого входило «Слово», так же как и многие другие редкие книги для своей библиотеки, Мусин-Пушкин приобрёл не совсем законным путём. Заняв летом 1791 года пост главы «духовной коллегии» – Синода, он вскоре убедил Екатерину II издать указ, который требовал извлечения из всех монастырских архивов наиболее древних рукописей и присылки их в Синод для снятия копий. Документы, поступавшие в синод согласно царскому указу, Мусин-Пушкин просматривал лично. Наиболее интересные из них он отбирал для своей домашней библиотеки. Такие действия графа впоследствии не остались незамеченными. Сменивший его на этом посту князь В. А. Хованский обвинил его в присвоении монастырских рукописей. В литературных кругах заговорили о том, что Мусин-Пушкин беззаконно стяжал свои книжные сокровища. Слабым утешением служит то, что в действиях графа не было никакой корысти. Большую часть библиотеки он незадолго до пожара передал Московскому архиву Коллегии иностранных дел. И лишь привязанность к «своим» рукописям заставляла его медлить с перевозкой остальной её части. Гибель в 1812 году этого бесценного собрания древних фолиантов потрясла современников. Вольное обращение графа с синодальными документами обернулось невосполнимой утратой для русской культуры. В его московском дворце на Разгуляе (ныне Спартаковская ул., д. 2/1), помимо «Слова» и архива самого Мусина-Пушкина, погибли ценнейшие исторические документы из архивов В. Н. Татищева, И. Н. Болтина, бумаги П. Н. Крекшина, сгорела также знаменитая пергаментная Троицкая летопись, а также большая часть экземпляров первого издания «Слова». Библиотека же Синода, где следовало бы находиться всем этим книгам из его коллекции, и собрания Московского архива Коллегии иностранных дел, куда он так и не собрался передать свой архив, полностью уцелели. О гибели рукописи в пожаре общественность узнала со слов самого Мусина-Пушкина, однако доподлинно известно, что перед вступлением Наполеона в Москву из дворца на Разгуляе в подмосковное имение были вывезены на 32 подводах «серебро, картины и библиотека». В ответ на критику в его адрес Мусин-Пушкин устно и письменно неоднократно заявляет о том, что все его рукописи были куплены у частных лиц. Например, известный историк и археограф К. Ф. Калайдович в декабре 1813 года писал ему: «Я желал бы знать о всех подробностях несравненной песни Игоревой. На чём? Как и когда она написана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Так же и о первых её переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского?» Вот что отвечал граф: «Писана на лощёной бумаге в конце летописи довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV или к началу XV века. Где найдена? До обращения Спасо-Ярославского монастыря в архиерейский дом, управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности; по уничтожении штата остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние годы находился в недостатке, а потому случаю, комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной под № 323, под названием «Хронограф», в конце найдено «Слово о полку Игореве». О прежних переводах и кто был участником в издании? – Во время службы моей в С.-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением оныя Песни на нынешний язык, которая в подлиннике хотя и ясным языком была писана, но разобрать ее было весьма трудно, потому, что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных, вышедших из употребления; прежде всего, разделить ее на периоды и потом добиться домысла, что крайне затруднительно, и хотя все было разобрано, но я не был переложением моим доволен, выдать оную в печать не решился, опасаясь паче всего, чтобы не сделать ошибки. По приезде же моем в Москву, увидел я у А. Ф. Малиновского, к удивлению моему, перевод в очень неисправной переписке и по убедительному совету его и друга моего Н. Н. Бантыша-Каменского, решился общее с ними сверить переложение с подлинником и исправя с общего совета, что следовало, отдал в печать». Неудовлетворенный неясным характером этого письма, Калайдович вновь обращается к графу с просьбой точнее определить характер письма рукописи и назвать лиц, видевших рукопись «Слова». Видимо считая, что Калайдович его в чём-то подозревает, Мусин-Пушкин ответ на второй запрос писать не стал. Проверить же утверждение самого графа, после написания им этого письма, что именно его комиссионер купил у архимандрита рукописные книги, было невозможно, т. к. Иоиль (Иван) Быковский умер в 1798 году, да и вряд ли бы этот святой человек пошёл бы на такую сомнительную сделку. Во имя чего? Зачем ему перед скорой встречей с богом продавать за тридцать серебренников бесценные монастырские рукописи какому-то светскому прощелыге? Тем более, в соответствии с недавно подписанным царским указом, он должен был послать эти книги в Москву безвозмездно.
